Последний бой - Олеся Шеллина

ему много головной боли, если бы пришлось брать Дрезден штурмом. Да и далеко не факт, что ему удалось бы с ней разобраться вообще. Грибоваль сам по себе не представлял угрозы, и нужды определять его в тюрьму, пусть даже вполне комфортную, предназначенную для знатных заговорщиков, фельдмаршал не ощущал.

— Не могу знать, господин фельдмаршал, — гвардеец смотрел на Ласси, ожидая ответа, а Салтыков внезапно с раздражением подумал, что пришла пора придумать какие-то правила общения в армии, чтобы все говорили так, как положено по уставу, а не так, как каждому солдату, да и офицеру хочется. Отсутствие известий от Груздева в последнее время так сильно на него давило, что он начал замечать, что его раздражает абсолютно все вокруг. Иной раз даже пробежавшая по полу мышь топала слишком, на взгляд генерала, громко, о чем он уже не раз высказывался, сопровождая свои высказывания нецензурной бранью. — Так примете, или в шею его гнать?

— Пускай заходит, — кивнул Ласси, которому уже самому стало любопытно, чего же хочет от него этот безусловно чертовски талантливый инженер.

Салтыков в это время удобно устроился в кресле, переплетя пальцы рук, и приготовился наблюдать. Ласси только покосился на него, но приказа покинуть кабинета не отдал.

Дверь распахнулась по всю ширину, и в кабинет зашел одетый, словно собрался на прием к королю, гладко выбритый и чрезвычайно бледный Грибоваль, глубокие мешки под глазами которого говорили о том, что он долго и беспробудно пил, при этом начал он пить задолго до того момента, как войска Ласси вошли в Дрезден.

* * *

Грибоваль плохо помнил те дни, когда армия Ласси подола к Дрездену, он вообще не помнил, что городской совет во главе с бургомистром решили не доводить до разворачивания военных действий на улицах города и просто открыли Дрезден для русских. Их можно было понять. Те части, которые оставил здесь Фридрих, доблестно проиграли превосходящим силам противника, а остатки солдат, вернувшись, начали требовать особого отношения, а также формирования отрядов городской обороны. Вот на это жителям славного города Дрезден было вообще наплевать, ведь и офицеры Фридриха, и стоящая за воротами армия были для них захватчиками. Но даже здесь было одно маленькое «но». Армия Ласси все-таки представляла права мужа их принцессы Марии, а значит, они были немного более близкие, чем оккупанты Фридриха.

Чего Грибоваль не знал, так это того, что и совет, и бургомистра долго и весьма продуктивно обрабатывал парень, которого он сам привез сюда, думая, что тот является слугой его любовницы.

Но ему было простительно всего этого не знать, потому что Грибоваль пил. Он напился в тот самый вечер, когда Ксения уехала. Его честь, своеобразная порядочность и верность Фридриху, которому он не присягал, но с которым у него был заключен договор, вступили в схватку со страстью, которую он, несмотря на прошедшее время, все еще испытывал к этой женщине, и выиграли с минимальным преимуществом. Самое смешное состояло в том, что Ксения поняла его решение остаться в Дрездене, даже, если он в итоге ее потеряет. Поцеловав его в лоб на прощанье, она сообщила, что он знает, где ее найти, и в тот же вечер уехала в Россию. А он запил, и пил до сегодняшнего утра.

Утром ему было уже привычно плохо. Но, протянув руку, чтобы поднять с пола очередную бутылку, Грибоваль внезапно осознал, что больше этого делать нельзя. После чего трясущейся рукой вылили содержимое бутылки прямо в окно, едва не облив какого-то не слишком расторопного прохожего, призвал верного слугу Жерома, велел побрить его, и вообще притащить воды побольше, чтобы привести себя в порядок, а заодно рассказать все новости, которые он благополучно пропустил, находясь в алкогольном тумане.

Жером вознес хвалу Господу, и уже через пару часов Грибоваль сидел с открытым ртом, пытаясь осознать одну вещь: весь его гений оказался совершенно не востребован. А еще закралось подозрение, что Ксения изначально знала, что так и будет. Более того, в его голову внезапно закралось подозрение, что она специально поехала с ним, чтобы убедиться, что он примется строить оборону именно Дрездена, а не Берлин, как изначально планировал, заключая договор с королем Фридрихом.

В похмельную голову Грибоваля ничего больше не приходило, кроме острого желания сомкнуть руки на шейки Ксении, ну, или хотя бы посмотреть ей в глаза. Он прекрасно понимал иррациональность этого желания, тем более, что сомневался, что ему удастся выйти из города, не то, чтобы поехать в Россию. Но, как выяснилось через несколько минут, его никто не охранял, и он мог идти, куда ему заблагорассудится.

Грибоваль тут же велел собрать вещи и заложить карету, но тут снова подняла голову своеобразная порядочность, к которой еще и присоединилась гордость. Он понял, что не может вот так все бросить и направиться в Россию, чтобы придушить Ксению. И тогда в гениальную голову военного инженера, из которой еще не до конца выветрились винные пары, пришла, как ему показалось, гениальная идея.

Войдя в кабинет русского фельдмаршала, он остановился, в нерешительности переводя взгляд с сидящего в кресле господина на второго, стоящего у окна. Он пробыл при дворе Елизаветы не слишком много времени и поэтому понятия не имел, как выглядит Ласси, и кем может быть второй господин. Да и кто этот второй Грибовалю тоже было неизвестно. Решив выйти из положения проверенным способом, он отвесил придворный поклон и произнес.

— Жан Батист Викет де Грибовлаль, к вашим услугам.

— Петр Петрович, скажи, мне одному очень внезапно захотелось огурчиком солененьким захрустеть? — сидящий в кресле господин помахал перед лицом рукой, намекая на густой перегар, который распространял француз. — Что же ты, господин хороший, в таком состоянии перед Петром Петровичем Ласси предстать захотел, да еще и настаивал? — Грибоваль тут же сориентировался и повернулся в сторону того, кто стоял у окна.

— Господин фельдмаршал, как вам наверняка известно, именно я устанавливал линию обороны Дрездена.

— Да, я в курсе, — Ласси кивнул, и Грибоваль поздравил себя, что не ошибся. — Прекрасная система, просто прекрасная. Я, надо сказать, счастлив, что мне не пришлось проверять ее на прочность. Но я, как и граф Салтыков, очень хочу услышать, зачем вы так настойчиво пытались до меня добраться, при это явно пребывая... хм... в расстроенных чувствах?

— Я хочу, чтобы вы взяли меня в плен и отправили в Россию, как своего личного пленника, — выпалил Грибоваль.

— Э-э-э, — только