Алые Евангелия - Клайв Баркер

Затем адский священник быстро начертал что-то в воздухе, оставив висеть перед собой несколько черных символов. — Я снимаю ограничения, наложенные на твою память.

— Ог…ничения?

— Конечно. Если бы не они, ты бы сошел с ума давным давно. Но мне нужна твоя помощь. Там. Малая толика твоих знаний теперь восстановлена. Используй его экономно и во благо мне, и я вознагражу тебя еще, по чуть-чуть.

Внезапно несколько узких дверей распахнулись в голове Феликссона, каждая из них — книга, а ее содержание — часть его былой силы. Знания содержали в себе крошечный кусочек его истории, и он внезапно был потрясен своим состоянием: уродливый, сломленный, невнятно бормочущий субъект, его безволосый пах и ущербные гениталии унизительны. Он прикроет свое тело при первой возможности Но пока он отложил в сторону проблему своей метафорической и буквальной наготы и сосредоточил внимание на своем хозяине.

— Очень благодарен за дар, Хозяин, — сказал он, осознав, что способность сформировать согласованные предложения, была также восстановлена. Было ли это сделано умышленно или оказалось непреднамеренным побочным эффектом работы его хозяина, Феликссон не знал, но он знал достаточно, чтобы не спрашивать об этом.

— Помни об этом, — сказал Жрец Ада.

— Конечно. Ваша щедрость…

— Не подарок, Феликcсон. Хозяин. Помни мое имя. Забудешься хотя бы на мгновение и лишишься памяти. Ты даже забудешь приседать, когда решишь погадить.

— Да, Хозяин.

Пока он дрожал, разум его наполнился дверями, открывающимися и закрывающимися завывающими ветрами, прилетавшими с тех сторон света, которые он не мог даже назвать, и эти ветра принесли слова и фразы, произвольно взятые со страниц памяти.

Место, где он прошел через пылающие заросли, становилось на порядки ярче. Настолько ярким, что Феликссону пришлось отвести глаза и, защищая лицо правой рукой, глядя искоса, он изучал то, что мог рассмотреть. Жрец Ада перестал улыбался; Феликссон был абсолютно уверен в этом. Действительно, были признаки того, что даже Жрец Ада был ошеломлен масштабами этого извержения.

— Смотри, — сказал Сенобит, — и запоминай каждую деталь. А потом последовала ремарка, от которой Феликссон испытал величайшее успокоение: — Будущее захочет знать.

Насколько лучше было бы убедить Жреца Ада относиться к нему не просто как к голому заморышу, но как к человеку, разделившему отрезок пути своего хозяина к апофеозу? Это была не просто какая-то часть; это было начало, свидетелем которого он стал, очищение от старого, прокол его плоти, и высекание искры, которая должна была перерасти, если он правильно судил о природе и амбициях Жреца, в огонь, который навсегда изменит форму истории.

На этом измышления Феликссона прерывались. Жрец Ада шел по направлению к воспламенившемуся воздуху, Феликссон шел за ним след в след. Свет расступился перед ними, но по мере их продвижения остаточные следы энергии разбились об их лица.

Их воздействие на Феликссона было схоже с эффектом от первой понюшки наичистейшего кокаина: сердце ускорилось, кожу окатило жаром, ощущения обострились. Внезапный прилив уверенности тоже присутствовал, и он подталкивал Феликссона ускориться в их продвижении, стремясь увидеть, что или кто ожидает их по ту сторону этого яркого прохода.

Теперь Феликссон видел проблеск того места: в частности, темную улицу в ночи, с какими-то фигурами, отступающими от точки выхода его и его хозяина. Феликссон разочаровался. Все было не так, как он ожидал, совсем не так.

Они были уже практически одолели проход: еще два шага, и Жрец Ада стоял на асфальте — еще два, и к нему присоединился Феликссон. Это было место, где Феликссон отбывал свой срок под маской волшебника — Земля, и воспоминания нахлынули на него. Однако, память Феликссона подстегнул больше всего не вид улицы или темных домов, а запах городского воздуха и тротуаров. На мгновение чувство острой потери переполнило его. Он вспомнил о своей некогда чарующей жизни: о любви, магии, друзьях. Все это и все они — мертвы.

Если бы он быстро не совладал с собой, слезы ослепили бы его, и это внешнее проявление слабости на все случаи жизни стало бы для него концом. Его наказание, он знал, будет суровым по сравнению с уже неподдающимися подсчету актов неописуемых зверств, которые можно обнаружить в гримуаре его хозяина.

После сияния прохода и натиска знакомых, непрошеных воспоминаний было сложно осознать во всей полноте сцену, в которую он и его хозяин ступили: темная улица, темные дома, темное небо и какие-то фигуры, видимые только потому, что были освещены потоком света от двери, обрамленную пламенем, через которую он и его хозяин вышли.

Первой его внимание привлекла молодая женщина, ее очарование — долгожданное отдохновение от бесчисленных форм уродства, наполнявших то место, которое он только что оставил позади. Но ее лицо не выражало и толики гостеприимства. Ее взгляд, конечно же, был устремлен на Сенобита, и пока она смотрела на него, ее губы двигались, хотя он не мог уловить ни слова из того, что она говорила.

— Д'Амур! — позвал Жрец Ада, его голос, хотя никогда и не был громким, слышался отчетливо.

Феликссон закрутил головой, пораженный словами своего хозяина. Они вернулись на Землю ради детектива. Они вернулись, предположил Феликссон, чтобы закончить то, что начали в Новом Орлеане.

Феликссон, обнаженный, как в день своего рождения, искал в воздухе запах мускуса человека, которого призывал его хозяин. Там был коротышка с мачете и озадаченным взглядом. Рядом с ним был высокий парень со сломанным носом, который, казалось, защищал слепую черную женщину. Как и у молодой женщины, в ее выражении лица не было никакого намека на радушие; на ее губах были проклятия, в этом нет никаких сомнений.

А затем, из темноты слева от них, гораздо ближе к дверному проему, чем любой другой, вышел человек с лицом, изборожденным невзгодами прожитых лет. У Феликссона было всего лишь мгновение, чтобы пробежаться взглядом по шрамам мужчины, потому что его глаза требовали внимания, и им нельзя было отказать. Казалось, он одновременно смотрел и на Жреца Ада, и на Феликссона.

— Никто не трогал твою чертову коробку, — сказал Д'Амур. — Тебя не должно здесь быть.

— Мне больше не нужна шкатулка и ее ребусы, — ответил Жрец Ада. — Я начал осуществлять свой грандиозный замысел.

— О чем ты, блядь, говоришь? — сказал Гарри, стискивая нож, одолженный Кэзом.

— Я положил конец моему Ордену, чтобы сделать то, что планировал большую часть твоей жизни. Жизни, которая, кажется, отказывается угасать. Ты пережил то, что не должен был пережить ни один человек. Я долго размышлял над выбором глаз, которые должны стать свидетелями рождения нового мира. Мне нужен разум, способный сохранить в памяти