Белая роза - Маке Огюст

"Если я во всем сознаюсь, — думал Фрион, — то мое предательство станет очевидным. И тогда, вытянув из меня все полезные сведения, король велит придушить меня в тюремной камере, и этим все закончится. Если же Генрих решит, что я могу быть полезным и сохранит мне жизнь, то тогда рано или поздно, за меня возьмутся герцогиня и юный принц, по отношению к которым я окажусь предателем. В любом случае меня ждет смерть. Поэтому лучше я буду молчать. Тогда мне удастся сохранить друзей, и к тому же у меня появится шанс: у короля ведь нет против меня никаких доказательств, он может сохранить мне жизнь в надежде, что когда-нибудь я заговорю. Обычно человека убивают, чтобы с ним умерла и его тайна, но человека, который может выдать вам тайну, оставляют в живых. Поэтому буду молчать".

И действительно, когда похитители Фриона привели его к Генриху VII, он хранил молчание. Свое бегство он объяснил нищетой, на которую из-за своей скупости король обрек своих самых преданных соратников.

— Мне хотелось, — сказал он, — попытать счастья, служа более щедрому монарху.

Его попытались соблазнить щедрыми посулами, но он не поддался. Его подвергли умеренным пыткам, но он их выдержал. Генрих VU, который рассуждал так же, как Фрион, пришел к выводу, что убивать его бессмысленно. Фриона заперли в неприступную крепость и стали ждать, когда развяжется его язык. Так ему удалось выжить.

Оставалось только выяснить, кто был этот таинственный человек, который бросился к ногам вдовствующей королевы. Но он бесследно исчез, никто не знал его имени, никто не обнаружил никаких его следов. Полусумасшедший Брекенбери внезапно вышел из тени и точно так же растворился в неизвестности. Генрих VII так и не понял, кто это был.

Король не знал покоя ни днем, ни ночью. Он пытался бороться с заговором, нити которого оставались невидимыми и неосязаемыми. Но, в конце концов, тайное стало явным. Герцогиня Бургундская признала Перкина королем. Ричард прибыл в Шотландию, и народ встал на его защиту. Давно назревавший удар по короне Ланкастеров был нанесен. Все сомнения остались позади: появился новый претендент на трон, впереди замаячили новая гражданская война, разлад в королевской семье и обострение вражды с европейскими монархиями.

Конечно, герцог Ричмонд совершил много "славных" дел до того, как он стал Генрихом VIL Сначала он избавился от Эдуарда IV, затем — от Ричарда III, выиграл битву при Босворте, забрал окровавленную корону у поверженного врага, женился на девице из рода Йорков, у которых отнял трон, смог ужиться и с женой, и с такой непростой тещей, скрывать свою ненависть к ним и им же публично угождать, чтобы не вызывать озлобление народа. Все это, конечно, было непросто. И вот теперь, когда его положение, как казалось, упрочилось, опять зашатался трон, и стала плохо держаться корона на голове. Значит, надо все начинать сначала, опять интриговать, опять тратить огромные деньги на борьбу с тенью. Это уже даже нельзя было назвать несчастьем, это какой-то ужасный фатальный рок.

Сначала Генрих VII решил, что Ричард — это такая же химера, как и Симнел. Чтобы навсегда вырвать из сознания англичан слепую веру в выживших отпрысков Белой розы, в распоряжении Генриха было лишь одно средство: доказать, что оба сына Эдуарда мертвы. Он приказал найти то место, где были захоронены тела несчастных жертв. Опираясь на имевшиеся свидетельства, стали искать под какой-то темной лестницей, обнаружили кости и эксгумировали их. Но скелетов было не два, а только один.

Генрих был напуган так, словно у него с головы уже пытаются сорвать корону. Он попытался на корню пресечь распространение каких-либо слухов об этой находке. Чтобы сбить с толку общественное мнение и отвлечь внимание людей, стали весьма ловко распространять смутные ложные слухи. Но не так-то легко заставить все забыть и огромные массы народа, и ненадежных придворных, и безутешную мать. Елизавету Вудвилл слишком взволновали признания Брекенбери, и она не могла не ловить с жадностью слухи, касающиеся Ричарда. В конце концов, несчастная мать, проводившая дни то в отчаянии, то в надежде, узнала и о результатах эксгумации, и о прибытии претендента в Шотландию.

Она немедленно отправилась к королю и добилась встречи с ним. Король опасался последствий беседы с Елизаветой, но даже предположить не мог, насколько серьезными они могут оказаться. Разыгралась нешуточная сцена, выглядевшая, как схватка материнской любви с амбициями тигра. По требованию Елизаветы Вудвилл в объяснении участвовала молодая королева, ее дочь.

Но едва вдовствующая королева произнесла первые слова, как Генрих VII приказал жене удалиться, и она, мать будущего короля, опустила глаза под взглядом своей матери и подчинилась супругу.

Заклятые враги остались один на один.

— Ваше величество, — сказала Елизавета, — до меня дошли сведения, что один из моих сыновей не был убит в башне Тауэра. Вы должны знать правду, потому что вы приказали вскрыть их могилу. Я понимаю, что вы не желаете, чтобы Англия узнала правду. Но мне, матери, дочь которой правит вместе с вами, и которую вы не собираетесь лишать трона, вы обязаны сказать правду.

Генрих VII ничего не ответил. Елизавета продолжила:

— В могиле, которую вы вскрыли, находилась только одна жертва. А где другая? Сейчас от многих я слышу, что мой второй ребенок находится в Шотландии, что он во главе армии ведет наступление на Лондон. Что скажете в связи с этим, милорд?

— А булочник Симнел тоже был вашим сыном? — спросил Генрих VII. — Он тоже с армией наступал на Лондон.

— Я видела Симнела и покраснела от стыда в его присутствии. Вы простили ему тупое самозванство, а я просила вас наказать его. Так покажите мне теперь этого Лже-Ричарда. Я хочу увидеть его, поговорить с ним, понять, кто он. Если мое свидетельство окажется в вашу пользу, то считайте, что вы победили безоговорочно и окончательно.

— Вы увидите этого претендента, — ответил Генрих, — когда его приведут сюда в качестве заключенного.

— О! — воскликнула Елизавета. — Что-то подсказывает мне, что на этот раз вы не пошлете его на кухню! Того, кто женился на Кэтрин Гордон, кого Яков IV называет своим братом, а моя бургундская сестра — своим племянником, того, милорд, вы не захотите посадить в крепость. Вы предпочтете его убить!

Генрих содрогнулся.

— А вы, мадам, — спросил он, — кем бы вы хотели его видеть? Уж не королем ли?

— Если это он и есть, если это тот самый ребенок, которого вы не обнаружили в захоронении, сделанном убийцами из Тауэра, если это мой сын, милорд, то не надейтесь, что я во второй раз позволю занести над ним топор или кинжал. Или вы полагаете, что я позволю своей дочери вести против родного брата нечестивую войну?

— Мадам, — мрачно и решительно ответил Генрих VII, — не забывайте, что не Белая роза теперь правит в Англии. Постарайтесь свыкнуться с этой мыслью. Сейчас на пути к трону ваш внук, а он, как вы знаете, мой сын. Я не позволю пожертвовать моим сыном ради вашего сына.

— Я только хочу знать, является ли этот претендент моим сыном Ричардом! Позвольте мне поговорить с ним, дайте мне возможность удостовериться в этом. Клянусь вам, если это он и есть, то я буду молчать и своими руками уведу его в ссылку, он никогда не получит власть, но останется живым. Но если это фальсификатор, то я сама сдам его вам.

На тонких губах Генриха VII показалась зловещая безмолвная улыбка.

— Его смерть стала бы более отвратительным преступлением, — продолжала говорить мать, — чем убийство, которое раньше произошло в Тауэре. А как иначе? Предположим, молодой человек чудом избежал смерти, назвал вас братом, протянул руку сестре, ставшей вашей женой, а вы прикажете его убить?

— Он тянет руку к моему скипетру, мадам, а его меч угрожает моему сыну!

— Милорд, я обращусь к Англии, ко всему миру, я всем расскажу, что мне пришлось вытерпеть из-за вас, и пусть нас рассудят. Все узнают, что вы мешаете мне спасти человека, который, возможно, приходится сыном Эдуарду!