Беспокойные сердца - Нина Карцин

Пританцовывая, Зина появилась в столовой, объявила, что все в порядке и завертелась перед трюмо. Валентин вскочил и начал укладывать в корзинку приготовленную снедь. Когда пришла Вера с Аленкой на руках, Валентин было нахмурился, но тут же сообразил, что так будет даже лучше, заулыбался, расцвел и заботливо взял у жены кружевной белый сверточек.

Зина была особенно хороша в этот день. Нежное лицо ее разгорелось румянцем, ажурная соломенная шляпка бросала легкую тень на чистый лоб, слегка затушевывая яркий блеск глаз, встречный ветер, играя узорчатой тканью платья, обрисовывал стройную фигуру. Она была весела, наслаждалась сознанием своей молодости и красоты и не упускала ни одного взгляда, восхищенного у мужчин и завистливого у женщин. Вот это и нужно было ей — наряды, развлечения, восхищение окружающих…

Олесь шел с таким видом, словно отбывал повинность. Удовольствия от этой прогулки он не ждал; что дома сидеть наедине с Зиной, что быть вместе с нею в одной компании за Волгой — от этого ничего не менялось. Ее кокетство с Валентином вызывало только раздражение да неловкость за нее перед Верой. Он нарочно захватил с собой сборник научных трудов, и хотя читать совершенно не хотелось, на пароходе немедленно раскрыл книгу.

Вера занималась Аленкой, которая капризничала и тихонько хныкала, а предоставленные самим себе Валентин и Зина расхаживали по всему пароходу, разговаривали и смеялись с многочисленными знакомыми, рассматривали в чужой бинокль берега и томились, сидя рядом со своими неразговорчивыми спутниками.

Веселой, непринужденной поездки; какие бывали раньше, не получилось.

Парк культуры и отдыха находился примерно в километре от берега и занимал обширную, живописную рощу с озером посередине. Озеро образовалось на месте бывшего здесь некогда рукава Волги; замкнутое почти со всех сторон, за исключением небольшого ручейка, пересыхавшего в жару, оно представляло собой удобный природный бассейн для купания в начале лета, когда вода в нем была значительно теплее, чем в Волге. Парк мог похвастаться дощатой эстрадой для концертов; площадкой для танцев и закусочной-павильоном, где продавали пиво и воды и где можно было достать нечто более крепкое, стыдливо завернутое в розовую бумажную салфеточку. Существовал даже навес для желающих почитать газету или журнал, сразиться в шахматы и домино.

Но большинство предпочитало располагаться на лоне природы. Сотни рабочих семей с утра в выходной день переправлялись сюда с патефонами, припасами, волейбольными мячами, со всеми чадами и домочадцами, и вскоре вокруг озера не оставалось ни одного дерева, которое не превратилось бы в подобие цыганского шатра в праздничный день.

Над озером стоял смех и гомон, пестрели купальные костюмы и яркие цветные платья, на низких берегах жарились полуголые тела, успевшие уже приобрести летний загар. Кое-где затягивали песни, танцевали под баян или патефон, сестры Федоровы перекрикивали Александровича, и все перекрывал чей-нибудь отчаянный визг.

Ясно было, что вблизи озера трудно найти покой и свободное место, и Вера предложила устроиться в глубине рощи, где не так людно. Валентин с готовностью согласился — он всегда соглашался, когда оберегал свое настроение.

Неожиданно их обогнала только что выскочившая из воды Гуля, шлепнула мокрой ладонью по спине Олеся и помчалась дальше, спасаясь от преследований Леонида. Но тот, увидев друзей, бросил погоню, наскоро пригладил мокрые волосы и указал дорогу к «самому гостеприимному дереву на всем побережье».

Под деревом находился один Виноградов. Лежа на расстеленной газете, он что-то писал в записной книжке, совершенно не обращая ни на что внимания. С подошедшими он поздоровался сдержанно. В их отношениях с Валентином появился заметный холодок с тех пор, как тот стал слишком настойчиво подчеркивать свои несогласия с опытами Виноградова.

Но отсутствие сердечности в приветствии Виноградова не тронуло Валентина. Ученый — что ж, он поживет и уедет, а ему оставаться здесь и работать; и лучше сохранить хорошие отношения с Рассветовым, чем служить помощником для чужого прославления. И поэтому, ответив на кивок Виноградова, он стал непринужденно распоряжаться, кому куда сесть, где что поставить, как устроиться.

Олесь сел подле Виноградова, и тот, заметив прижатую его локтем книгу, спросил, что это такое. Увидев сборник, он перебросил несколько страниц и заявил, что большая часть уже устарела. Терновой удивился — в сборнике были и работы самого Виноградова; постепенно начал завязываться интересный для обоих разговор, но тут на глаза Олеся легли прохладные влажные ладони, и по внезапно стукнувшему сердцу он безошибочно угадал:

— Марина!

— Смотрите! Два сухаря сидят и скрипят о производственных проблемах! Олесь, тебе не стыдно? Дмитрий Алексеевич, — какое вы мне слово дали? Безобразие! Олесь, живо собирайся — идем купаться! Я решила сегодня докупаться до синих мурашек. Верочка, пойдем с нами!

Но Вера отказалась и принялась убаюкивать разбуженную Аленку. Ее беспокоило, что у девочки как будто горячие ладошки. Она прикладывала нежные пальчики к своей щеке, трогала губами маленький выпуклый лобик, и ей было совершенно не до развлечений. В душе она горько кляла себя, что не устояла, не отказалась от этой поездки, которая ничего, кроме огорчения, пока не принесла. Глаза же против воли все время следили за Валентином и Зиной.

Олесь, подчиняясь веселому приказанию Марины, вскочил и словно забыл обо всем на свете, кроме того, что сегодня выходной, что он давно не отдыхал по-настоящему, что он еще молод и полон сил.

Виноградов смотрел им вслед, пока они не скрылись за кустами ивняка, загораживавшими вид на озеро, и позавидовал широким плечам и статной, как молодое деревце, фигуре Олеся.

— А вы почему не купаетесь, Дмитрий Алексеевич? — прозвучал голос Веры.

Он оглянулся и увидел, что они остались одни. Вера тихо покачивала уснувшую Аленку, и глаза ее были печальны.

В усмешке Виноградова сквозило явное смущение.

— Понимаете, за всю свою жизнь так и не научился плавать. А плескаться у берега как-то унизительно. Откровенно говоря, мне даже немного завидно: среди чужого веселья я теряюсь. А вот вы напрасно сидите. Девочку можно было бы и дома оставить.

— Можно, конечно. Но ей что-то нездоровится. Вот я и побоялась.

Большой мяч, пущенный неловкой рукой, упал между ними и укатился за дерево. Вера невольно вскрикнула.

— Безобразники вы этакие! Сколько раз говорила: играйте подальше от людей! Вон сколько места. Никого из вас не задели мои индейцы? — торопливо подошла Татьяна Ивановна.

— Нет, нет, ничего, — успокоила ее Вера.

— А, это вы, Вера Федоровна? Здравствуйте! И Дмитрий Алексеевич тоже тут? Молодцы, выбрались из духоты на волюшку. Какая у вас детишка славная! — села Татьяна Ивановна на траву около Веры, заботливо расправив свой синий сарафан в крупный белый горох.

— Да вот, беспокоюсь, не заболела ли, — сказала Вера.

— Ну, на воздухе ей все-таки полезнее, только от ветерка прикройте. Да, забот с ними много… Славик, младший мой, родился болезненным, сколько я с ним мучалась!.. Вовка даже обижался — «ты его больше любишь», — забавно вытянув губы трубочкой, прогудела Татьяна Ивановна, подражая своему Вовке. — Муж у меня тогда в Германии служил, с завода тоже не уйдешь, вот и устраивалась, как могла…

Между женщинами завязался разговор, интересный только для них, — о первых зубках, первых словах, о болезнях и шалостях, и Виноградов перестал прислушиваться.

Он сидел, скрестив ноги, и задумчиво смотрел на освещенную солнцем полянку, где бегали, визжали и гоняли мяч с полдюжины мальчишек. Отличить «индейцев» Татьяны Ивановны от других не было возможности; все они были загорелые до черноты, в одних трусишках и такие подвижные, словно каждый был заведен пружинкой.

Невольно представилось, что и он мог бы вот так же с доброй улыбкой следить за своими сорванцами, ощущать тепло доверчивых детских рук. И тут же вспомнилась своя чинная пустая квартира, письменный стол, темные шкафы — хранилища сотен книг. На миг усомнился: правильно ли поступил со своей жизнью, тот ли путь выбрал для себя?..

До сознания дошел голос Татьяны Ивановны — продолжение ее разговора с Верой.

— …Простая жизнь простых людей, стремление к личному счастью — что же тут обывательского? Мне всегда смешно становится, когда некоторые товарищи притворяются этакими железобетонными положительными героями: живет, мол, и дышит одним заводом, паровой молот для него слаще объятий любимой… Врешь, думаю, такой-сякой! Дома, небось, младенчику своему и животик и пяточки целуешь. И тебя только уважать за это следует.

— А есть такие, что и не целуют, — вырвалось у Веры. И тут же, сообразив, что выдает себя, поспешно добавила: — Вот, например, Дмитрий Алексеевич… Он до сих пор не женат.