Кузнецкий мост - Савва Дангулов

Он не удержал смеха и пошел в сторону. Еще долго Тамбиев видел, как у него трясутся плечи.

Они идут к гостинице. Неумолчно стучит деревянный молоток го жести — по осени чинят крыши. Скрипит журавль — в полдень хороша колодезная вода. В горячей пыли лежат утки, как контуженные, завалившись набок, опрокинувшись на спину, раскрыв клювы.

К Тамбиеву подкатывается Клин:

— Слыхали, господин Тамбиев, когда казаки ушли, монашки плакали!

У него невелик шаг, меньше, чем должен быть у человека его роста. Поэтому он не поспевает за Тамбиевым. Чтобы поспеть, должен постоянно переходить на рысь. Тамбиев замечает это, но шага не замедляет, пусть побегает, ему полезно — работа у Клина сидячая.

— Вы видели, как дымится материя, когда при ярком солнце на нее наведена линза? Видели? Секунда, и вспыхнет пламя!..

Кажется, он заставил Тамбиева замедлить шаг.

— Вы это к чему, господин Клин?

— Когда этот рыжий «традукаторул» смотрел на генерала, в глазах его было столько гнева, что казалось, еще секунда, и генерал воспламенится! Вы полагаете, я не прав?

— Возможно, и правы.

— Вот это и есть сегодняшние Балканы… По крайней мере, так кажется мне. А вам?

— Пожалуй.

— Я получил письмо из Лондона. Наш друг Хоуп анонсировал цикл очерков «Письма из России». На манер тех, какие он писал из Лондона. Были «Письма из Англии», теперь «Письма из России»… Для вас это неожиданно?

Кажется, Тамбиев кожей чувствует тишину, которая вдруг наступила. Старик крестьянин вынес ведро с водой, плеснул на пыльную землю, пыль точно вспухла, плеснул на кирпич тротуара, вода будто зашипела на сковородке. Человек отпер стеклянную витрину с фотографиями и подкрутил электрическую лампочку, лампочка зажглась; жених и невеста, жених и невеста на одно лицо, жених в черной паре с восковыми цветами в петлице, невеста — в фате, с выплаканными глазами. Прошел поп, очевидно торопясь к вечерней службе. Он был тонок вопреки почтенному возрасту и вопреки возрасту спор в ходьбе. У него была светская бородка, аккуратно подстриженная и подкрашенная, и пенсне на золотой цепочке — если бы не черная ряса, его можно было бы принять за врача или присяжного поверенного. Он прошел, не удостоив Клина и Тамбиева взглядом, демонстрируя независимость, однако, пройдя квартал, остановился и долго смотрел гостям вслед, не выдержал…

— Вы… хиромант, мистер Клин, и не прочь попророчествовать.

Клин навострил уши, как конь, учуявший опасность, — и боязно рвануться вперед, и есть соблазн испытать силы.

— Вы достаточно знаете меня, мое мнение всегда определённо, я не люблю недомолвок…

— Да, мистер Клин…

— Честного… антагониста я предпочитаю этому другу целенаправленному, целенаправленному в своей тайной корысти…

Ну что ж, нельзя сказать, чтобы его мнение в этот раз было прозрачно, но при известном усилии понять его можно. Он точно говорил Николаю Марковичу, как обычно отдуваясь и вытирая лицо и шею платком в темно-фиолетовую клеточку: «Тот, кого я назвал… и-и-ех-фу, выспренне назвал антагонистом, просто ваш политический противник! Нет, я не оговорился, противник. И вам не надо бояться этого слова… и-и-ех-фу… Почему не надо бояться? Потому что вам известны пределы его несогласия. Поймите нехитрую истину: в том немногом, где он вас поддерживает, он поддерживает вас честно, в том большом, где он противоборствует, он противоборствует… и-и-ех-фу! Он идет с открытым забралом. Да что там говорить! И-и-ех-фу… И в приязни, и в неприязни для вас нет в нем ничего неожиданного! Другое дело… друг, нет, не вообще друг, а целенаправленный, так сказать, друг!.. И-и-ех-фу!.. Надо понять арифметику его действий: в известный момент он поет тебе хвалу, при этом не очень скуп на похвалы, но только в момент известный. Приходит его минута, и он вдруг изрекает… и-и-ех-фу!.. Он изрекает, что заблуждался в вас и в себе самом заблуждался и имеет право предать вас анафеме!.. Из этого следует мораль… и-и-ех-фу!.. Я говорю, из этого следует мораль: а не предпочесть ли вам такому другу честного недруга?»

Вот что хотел сказать или почти сказал Тамбиеву Клин! Надо отдать должное предприимчивому англичанину, в его доводах могли быть своя логика и свои резоны. Но у доводов этих был один изъян: чтобы предпочесть такому другу недруга, тот, кого Клин называл другом, должен обладать той мерой безнравственности, какую хотел бы сообщить ему Клин. Иначе говоря, остановка за малым: Хоупу следовало оправдать надежды Клина, чтобы теория англичанина обрела силу.

— Значит, корысть, тайная, мистер Клин?

— Тайная, так кажется мне…

В конце дороги, пересекшей город и выхватившейся даже за его границы, их ожидал в своей усадьбе помещик-виноградарь. И во внешнем виде хозяина, и в облике его усадьбы не очень-то угадывались помещик и поместье, как одно и другое виделось, например, Тамбиеву. По признанию хозяина, особняк был слепком такого же дома в Шампани, принадлежащего его французскому другу, тоже помещику-виноградарю, тоже князю или графу.

Это был двухэтажный дом, перепоясанный по фасаду многоцветной фреской — стекло, керамика. В море белокаменных особняков фигурными просветами, окованными витым железом, в стиле которых явственно угадывалась Византия, этот бетонный куб был уникален. Но внешний вид дома не давал представления об интерьере: глазурованный кирпич, керамика, кафель и много дерева — дуб, орех, груша, — одетого в слой лака, тонкий настолько, что дерево как бы обнажалось, обнаруживая и цвет и строение. Нельзя сказать, что убранство дома было богатым, но это было светлое и просторное современное жилище, жить в нем, должно быть, приятно. Представительские комнаты были не столь просторны и, пожалуй, богаты. По всему, хозяин не переоценивал этого назначения своего дома. Зато необыкновенно хороша была та часть особняка, которая помогала хозяину продлить молодость: финская баня, ванная комната, бильярдная, комната для настольного тенниса (две теннисные площадки были под окнами особняка), гимнастический зал с турником, брусьями и шведской стенкой.

Обращало внимание, что этим обилием приспособлений, призванных поддерживать силу сердца и мышц, пользовался один человек. Седовласый, приятно загорелый, с заметно раздавшимися плечами, которыми он не без удовольствия играл при ходьбе, длинноногий и длиннорукий, он был похож не столько на помещика, сколько на тренера гимнастической команды. Он не без гордости показал корреспондентам дом, преодолевая искушение подняться на брусья и выжать стойку, охватить крепкими руками перекладину и раскрутить «солнце».