Перед вахтой - Алексей Кирносов

Глядя не на отца, а на свое шутовское отражение в начищенном боку самовара, Антон сказал отцу:

— Папа, я хочу сегодня уехать.

— Далеко ли? — поинтересовался капитан первого ранга Охотин.

— Ну, сперва в Ригу, — промямлил Антон. — Меня приглашали ребята…

— Какие такие «ребята»?

— Наши. — Валя Мускатов и Билли Руцкий.

Он не соврал. Валька Мускатов предложил ему на обратном из Линты пути завернуть к нему на пару дней. Только он не собирался задерживаться в Риге. Зайдет в гости, побудет часок — и в Питер.

— А хороша ли репутация у этих «ребят»? — спросил отец.

— Почти отличники и ни одного взыскания!

— Завидую их отцам, — помрачнел капитан первого ранга Охотин. — А у меня сын разгильдяй и троечник. Стыдно.

— Всего одна тройка, — потупившись, сказал Антон.

— И двадцать суток гауптвахты, — припомнил отец. — Я с твоим адмиралом вместе служил, думаешь, мне приятно видеть, как ты позоришь фамилию? А как дальше думаешь служить? Может, пока не поздно, отслужишь действительно матросом, да переаттестуешься в студенты? Может быть, тебя тяготит дисциплина? — задавал отец вопрос за вопросом, не делая пауз для ответов. — Может быть, требования устава превышают возможности твоего характера? О тройках я уж не говорю, тут дело не только в прилежании, но и в качестве мозгов. Тройки — это допустимо. Но вот дисциплинарные взыскания — это непростительно! Скажи окончательно и твердо: как намерен служить дальше?

— Безупречно, — с уверенностью обещал Антон. — Отпусти меня в Ригу.

Против ожидания капитан первого ранга Охотин довольно быстро согласился выпустить курсанта Охотина из своего поля зрения.

— Мне понятно, что ты здесь томишься, — сказал он. — Одним кино душу не насытишь. Долго ли ты собираешься прогостить в Риге?

— Как получится, — неопределенно сказал Антон, не желая врать, но и опасаясь сказать правду. Впрочем, отец догадывался о правде.

— У тебя в Ленинграде есть девушка? — спросил он.

— Н-ну… как положено, — сказал Антон, краснея и глуповато ухмыляясь. Говорить с отцом о девушке было мучительно стыдно.

— Что она собой представляет?

Что собой представляет Нина?.. Черт те что, до чего сложный вопрос! Откуда я знаю, что она собой представляет? Я любовался Ниной, я любил Нину, я ревновал Нину, но я не изучал Нину!

— Если тебя интересуют анкетные сведения, — сказал Антон, — тогда студентка консерватории, моего возраста, зовут Ниной…

— Еще бы чуть-чуть неанкетного, — усмехнулся отец.

— Умная. Красивая. Серьезная. Прекрасной души… Что еще?

— Чего же еще? Идеальная девушка, — приподняв брови, кивнул капитан первого ранга Охотин. — Я бы в такую не на шутку влюбился. Впрочем, только в таких и влюбляются. А по прошествии времени восклицают: где были мои глаза?

Антон попросил:

— Папа, давай не будем говорить о ней.

— Почему? Или я тебе чужой и мне безразлично, как ты строишь личную жизнь? Ну, не будем, не будем, раз тебе неловко. Когда-нибудь сам придешь и расскажешь, если это серьезно. Итак, сегодня после обеда я посылаю катер в Ригу. В четырнадцать часов явишься на третий причал, там стоит МО-32. Найдешь его командира младшего лейтенанта Кипяченова и доложишь, что идешь с ним до Риги в качестве дублера. Нет, не его дублера, а дублера боцмана!

— И за это спасибо! — заорал Антон, сорвался со стула и поцеловал отца в лоб.

— Эк-кая невыдержанность… — проворчал капитан первого ранга и потер на лбу морщины. — Все приказания младшего лейтенанта будешь выполнять беспрекословно. Я его предупрежу, чтобы не щадил тебя в походе… Сколько тебе надо денег?

— Думаю, рублей тридцать-сорок хватит до получки, — прикинул Антон.

— Значит, уложишься в двадцать пять, — решил капитан первого ранга. — Не забудь отметить в комендатуре отпускной билет. Прощай. И помни, что ты обещал служить безупречно.

Он подал сыну руку, надел шинель и ровным, строгим шагом отбыл на службу.

Антон сразу увидел в конце третьего причала длинный и узкий, крашенный шаровой катер с белым индексом МО-32 под широким развалом бака. Глухо урчал мотор, выхлопывая наружу синеватый дымок. У сходни, перекинутой с катера на причал, стояли и беседовали три молодых офицера в меховых куртках и лихих, с вынутыми пружинами фуражках. Антон приблизился, приложил руку к шапке:

— Мне младшего лейтенанта Кипяченова.

— Я Кипяченов, — откозырнул ему самый юный офицер. — А ты Охотина сыночек?

— Я курсант Охотин, — произнес Антон, добавляя в голос металла.

— Ну вот какое дело, курсант Охотин, — усмехнулся Кипяченов. — Приказано тебя употребить в работу, а какую я тебе найду работу? У меня сколько работы, столько и команды, штаты тщательно продуманы и утверждены в Главном штабе Военно-Морских Сил.

— Впервые вижу командира, который не может найти подчиненному работу, — сказал Антон, мстя за «сыночка».

Кипяченое согнал с лица улыбку, кашлянул и сказал:

— Ладно, разговорчивый, какой у тебя балл по навигации?

— Высший, — сказал Антон.

— Отбивай мой кусок хлеба, — махнул рукой младший лейтенант Кипяченов. — В рубке на столе лежит карта. Возьми прокладочный инструмент и изобрази на ней курсы отсюдова до пункта прихода. — Сообразишь?

— Постараюсь.

Зайдя в рубку катера, Антон принялся за дело. Он уже прошел Ирбенский пролив и добрался до мыса Колкасраг, когда в рубке появился командир Кипяченов. Он крикнул боцману отдать швартовы и пошевелил рукоятью машинного телеграфа. Мотор взвыл, катер дернулся, как бы отскочил от причала, и помчался, чуть не выкарабкиваясь на редан, к устью Линты. Когда вышли за молы и обогнули мачты затонувшего еще в войну парохода, Кипяченов передал штурвал матросу и придвинулся к Антону. Тот уже закончил рисовать курсы и подсчитывал расстояние.

— Парень ты довольно грамотный, — определил командир, не обнаружив грубых погрешностей против искусства навигации. — Только вот по этой трехметровой банке мы не ходим. По ней только прогулочным швертботам рекомендуется ходить. И здесь проложи ближе к берегу. Незачем лишние овалы по воде выписывать, соляр нынче дорог.

Антон исправил свое черчение и сказал:

— Вот такая картина получается. Часам к двадцати одному придем?

Катер подскакивал на волнах, размахивался с борта на борт, и стремительные струи крупных капель с хрустом хлестали по стеклам.

— Может быть, — отозвался младший лейтенант Кипяченов. — От нас с тобой это зависит в последнюю очередь.

— А от кого в первую? — удивился Антон.

— От моря, от мотора, от берегового начальства, от господа бога, от международной обстановки и еще от двенадцати разных причин, — растолковал командир. — Ты что, первый год служишь?

— Не первый, — сказал Антон, чтобы не говорить «второй».

— Ну так должен знать, что формула «эс равно вэ, умноженное на тэ» в военно-морской жизни неприменима. Получим, например, радио: повернуть на сто восемьдесят и следовать в Либаву. Так что не загадывай, парень. Меньше разочарований. Дольше проживешь.

— Понятно, — сказал Антон и примолк, глядя на серо-коричневые волны, низкую стлань беспросветных облаков и расплывчатый берег, бесконечно и однообразно тянущийся по правому борту.

Уплывало в вечность необратимое время, и ничего не случалось. Катер шел по старой доброй формуле «эс равно вэ на тэ». Ветер дул с моря и холодил левую щеку. Антон прищурил глаза, и поверхность моря сгладилась, превратилась в некий фон, на котором возникали вдруг улицы, дома, и широкая лестница, и дверь квартиры, обитая расклетченной клеенкой. Дверь сама собой отворилась, а за пей была знакомая прихожая с треснувшей вазой для зонтов, а потом на нее наплыла комната, слабо освещенная лампой, прикрытой розовым прозрачным платочком… Вдруг сочинилось:

Все прошлое стынети гаснет вдали,а мысли о Нине —они не ушли.

Ничего, конечно, у него не стыло и не гасло, почти ничто из прошлого не вызывало в нем активного недовольства своей особой, но ведь все поэты слегка привирают для красоты слога. Это даже не порок душевного развития, а просто художественный прием.

Он произнес ее имя одними губами, и в этот момент в задней части катера что-то треснуло, зловеще прошипело, и сразу после этого шипа наступила ласковая тишина, напомнившая Антону летнее плавание на парусной шхуне «Учеба». Такая дивная тишина бывает на парусном судне, когда оно идет в несильный бакштаг, а ты лежишь в сетке под бушпритом и смотришь вниз, как острый форштевень с тишайшим шелестом разрезает на пласты темно-зеленую гладь…

Младший лейтенант Кипяченое переложил руль лево на борт, а позади него возник механик мичман Дулин с рукой, приложенной к черному берету. Катер закачало в такт волне. Хода уже не было.