Кузнецкий мост - Савва Дангулов

Медленно раскрылись решетчатые ворота, и корреспонденты оказались посреди непросторного дворика, типично городского, выложенного камнем. Белостенный особнячок огибал дворик подковой. Посреди двора стоял резной столик, круглый, на тонких ножках, и вокруг него три дюжины венских стульев. Стулья были предназначены для корреспондентов, но гости предпочли им каменные ступеньки особняка, тут было прохладнее. Рядом была дверь особняка, судя по тому, что круглый столик был придвинут к ней, главное лицо должно было появиться оттуда. Это лицо, главное, и в самом деле не заставило себя ждать. Дверь скрипнула и распахнулась, явив румынского генерала, чистенького, румянощекого, в картузе и аксельбантах. Его лакированные сапожки зеркально поблескивали (не иначе, генерал был взят в плен вместе с денщиком), а левая рука сжимала перчатки, сжимала не без удовольствия, — видно, замша была доброй. Он был в отличном состоянии духа, этот румынский генерал, и, казалось, ничего не хотел больше, как обрести плен и выступать перед мировой прессой. В нем что-то взыграло, когда он вышел к круглому столику и, хлопнув благородной замшей по бедру, взял под козырек. Потом он занял место за столом, дав понять всем, кто этого еще не понял, что высокое общество собралось для встречи с ним, и, не без изящества бросив ногу на ногу, поднял глаза на русского полковника. А русский полковник с нескрываемой хмарью смотрел на генерала. Полковник был лысым, длинноруким и крупногубым. Его полковничьи погоны лежали на белесой солдатской гимнастерке, солдатскими были у него кирзы с просторными голенищами, и пилотка с крупной звездой. Неизвестно, спал в эту ночь полковник или бодрствовал, но вся его фигура дышала силой и усталостью, быть может усталостью не только этой ночи — прежде чем прийти сюда, полковник одолел переход войны, большой войны.

По левую руку от генерала сел переводчик. Он был пронзительно рыж и худ. То ли его одолевала жара, то ли гимнастерка была ему просторна, он отдернул рукава, обнажив худые руки, худые, в крупных рыжих волосах, и едва заметный оттиск подковки чуть выше запястья, ярко-синей, несмываемой, — знак тюремного братства Дофтаны, след тюрьмы. Рука переводчика была заметно скована в локте. Когда надо было ее отвести, он поднимал ее всю, от запястья до плеча, рука не сгибалась — то ли память сорокового года, когда землетрясение начисто смело Дофтану, привалив камнями узников, то ли печальная отметина войны…

— Скажите, генерал, а что вы знаете о миссии князя Штирбея в Каир? — вырвался вперед с вопросом Клин, он и прежде брал на себя обязанности войск прорыва.

— Князь Штирбей? — засмеялся Галуа. — Это что еще за птица? Штирбей… князь?

Генерал топнул лакированным сапогом по плоскому камню вопрос Клина понравился генералу, в «прорыве» не было необходимости, румын сам пошел навстречу корреспондентам.

— По-моему, это было в марте или, быть может, в апреле? — вопросил генерал, прямо обращаясь к Клину.

— В апреле, — подтвердил Клин.

— Да, вы правы, — с готовностью согласился генерал. — Действительно, в апреле князь Штирбей вылетел в Каир, заручившись согласием советской стороны. Ну, князь Штирбей — лицо, близкое королевской семье еще с той поры, когда делам двора вершила королева Мария, — он улыбнулся. — Какую цель ставил князь? Сепаратный договор? Да, пожалуй, сепаратный… Условия румынской стороны: выход из войны, нейтралитет, благоприятный союзникам. Но русские, как утверждает князь предъявили требования, которые принять было трудно, — генерал вдруг вздохнул. Он все предусмотрел, генерал в лакированных сапожках, не предусмотрел только этого вздоха. — Требования русских сами по себе справедливы, но для Румынии непосильны: возмещение ущерба, нанесенного румынской оккупацией…

— А как же вы себе мыслите эти условия? — возмутился Баркер и подпер пухлой ладонью щеку — в самолете он продрог и дал знать о себе больной зуб. — Как… иначе? — повторил Баркер гневно, но ладони не отнял.

— Я сказал, сами по себе справедливые, — вымолвил генерал, — но там было требование беспрепятственного прохода Красной Армии через страну…

— Но ведь это же война, она еще продолжается! — заметил Баркер. — Вы опасаетесь за свои земли?.. Где они у вас?.. В Банате или Олтении?..

— Нет, здесь, в Молдове… — произнес генерал без воодушевления.

— Сколько у вас ее? — по мере того как возникали эти вопросы, Баркер заметно храбрел.

— А вот это уже ни к чему! — возмутился Клин. — В самом деле, какое имеет значение для нас, сколько земли у генерала и где эта земля…

Поднялся шум, казалось, тридцать корреспондентов пошли друг на друга врукопашную. Сам того не ведая, румынский генерал бросил в тех, кто сидел на каменных ступенях особняка, если не бомбу, то кусок горящей пакли, обильно напитанной мазутом, и крик, который раздался при этом, разбудил дремотную тишину городка. Из многочисленных окон особняка высунулись едва ли не по пояс чада и домочадцы, в дверях особняка возник человек в домашних туфлях и феске — то ли рачительный эконом, то ли сам владелец белокаменного палаццо, а в воротах показался полицейский чин, обилием аксельбантов, пожалуй, даже превосходящий генерала.

— Земля — это политика! — кричали одни. — Зачем нам заниматься политикой?

— Простите, но за годы своей работы в газете вы не занимались политикой?

— Но… мне было безразлично, сколько земли у моего собеседника!

— Вам было безразлично вчера, а сегодня…

— Сегодня в большей мере, чем вчера!

— Неправда! Вы кривите душой!..

Во взгляде генерала, обращенном на переводчика, вдруг изобразилась кротость.

— Пэмынтул?.. Земля?.. — переспросил генерал, он не очень-то доверял этому «традукаторулу» — переводчику со следами пеллагры на руках, что достаточно точно указывало на его дофтанское происхождение. — Пэмынтул? — повторил свой вопрос генерал, они были рядом, эти два человека, но отстояли друг от друга так далеко, что казалось невероятным, что у них один язык.

Неизвестно, как развивался бы дальше этот разговор, если бы Баркер не подал голоса вновь, повторив свой вопрос, правда, в иной редакции:

— А не могли бы вы рассказать о себе, генерал?

Мгновенно воцарилась тишина. Странно, но этот вопрос всех устроил.

— Я происхожу из старинного рода… Шестьсот гектаров пахотной земли, столько же лесов по течению Нямца… Вы… умолкли? — обратился он к переводчику, который устремил на него глаза, полные жестокого укора. — Переводите, переводите!.. Служба в армии: генштаб, потом педагогическая работа в армии, потом опять генштаб и фронт…