Невероятная история Макса Тиволи - Эндрю Шон Грир

— Мистер Демпси! Так и знала, что вы придете, — воскликнула она, подходя к Хьюго и протягивая руку, слегка дрожащую под грузом колец. — Как всегда, прекрасен.

— Мадам. — Он склонился и поцеловал ее кольца.

Какая худая, когда же она так похудела?

— А где же миссис Демпси? — спросила Мэри, поджимая ярко-красные губы.

— Сожалею, в настоящее время мы не выходим в свет вместе.

Ее тяжелый взгляд — взгляд старой сводни — стал озадаченным, когда Мэри повернулась ко мне.

— Однако вы нашли себе юного красавца, очаровательно, — хмыкнула престарелая развратница.

С годами юношеский задор возвращается. Ясно, что вернуть красоту ее телу невозможно, и все-таки моя старая Мэри, обернутая в прямое черное платье, с перьями белой цапли в волосах, протягивала руки и флиртовала, как если бы все любовные романы у нее еще были впереди.

Правда, в тот же миг Мэри отдернула руку под звон золотых украшений.

— Матерь Божья! — воскликнула она и радостно взвизгнула. — Да ведь это же Макс!

— Так ты нашел ту девушку? — театральным шепотом поинтересовалась Мэри, пока я помогал ей в зале. — Ту, в которую был влюблен? Ты с ней уже встречался в своем молодом обличье?

— Ее зовут Элис, — мягко ответил я. — Мадам, я женился на ней.

Думаю, если бы Мэри могла разрыдаться, она бы разрыдалась. Однако хозяйка, похожая на раскрашенную тыкву, лишь хрипло вздохнула — годы и лишения иссушили ее чувства.

— А как дела у Хьюго? — спросила она, когда мой друг отошел к бару за бокалом шампанского и обменивался приветствиями со знакомыми гостями. Как и все мы, он смотрелся неуместно среди любителей ночных бабочек.

— Счастлив, наверное.

— Нет. Такие, как он, не бывают счастливы, — заметила Мэри, потом повернулась ко мне и осмотрела пытливым взглядом рабовладельца. — Я должна тебе кое-что сказать, Макс. Ты стал вовсе не таким, как я думала. Ну, когда знала тебя ребенком.

— Вот как?

— Когда я впервые увидела тебя… ох, милый, ты показался мне самым отвратительным существом в мире. Что может быть печальнее ребенка в теле старика? Господи, я подумала, что тебя никто никогда не полюбит. Вот как. Я очень тебя жалела, сама не знаю почему, богатый маленький уродец. И так обрадовалась, когда ты изменился. А ты продолжаешь меняться. Не могу передать словами, каково быть женщиной моего возраста. Я просто огромный слизняк в шелке. Теперь мы с тобой поменялись ролями. Сегодня какой-нибудь мужчина посмотрит на меня, потягивая мои напитки и танцуя под музыку моего оркестра, и подумает: «Боже, вот уродка, такую никто не полюбит». И поделом мне, да? Зато я наконец узаконила свой статус. Макс, я теперь леди. Прошу, не говори никому, что я была твоей служанкой. Не говори никому, что я вообще была кем-нибудь, кроме леди.

— Вы и есть леди.

— Ты похорошел, Макс. Удивлен? Попробуй не молодеть дальше. Оставайся таким же, и твоя жена будет любить тебя вечно.

Я заметил, что престарелая девчонка немного перебрала со спиртным. Поэтому сказал правду:

— Я не могу.

Она погладила меня по щеке.

Прошло не более получаса. Многие члены клуба собрались в танцевальном зале и библиотеке, они покуривали сигары и многозначительно переглядывались. Я узнал одного старика, который однажды заплатил Мэри, дабы она изобразила его горничную. Оркестр вновь воодушевленно заиграл «Голубой Дунай» в надежде, что какая-нибудь парочка проникнется ритмом и будет кружить в вихре танца до самого утра. Вот только парочек на балу не наблюдалось. Я слышал, как в соседнем зале мадам Дюпон принимала гостей:

— А где же ваша жена?

— Сожалею, мадам, сегодня она не смогла прийти.

— Не смогла?

— У вас чудесный дом.

И так раз за разом.

— Макс, мне так скучно, что плакать хочется, — ныл Хьюго. — С каких пор вечеринки мадам Дюпон стали столь невыносимыми? «Голубой Дунай»… Господи, я сейчас заору. И все эти разодетые поганцы, которых, уверен, я бы узнавал лучше, будь они со спущенными штанами и с бокалами в руках в ее борделе. Какая скука.

— Это приятно мадам Дюпон.

— Это шантаж. Я платил за все, что получал, и ничего ей не должен.

— Зато я должен.

— Кошмар. Подержи бокал, я сейчас вернусь.

Его не было довольно долго, и я, забеспокоившись, не бросил ли он меня, вышел посмотреть, на месте ли машина.

С облегчением обнаружив автомобиль на подъездной дорожке, я увидел, как Хьюго о чем-то спорит с водителем. На улице похолодало, и я вдруг понял, что хочу домой. Я подошел по влажной траве и хотел послушать их спор, однако другой шофер начал заводить мотор, и мне оставалось только смотреть, как мой друг и его слуга Тедди ожесточенно ругаются, один — в блестящем цилиндре, другой — в служебной фуражке. Передо мной словно разыгрывалась сцена немого кино, даже ночной туман сделал фигуры людей черно-белыми. И как я только раньше этого не заметил.

Чуть не порезавшись, я раздвинул листья столетника. В особняке заиграли очередной вальс. Хьюго слушал молодого человека и моргал, он прижал палец к виску, что-то мягко отвечая, водитель холодно смотрел на Хьюго. Перчатки сжаты в кулаке. Резкие слова превращаются в туман. Ты, мой искушенный читатель, уже давно понял то, что я впервые допустил до сознания лишь тогда. Сожженное письмо, обратившееся в пепел. Приятели из колледжа — любимые, а затем резко вычеркнутые из памяти. Жена, брошенная дома, жизнь с Тедди. Страдание в глазах моего друга… Какие еще разбитые сердца я упустил из виду? Я злился, глядя на Хьюго и Тедди. Невероятно. И тем не менее человеческие тайны сохраняются не из-за хитрости или рассудительности; любовь несовместима с рассудком. Они хранятся, потому что людям просто нет дела до окружающих.

Все произошло так быстро, что я даже не помню своих чувств в тот момент — отвращение, шок, злость. Однако теперь, вспоминая тот вечер, я чувствую лишь благодарность. Я видел, как любовники молча сидели и, не улыбаясь, держали друг друга за руки кончиками пальцев. На лице Тедди отражались печаль и сожаление, наверное, он любил моего друга всем сердцем. В следующий миг Хьюго что-то шепнул ему на ухо, коснулся губами его щеки и поцеловал. Какая неожиданная картина, развратная и горькая. И какая удача. Я пишу это после пятидесяти лет знакомства с Хьюго.

Скажите, мог ли я за всю свою запутанную жизнь найти лучшего собеседника, могло ли нелюдимое чудовище вроде меня найти лучшего друга, чем старина Хьюго — почти такое же скрывающееся чудовище?

Когда я вернулся в особняк, атмосфера уже изменилась. Спиртное текло рекой, и мужчины, хихикая, разбились на группки. Некоторые вальсировали друг с другом по залу, как в старые времена, когда женщин не хватало и мир принадлежал представителям сильного пола. Я ничего не говорил Хьюго. Да и что тут скажешь? Что в сердце больше неизведанных уголков, чем мы думаем?

Кто-то подошел и со счастливой улыбкой похлопал меня по плечу.

— Чего? — удивился я.

Человек подмигнул, мы однажды встречались, однако он меня не узнал.

— Я спросил, разве это не ужасно? Разве не забавно?

— Вино неплохое.

— Да нет, я про жен, — раздраженно пояснил новоявленный собеседник.

— А что с ними?

— Вы ведь женаты, молодой человек, должны бы понимать. Она избегает огласки.

— Кто?

— Дюпон, старая шлюха. Жены не пришли.

Из другого угла донеслись очередные извинения:

— Сожалею, она не смогла сегодня приехать.

Мы оглянулись — чуть ли не весь зал, — когда вошла мадам Дюпон и с ледяной улыбкой приняла еще один бокал шампанского. Ее тело слегка дрожало, и волевая женщина на миг растворилась в блеске драгоценностей и платья. Она наконец поняла произошедшее на балу. Все случилось как с желаниями, исполненными джиннами: она собрала у себя всех влиятельных мужчин города, но это ничего не дало. Должно быть, ей стало ясно, что мужчины — неверная цель, не они ключ к обществу, открыть путь может лишь принятие другой женщиной. А жены никогда не примут старушку Мэри.

Не могу описать отчаянную животную ненависть, сверкавшую в ее глазах. Мэри стояла и смотрела на толпу своих клиентов взглядом невинно осужденного, который годами сидел в четырех стенах; наконец она поправила прическу, пошла к людям и среди нас встретила еще одну стену. Она не порвала с нищетой, потерпев поражение, она не порвала с юностью, как это сделали мы. Взгляните на нас: накрахмаленные воротнички, клубные группки и толстые животы. Каждый из нас тем вечером одевался, зная, чем все закончится. Каждый из нас, кого Мэри развлекала в полумраке своей гостиной, завязывал перед зеркалом галстук и посмеивался над шуткой, которую мы собирались сыграть над старой шлюхой Дюпон. Полагаю, мы убедили себя, что юность следует забыть. И чтобы забыть ее, недостаточно просто запретить себе вспоминать; необходимо уничтожить женщину, благодаря которой и появились подобные воспоминания.