Шестая жена короля Генриха VIII - Ф. Мюльбах

Джон Гейвуд не осмеливался противоречить далее. В этот момент во всей фигуре Елизаветы было нечто особенное, гордое, истинно королевское, что вселяло ему почтение и пред чем он должен был преклониться.

— Я обещала ему свидание, так как он пожелал этого, — продолжала принцесса, — но я должна сознаться вам, Джон, что к этому склонялось и мое собственное сердце. Не пытайтесь убедить меня отказаться от моего решения, оно непоколебимо, как скала. Но, если вы не хотите помочь мне, — скажите, я поищу другого друга, который любит меня настолько, чтобы заставить замолчать все свои сомнения.

— И который, быть может, выдаст вас, принцесса. Нет, нет, раз вы уже решились и не измените своего решения, никто, кроме меня, не должен быть вашим поверенным! — воскликнул шут. — Скажите же мне, что я должен делать, и я буду повиноваться вам.

— Вы знаете, Джон, что мои покои расположены в том флигеле, который граничит с садом. В моей уборной, за одной из больших картин, я открыла дверь, которая ведет в уединенный, темный коридор; из этого коридора можно проникнуть в башню, которая пустынна и необитаема; никому никогда не приходит в голову зайти в эту часть дворца; там в комнатах царит гробовая тишина, но тем не менее они убраны с чисто королевской роскошью. Там я хочу принять моего возлюбленного.

— Но как он попадет туда?

— О, будьте покойны, я уже давно все обдумала и, пока отказывала моему возлюбленному в его мольбе о свидании, в тиши подготовляла все к тому, чтобы когда-нибудь дать ему мое согласие. Сегодня эта цель достигнута, и сегодня я наконец исполнила его желание, совершенно добровольно и без новой просьбы с его стороны, так как видела, что он уже не имел мужества молить снова. Теперь слушайте! От башни витая лестница ведет вниз, к маленькой двери, через которую можно пройти в сад. У меня ключ от этой двери, вот он. Имея этот ключ, мой возлюбленный должен только вечером не покидать дворца, а остаться в парке; с помощью этого ключа он пройдет ко мне, так как я буду ждать его в большой башенной комнате, расположенной против лестницы. Возьмите ключ, передайте ему, а затем повторите ему все, что я вам сказала!

— Хорошо, принцесса! Остается только назначить час, в который вы пожелаете принять его там.

— Час? — сказала Елизавета, отворачивая свое покрасневшее лицо. — Вы понимаете, Джон, что немыслимо принять его там днем, так как днем за мной все время наблюдают.

— Значит, вы примете его ночью, — печально заметил Гейвуд. — В котором часу?

— В полночь. Теперь вы знаете все; прошу вас, Джон, поспешите и передайте моему возлюбленному мое поручение! Видите, солнце клонится к закату, и вскоре наступит темнота.

Она приветливо улыбнулась шуту и повернулась, чтобы уйти.

— Принцесса, вы позабыли главное, вы еще не назвали мне его имени! — сказал Джон.

— Боже! и вы не догадываетесь? Джон Гейвуд, имеющий столь зоркие глаза, не видит, что при этом дворе есть только один-единственный человек, заслуживающий быть любимым дочерью короля!…

— А как же зовут этого «единственного»?

— Томас Сеймур, граф Сэдлей, — прошептала Елизавета, быстро отвернулась и вошла во дворец.

— О, Томас Сеймур?! — произнес пораженный Джон Гейвуд. Словно оцепенев от страха, он стоял неподвижно, устремив взор к небу и постоянно повторяя: — Томас Сеймур! Томас Сеймур! Не волшебник ли он, расточающий любовный напиток всем женщинам и сводящий их с ума своим красивым, задорным лицом? Королева любит его, принцесса любит его, и тут еще эта герцогиня Ричмонд, желающая непременно сделаться его женою. Одно только верно, что он — изменник, обманывающий обеих, так как обеим он сделал любовные признания. И тут же вмешивается судьба, делающая меня поверенным обеих женщин. Но я остерегусь исполнить оба поручения. Если бы этот волшебник сделался супругом принцессы, быть может, это было бы вернейшим средством избавить королеву от опасной любви. — Он замолк и в раздумье устремил неподвижный взор к небу. — Да, — сказал он затем с радостью, — так оно и будет! Я хочу побороть одну любовь другой. Для королевы опасно любить Сеймура. Я поведу дело так, что она возненавидит его. Я останусь ее поверенным, буду принимать от нее письма и приказания, но письма сжигать, а приказания не исполнять. Я не смею сказать ей об измене Томаса Сеймура, так как дал слово принцессе не выдавать ее тайны, и должен сдержать это слово. Итак, королева, радуйся и люби, продолжай лелеять сладкую любовную мечту! Я оберегаю тебя, королева; я проведу мимо тебя эту темную тучу. Быть может, она поразит твое сердце, но не посмеет коснуться твоей гордой, красивой головы!…

Вдруг чья-то рука опустилась на плечо шута и раздался голос:

— Ну, что же вы уставились на небо, точно читаете там новую эпиграмму, которою собираетесь распотешить короля и привести в ярость попов?

Джон Гейвуд не обернулся и не изменил своей позы, продолжая пристально смотреть на небо. Он сразу узнал голос человека, заговорившего с ним, и отлично понял, что к нему приблизился не кто иной, как безумно-отважный чародей, которого он только что проклинал в глубине души, не кто иной, как Томас Сеймур, граф Сэдлей.

— Скажите, Джон, действительно ли это — эпиграмма? — допытывался между тем граф Сеймур. — Неужели это — эпиграмма на лицемерный, похотливый и ханжеский поповский сброд, который с богохульным лукавством вертит лисьим хвостом вокруг короля и вечно изыскивает средство, как бы поставить хитрую западню кому-нибудь из нас, честных и храбрых людей? Не таково ли откровение, сходящее на вас с неба?

— Нет, милорд, я просто смотрю на коршуна, реющего вон там, в облаках. Я видел, как он поднимался, и, представьте себе, граф, какое диво: в каждой лапе у него было по голубке. Две голубки на одного коршуна! Не слишком ли это много, и не противно ли это природе и закону?

Граф бросил на Джона пронзительный, испытующий взгляд.

Однако Джон Гейвуд остался невозмутимо спокоен и, как ни в чем не бывало, продолжал смотреть на медленно плывущие по небу облака.

— Как глуп, однако, подобный хищник, — сказал он, и как сильно вредит его жадность ему самому! Ведь, держа в когтях двух голубок сразу, он не может сожрать ни одну из них за неимением свободной лапы, чтобы растерзать свою добычу. Как только он захочет приняться за одну из птичек, другая тотчас вырвется у него и улетит прочь, и, таким образом, в конце концов коршун останется ни при чем, потому что он был чересчур жаден и хотел иметь больше, чем ему было нужно.

— Так за этим коршуном следите вы в поднебесье? Но, может быть, вы ошибаетесь, и тот, кого вы ищете, совсем не там, в вышине, а здесь, внизу, и, пожалуй, даже вблизи вас? — многозначительно спросил Томас Сеймур, внимательно посмотрев на собеседника.