Вид с холма - Андрей Столяров

Сами же документы весьма любопытны. Оказывается, кто-то уже проводил аналогичные поиски в прошлом году, но, в отличие от героя романа, сделал это более квалифицированно. Во всяком случае, версия, которая тут вырисовывается, хотя и выглядит фантастической, но позволяет перевести подозрения в нечто конкретное. Если выделить суть, то выглядит она так. Примерно полгода назад к журналисту К., пишущему независимые политические обзоры, явились ночью люди, представившиеся работниками спецслужб, объявили К., что он арестован, и, несмотря на решительные протесты, увезли его для допроса. То же самое произошло еще с несколькими обозревателями. Причем все подвергшиеся аресту отмечали ряд странных деталей. Во-первых, сотрудники органов, осуществлявшие задержание, были одеты в гимнастерки довоенного образца: даже знаки различий у них были в петлицах. Во-вторых, сажали задержанных в классический «воронок» — допотопного вида машину, как будто вынырнувшую из прошлого. И в-третьих, той же стилистике «ретро» соответствовал кабинет, куда их доставляли: на стене — портреты Сталина и Дзержинского, канцелярские стол и стулья — явно старомодного образца, лампа под абажуром — тоже как будто сошла с кинолент той эпохи. Задержанные словно проваливались на семь десятилетий назад. Характерно, что следователи, к которым подчиненные обращались со словами «товарищ», предъявляли, невзирая на лица, одно и то же стандартное обвинение в антисоветской деятельности. При этом использовались такие клише как «враг народа», «диверсии», «участие в подрывной троцкистской контрреволюционной организации», «шпионаж в пользу иностранного государства». А когда задержанные пытались выразить возмущение подобными методами, к ним применялось то, что на юридическом языке называется «мерами физического воздействия». Говоря проще, задержанных избивали, причем с жестокостью, от которой нынешняя эпоха уже отвыкла. Далее события развивались по двум сценариям. Либо человек продолжал упорствовать, например, требуя адвоката, и тогда он исчезал навсегда, вероятно отправленный по этапу в один из тамошних лагерей (правда, об этом сценарии мы можем только догадываться), либо он подтверждал все предъявленные ему обвинения, называл сообщников по «контрреволюционной организации» (в основном, конечно, друзей и приятелей), давал развернутую характеристику их «подрывной деятельности». В этом случае ему приказывали скрепить признания подписью и отправляли в камеру, находящуюся в том же здании. А затем происходило самое удивительное. Аресты производились ночью, как можно вычислить, опираясь, правда, на очень противоречивые данные, в промежутке где-то между двумя и тремя часами, допрос продолжался тоже около двух-трех часов, следовательно в камеру задержанный попадал лишь под утро, и, как только проникали к нему первые лучи солнца, как только мрак заключения сменялся проблесками рассвета, вдруг оказывалось, что вместо камеры, которую фигурант, как правило, не мог описать, он пребывает в пустой квартире, никем, естественно, не охраняемой, в заброшенном здании, поставленном, вероятно, в очередь на ремонт. Задержанный в конце концов выкарабкивался оттуда и с большими или меньшими трудностями добирался до дома. И если бы не ссадины и кровоподтеки на теле, если бы не воспоминания членов семьи о том, как его уводили, все это можно было бы считать дурным сном. Кстати, по заявлениям некоторых потерпевших, сделанным, по-видимому, сгоряча, несколько раз предпринимались попытки установить места их заключения. Никаких результатов они не дали. Были действительно выявлены по приметам законсервированные дома, схожие помещения, где ничего подтверждающего показания, однако, не обнаружилось. Ни кабинетов, ни портретов на стенах, ни мебели, ни людей. Ничто не свидетельствовало об их тайном использовании. К тому же, все рискнувшие подать заявление через какое-то время были взяты вторично. Что, разумеется, было знаком к молчанию для остальных.

Что же касается официальной стороны дела, то несмотря на настойчивость родственников и коллег, обращавшихся в самые высокие следственные инстанции, ни милиция, ни оперативный розыск, исчезнувших найти не смогли. Не было никаких зацепок, никаких ниточек, обещавших перспективную разработку. Наличествовал лишь один странный факт. Жена журналиста Д,, пропавшего данным образом еще в самом начале событий, месяца через три получила от него письмо, где большая часть текста, была тщательно вымарана. В сохранившихся же строках Д. сообщал, что он жив, здоров и просил прислать ему теплые вещи. Штемпель на конверте был смазан, в качестве обратного адреса стояли непонятные буквы и цифры. Посылка, которую жена все же рискнула отправить, через две недели вернулась с пометкой, что подобного адреса не существует. Этот след тоже вел в никуда.

К документам была приложена сопроводительная записка, где указывалось, что главный герой может распорядиться данным материалом по своему усмотрению: напечатать его в любом виде, под любой фамилией, в любом издании. Подписи, естественно, не было.

Вот в какую ситуацию он попадает. Положение непростое, трудно выбрать правильный путь. С одной стороны, имеется явно сенсационный материал: российские «эскадроны смерти», которые уже несколько месяцев проводят акции устрашения. Можно представить, какой это вызовет общественный резонанс. А с другой стороны, нет убедительных доказательств. Слухи, домыслы, разговоры, все — из вторых-третьих рук. Настоящую публикацию с такой фактуры не сделаешь. Это ведь не про крыс-мутантов живописать. К тому же наработанное за последние годы чутье подсказывает ему, что копать дальше просто опасно. Это затаившийся динамит. Рвануть может так, что ничего не останется.

Герой пребывает в нерешительности. Надо ли ему ступать на минное поле? Следует ли дразнить демонов, которые, по-видимому, еще сохраняют свое могущество? Не лучше ли обойти темную жуть по краю? В конце концов, какое ему до этого дело?

Сомнения его столь сильны, что в течение двух недель после получения документов он никаких дальнейших шагов не предпринимает: бродит по вечерней Москве, болтает с приятелями, сидит допоздна в клубах, которые за последние годы расплодились в неимоверном количестве. Благо такая возможность у него есть. Ему заказали серию репортажей о ночной жизни столицы. Это, на наш взгляд, очень удачный сюжетный ход. Поскольку чем более герой знакомится с этой стороной жизни, чем глубже погружается он в ту причудливую атмосферу, о которой раньше, как и большинство нормальных людей, представления не имел, тем очевиднее для него становится удручающая патология современности. Ночной облик столицы с «голубыми«, «розовыми», «феминными» и прочими заведениями, с умопомрачительными ценами в ресторанах, где бутылка вина за пятьсот-шестьсот долларов вовсе не редкость, с фишками, небрежно ссыпаемыми на сукно игорных столов, с полураздетыми кривляющимися девицами у микрофонов, со всевозможными шоу, где ряженые придурки брызжут скабрезностями, с яркой, как россыпи мухоморов, агрессивной рекламой, со скрежещущей музыкой, с трелями сотовых телефонов, вся эта навороченная среда, искусственная и реальная одновременно, гнусная слизь, ночные выделения, скапливающиеся в кишках мегаполиса, ничего, кроме отвращения, у него не вызывает. Разве за это они боролись, когда выступали против коммунистической тирании?