Куколка - Генри Олди

– Пациент, вы меня обижаете! – танцующей походкой человечек двинулся по коридору, постукивая об пол тростью с набалдашником в виде сжатого кулака. Он не хромал, трость играла декоративную роль. – Разве я похож на палача? На презренного наемника-убийцу? Фи! Никто в роду Кавабата не опускался до грубых воздействий. А скрыть свое истинное имя – позор! За такое мои предки прокалывали отступнику «звезды небес» и бросали в горах: умирать. Встреться мы при других обстоятельствах, я бы растолковал вам…

Не оборачиваясь, он махнул тростью в адрес фасетчатолицых:

– Вы свободны! Да-да, уходите!

Ослушаться приказа захватчики не осмелились. Видимо, крошка Яцуо обладал реальной властью. Или у фасетчатолицых имелся приказ: подчиняться без возражений. Один из них, достав из нагрудного кармана пульт управления, собрался было затянуть дверную мембрану, но человечек с гневом возразил:

– Ни в коем случае! Я работаю при открытых дверях!

Он вошел в комнату с гитарами и остановился у стойки, разглядывая инструменты. Время от времени Яцуо трогал набалдашником трости миниатюрную укулеле, великаншу-электролютню, пернатую «Креолу», вынуждая струны откликаться на прикосновение.

Студия наполнилась звуками.

Чувствуя, как ужас распространяется по телу, захватывая все новые территории, Лючано смотрел на выход из студии. В проеме ему был виден кусочек коридора и небольшой участок дальней стены, покрытой керамопластом. Вскочить, ринуться, выбежать из темницы, где так страшно находиться рядом с изящным господином Кавабатой…

У идеи бегства имелась масса достоинств.

И одно непреодолимое препятствие.

Он забыл, что значит: вскочить. Запамятовал, что это такое: ринуться. Не помнил, как бегут. Ничего не болело, нигде не чувствовалось оцепенения, но ряд действий, простых и знакомых, оказался недоступен. Гипноз? Невропасты негипнабельны. Скрытое излучение? Вряд ли. Излучение подействовало бы и на гостя.

– Бросьте! – человечек хихикнул. Голос его, высокий и пронзительный, более подходил женщине или ребенку. – Пациент, вы меня удручаете. Гипноз, излучение… Ваша фантазия убога и примитивна. Ей не воспарить к вершинам озарения. Поэтому я представлюсь еще раз: Яцуо Кавабата, психир, к вашим услугам!

Свобода ждала в десяти шагах, за открытой дверью. Но одно-единственное слово отрезало пленника от свободы надежней тысячи замков. «Я знаю, кто такой психир,» – сказал издалека маэстро Карл. «И я знаю,» – откликнулся Добряк Гишер. Сказанное невропастом и экзекутором звучало одинаково: без надежды, с обреченностью смертников. Оба альтер-эго прощались с бывшим учеником. Кто скажет со всей определенностью, вернутся ли маэстро и Гишер после воздействия психира – или замолчат навеки?

«Я тоже знаю,» – мысленно кивнул Лючано.

Он заранее расставался – нет, не с жизнью, но с неким ее фрагментом. С частью своей личности. И удивлялся, что еще не воет от отчаяния.

– Откуда столько тоски? – подбодрил его господин Кавабата, любуясь спящей помпилианкой. Можно было не сомневаться: Юлия не проснется, пока этого не захочет милейший крошка Яцуо. – Веселей, пациент! Скоро вы забудете о ряде животрепещущих проблем. А ваши враги оставят вас в покое. Я мог бы понять вашу угрюмость, будь я начинающим знахарем-ампутатором, не способным очертить границы злокачественной энграммы с точностью до синапса. Но ваш интранейрональный метаболизм для меня – открытая книга. А проницаемость синаптических мембран выше открытой настежь мембраны двери. Да, чуть не забыл! Традиция рода Кавабата! Если пациент сумеет выйти из операционной, прежде чем завершится ампутация пораженного участка, он свободен. Дерзайте, друг мой!

Психир находился в чудесном расположении духа.

Пси-хирург.

Редчайший, а главное, опаснейший вид телепата.

Если клиент желал прибегнуть к услугам психира, это требовало от него незаурядных стартовых возможностей А заодно – выполнения ряда условий. Во-первых, заплатить баснословный гонорар мог не всякий. По мелочам психиры не разменивались. Во-вторых, требовался объект, который слишком много знал. Так много, что избавление объекта от груза лишней информации стоило бы целого состояния. В-третьих, заказчик тяготился бременем гуманности, или жизнь объекта имела для него особую ценность. Работа банального «чистильщика» стоила куда дешевле работы психира.

И наконец, заказчик соглашался изложить психиру суть «опухоли», назначенной к удалению. Период времени от зарождения до полного формирования. Общие сведения и нюансы, тайны и секреты. Все, что психир сочтет нужным выяснить. Кроме, пожалуй, внешности объекта: психира вели к человеку, уже захваченному и помещенному в «операционную».

Ошибка исключалась.

Или оставалась на совести заказчика.

К чести пси-хирургов, они славились умением держать язык за зубами. Хотя, конечно, приходилось рисковать. Но игра стоила свеч: психир виртуозно удалял ключевые узлы памяти. Стыки «рубцевались», достраивая ложные связи – грубые, упрощенные, тем не менее они получались вполне достоверными. Впоследствии ни объект, утративший часть знаний и воспоминаний, ни обычный психоаналитик, ни следователь прокуратуры при допросе не могли докопаться до истины. Оплатить же услуги эксперта – другого психира или телепата-сканера высшей квалификации – психоаналитик со следователем, как правило, не могли.

Они не могли, а объект и не собирался.

После операции у него возникало стойкое предубеждение против любой пси-экспертизы. Это предубеждение доходило до фобии, надежно удерживая объект от лишней суеты.

– Я не профессор Штильнер! – заорал Лючано, уже догадываясь, кто предназначался Кавабате в качестве объекта. – Это ошибка! Это ужасная ошибка! Я…

Ему казалось, что он кричит, надрываясь, заполняя воплем студию, слышимый в самых дальних уголках Галактики. Увы, ни слова, ни единого словечка не прозвучало вслух. Горло перехватил спазм. Уши заложило, как в скоростном лифте, лишенном компенсаторов. В глотке клокотал слабый хрип, словно при несмыкании связок.

Обездвиженный, Тарталья онемел.

Господин Кавабата не хотел, чтобы его перебивали и отвлекали. А если господин Кавабата чего-то хотел, он получал желаемое.

Единственное, чего добился Лючано беззвучным воплем – выяснил, что психир сказал правду. Прогуливаясь по студии, забавляясь с инструментами (сейчас, зайдя в операторскую, крошка Яцуо наигрывал на клавиноле простенькую мелодию), человечек-насекомое держал под контролем моторику объекта, лишив голоса и блокировав возможность побега. Но в личность Тартальи психир не вторгся, ограничась периферийным «чтением» – иначе сразу бы разоблачил подлог.

Так настоящий хирург перед операцией изучает настройки диагностера, отбирает лазерные насадки скальпелей и программирует зажимы, еще не зная, что вместо кисты или миомы в брюшной полости больного его ждет роковая ухмылка судьбы.

«Что сделает Кавабата, выяснив ошибку?»

Любой из вариантов ответа не сулил ничего хорошего.

– Я не делаю ошибок, – кулак трости со значением качнулся перед лицом Лючано. Минутой раньше психир выключил клавинолу, оборвав музицирование. – Перестаньте меня оскорблять, пациент. Если я наслаждаюсь мигом счастливого неведения, это не значит, что вы, временно – безвестный аноним, должны хамить, пользуясь случаем. Впрочем, мы заболтались. Приступим?

Следующая фраза психира прозвучала до боли знакомо:

– Сопротивляйтесь, если сможете!

…дом, где царят ширмы.

Стены расписаны весенним бамбуком, травой и кузнечиками размером с гуся. В дальнем углу – трехстворчатая рама из тика обтянута парчой. Ажур сквозной резьбы деликатно подчеркивает естественную красоту дерева. За парчовой загородкой, наполовину открыт случайному взгляду, скучает божок с лицом «овоща» и животом бабы на сносях. На подставке перед божком курятся, плавая в чаше с ярко-синим киселем, ароматические свечи.

Сандал, ладан и роза.

Дверной проем открыт. За ним, в туманной дымке рассвета – свобода. Виден пруд, весь в ряске, с белыми венчиками кувшинок. За прудом – утоптанная дорога ведет в холмы. Беги куда хочешь, лишь бы подальше отсюда! Вдохни сырость, текущую из недр пруда, ударь пятками в землю, перекрой ликующим воплем хор лягушек…

По обе стороны от выхода – Яцуо Кавабата.

Хищных насекомых – двое.

За поясами короткие мечи. Рукояти по длине равны клинку. Крошечные, детские ладошки охранников – в мозолях. На костяшках, по ребру, на сгибе запястья – везде. От одного вида этих ладошек берет оторопь. А на мечи и вовсе смотреть не хочется.

Третий психир стоит у пюпитра с набором для каллиграфии. В стаканчике из «лунного» оникса – кисти. В тушечницах – тушь разных цветов, растертая и разведенная заранее. С точки зрения постороннего наблюдателя, для полного счастья не хватает рисовой бумаги, а также войлочного коврика. С точки зрения крошки Яцуо, бумага и коврик излишни.