Сон в начале тумана - Юрий Рытхэу

Армоль важно расхаживал вокруг вельбота, отдавал распоряжения, сам помогал ставить подпорки под борта, чтобы судно не завалилось набок.

Джон обошел вельбот со всех сторон, заглянул внутрь и даже провел культями по обитому железным полозом килю.

— Славный вельбот, — сказал он Армолю, который с ревнивым видом следил за Джоном.

— Хороший, — согласился Армоль, едва сдерживая выпиравшую из него важность. — Мотор бы к нему теперь. Да не было у Карпентера мотора. Обещал на следующий год. Вот если бы ты стал у меня на вельботе каюром мотора, мы стали бы самыми удачливыми охотниками. — Армоль выжидательно посмотрел на Джона.

— Я сам собираюсь покупать вельбот, — ответил Джон.

Вечером пришел Орво. Старик взял на руки новорожденную и сказал, обращаясь к ней:

— Расти большая и красивая!

— Орво, — сказал старику Джон, — теперь мы должны поехать за нашим вельботом. Прямо в Ном. Кроме китового уса, у меня есть и песцовые шкурки.

— Малость отдохнем и поедем, — согласился Орво.

Почти месяц прошел с тех пор, как уехали в Ном на байдаре Орво, Джон и Тнарат и еще несколько энмынских охотников. От них не было никаких вестей, и Пыльмау гнала от себя тревогу, загружая себя работой и возней с маленькой Тынэвиринэу-Мери.

Пристроив ее за спиной, в сопровождении Яко она уходила в тундру собирать съедобные листья и корни. Брали с собой еду и, если была ясная погода, проводили весь день в тундре, иногда добираясь до становища оленеводов, пригонявших стада поближе к морскому ветру, чтобы уберечь их от гнуса и оводов.

Глава стойбища Ильмоч приглашал их в свою ярангу и угощал лакомствами: вареными языками, костным мозгом из оленьих ног, палеными губами и просто свежим вареным оленьим мясом.

— Ты скажи мужу, — наставлял старик Пыльмау, — что я желаю стать ему другом.

Быть другом оленного человека значило иметь постоянный источник для пополнения запасов оленьих шкур для постелей, полога и одежды; а в том случае, когда истощался зверь на море, друг-оленевод мог всегда прийти на помощь.

Возвращаясь домой, Пыльмау старалась идти горной дорогой, чтобы издали увидеть берег Энмына. Но каждый раз глаза видели лишь вельбот Армоля и его байдару.

Однажды, наводя порядок в комнате Джона, она нашла толстый блокнот в кожаном переплете со страницами, испещренными значками, словно тысячи мух прошлись по белому полю и оставили свои следы. Пыльмау даже понюхала страницы — от них исходил еле уловимый чужой запах. Пыльмау знала, что на страницах запечатлен разговор, слова, звуки, имеющие смысл. Она вглядывалась в каждую строку, в хитросплетение линий каждой буквы и даже, затаив дыхание, прислушивалась к страницам, словно можно было уловить ухом запечатленный разговор. Интересно, о чем говорил Джон на белых, словно покрытых снегом, тонких листах бумаги? Какие мысли и рассуждения оставили здесь свой след? Может быть, вот этой, поникшей к концу строки буквой он выразил печаль о прошлой жизни, о близких, которые остались в далеком и неведомом ей Порт-Хоупе?.. Иногда длинными вечерами Джон принимался рассказывать о той земле, где родился и жил раньше. В его голосе слышалась тоска и волнение, и Пыльмау торопилась перевести разговор на другое. А теперь Джон недалеко от своего дома. Корабли оттуда не ходят прямо в Порт-Хоуп, но, как говорил Джон, можно сначала проехать в Ванкувер, а оттуда уже нетрудно добраться по железным полосам на нарте, запряженной в огнедышащую повозку… Когда Джон уезжал, Пыльмау, как и полагается жене охотника, не сказала ему ни слова. А как хотелось крикнуть ему: непременно возвращайся, помни, что я тебя жду, ждет тебя золотоволосая Тынэвиринэу-Мери и сын Яко! Но она только смотрела пристально, не сводя глаз, на мужа своего, и про себя произносила эти слова. А Джон словно слышал это и, прежде чем сесть в байдару, подошел к ним, стоящим на берегу, поглядел внимательно на Тынэвиринэу-Мери, на Яко и тихо сказал жене:

— Не волнуйся, береги детей. Скоро вернемся…

Но прошел месяц, а их нет.

Пыльмау уже казалось, что подруги косо на нее посматривают. А Чейвунэ однажды рассказала историю о том, как в Уэлене жил один белый человек, женился на чукчанке, прижил с нею четверых детей, а потом исчез навсегда, уехав к себе то ли в Америку, то ли в Россию.

— Зачем вы это мне рассказываете? — взмолилась Пыльмау.

Старуха смущенно поджала губы.

Пользуясь отъездом Орво, Армоль перетащил к себе аппарат для производства дурной веселящей воды и приспособил к нему ствол от своего винчестера.

Одурев, он спускался к берегу и пел песни, кружась вокруг белоснежного с черной каймой по борту вельбота.

Как-то сильно навеселе он зашел в ярангу Пыльмау. Она кормила девочку, а Яко доедал вяленое моржовое мясо, срезая его с ребра огромным охотничьим ножом.

— Етти, Армоль, — приветливо поздоровалась с гостем Пыльмау.

— Ии, — Армоль тяжело опустился на китовый позвонок и уставился на девочку.

Тынэвиринэу-Мери бросила грудь, вдруг широко улыбнулась и громко засмеялась.

— Какомэй! — удивленно произнес Армоль. — Как настоящая.

— А ты сомневался, что я могу родить настоящую девочку? — обиженно спросила Пыльмау.

— Не в тебе я сомневался, а в Соне…

— Почему же?

— Тебе, женщине, это трудно растолковать… Но я так думаю: может ли родиться дитя от белой куропатки и черного ворона? Будет ли такое дитя летать, если оно и родится?

— Сам видишь — дитя наше настоящее, и я уверена, что Тынэвиринэу-Мери будет летать.

— Не потянет ли ее книзу такое длинное и тяжелое имя? — Армоль нарочито медленно произнес: — Тынэвиринэу-Мери…

— Если хочешь знать, то к нему можно добавить и третье. Так водится у белых людей. И тогда девочка будет называться Тынэвиринэу-Мери Макленнан, — вызывающе произнесла Пыльмау.

— Кто пробует жить по обычаям чужого народа, похож на утку, которая каркать стала, — наставительно произнес Армоль.

— Что же делать? — пожала плечами Пыльмау. — Тынэвиринэу-Мери — дочь двух народов. Чем плохо, если она будет уметь и каркать по-вороньи, и крякать по-утиному?

— Тебя не переспоришь! — сердито сказал Армоль. — Ты осталась такая же, как до замужества. Такая же…

Армоль вдруг замолчал, словно что-то увидел вдали. Он уставился в одну точку и долго смотрел, и в это время на его лбу сдвигались и разглаживались глубокие складки.

— Он был мне лучший друг… И когда нам доверили носить острые охотничьи ножи, мы поклялись всегда быть рядом, помогать не только друг другу, но и близким своим… Ты знаешь, когда умирает друг, заботу о его жене берет на себя тот, кто остался в живых. Я должен был взять тебя в свою ярангу и сделать второй женой. Но ты выбрала другого. Того, кто убил твоего мужа…

В сердце Пыльмау вместе со страхом рождался гнев.

— Теперь я еще подумаю, прежде чем протяну тебе руку, — продолжал Армоль. — Сон давно должен возвратиться, а его нет, и я думаю, что не будет. Я хорошо знаю белых людей и вижу их насквозь. Они никогда не смотрят на нас как на ровню. Они презирают нас и смеются над нашими обычаями. Прикоснувшись к нам, они долго моют руки, а после разговора полощут рот водой и трут язык щеточками, насаженными на палочки. Ты можешь возразить — Сон. Да, он иной. Но будь он настоящим белым человеком — с руками, так сразу переменил бы голос и не стал жить с нами. А когда он остался без рук, гордости у него поубавилось, потому что он не мог жить как равный со своими, но среди нас он чувствовал себя даже несколько выше нас… А теперь он почувствовал силу — может стрелять, добывать себе еду и даже изображать значками речь на бумаге… Теперь он сравнялся со своими и…

— Армоль! — закричала Пыльмау, напугав маленького Яко так, что мальчик залился слезами. — Уходи и никогда больше не появляйся в нашей яранге! Никогда не приходи, вестник черных мыслей! С языка у тебя течет яд, и удивительно, как он не разъел тебе рот!

— Пыльмау! Опомнись! Подумай, что ты говоришь! — Армоль вскочил с китового позвонка и попятился к двери. — Валяться будешь у порога моей яранги — я тебе не отворю… Ведь ты одна останешься!

— Неправда! Неправда! — кричала Пыльмау, наступая на Армоля.

Пятясь, Армоль споткнулся о высокий порог и упал на спину, вывалившись из яранги. Пыльмау остановилась, чтобы перевести дух, и тут до ее слуха донесся незнакомый звук — не то комариное пение, не то звон тонкой металлической струны. Она перешагнула через распростертого Армоля и крикнула Яко:

— Беги за мной, сынок!

Незнакомый звук доносился со стороны моря. Напрягши глаза, Пыльмау увидела две черные точки на горизонте. Неужели это Джон возвращается? Она сбежала по галечной гряде и остановилась возле самой воды, не обращая внимания на волны, которые лизали ее торбаса.