«Гудлайф», или Идеальное похищение - Кит Скрибнер

Он говорил о дополнительном времени. Он произнес: «Настоятельная необходимость». Он сказал: «Мне нужно двести человек для проверки украденных и арендованных машин». Он поднялся со стула. «Возможно, фургон, темно-синий». Джексон направился к двери. «И мне нужно еще сто человек проверить — всех бывших служащих „Петрохима“». Он вышел в коридор. Оглушающий шум, поднятый полицейскими и телевизионщиками в гостиной, ворвался в кабинет, и голос Джексона сразу растворился в этом шуме. Нанни крепче сжала кожаные подлокотники кресла Стоны. Повернула голову вбок и вдохнула сладковато-масленый запах его волос.

В кабинет бесшумно проскользнула Джейн и захлопнула дверь.

— Они хотят, чтобы ты сидела в глубоком кресле. У камина. — На Джейн была свежая белая блузка. Мужского покроя, но ее собственная. — Сейчас устанавливают свет. Брэдфорд Росс и Дейв Томкинс разговаривают с репортерами. Они уже предупредили их, что ты не станешь отвечать ни на какие вопросы.

Жених Джейн, Джо, теперь тоже был здесь. Наверху или в задней части дома, в застекленной комнате «Флорида». Он привез Джейн чистую одежду и вселил в нее чуть больше оптимизма и уверенности. Джейн всегда была довольно ранимой девочкой, всегда спешила укрыться за маминой юбкой, могла расплакаться из-за недружелюбного пса или из-за наглого незнакомца. Но с Джо ей будет хорошо.

— Я принесла тебе чай.

— А как там Джо? — спросила Нанни.

— Он останется у нас на всю ночь. — Джейн подала матери кружку с чаем. — Виктор звонил. Он вылетит рейсом, который отправляется из Сеула через четыре часа.

Нанни хотелось, чтобы Виктор был дома, когда вернется Стона. Ей хотелось, чтобы Джейн была уверена в своем женихе.

— Доверие — это самое главное, — сказала Нанни, отпивая из кружки теплый чай с молоком. — Во взаимоотношениях.

— Да, мама, — ответила Джейн. — Я ему полностью доверяю.

— Твой муж должен выявить в тебе все самое лучшее.

Именно так и сделал Стона. Она жила полной жизнью, полностью реализовала себя благодаря ему.

В тот момент, когда теплый край кружки коснулся ее подбородка, взгляд Нанни упал на ее собственное имя: оно было напечатано на голубом ярлыке, приклеенном к папке в раскрытом портфеле Джексона. Нанни поставила кружку на стол Стоны и соскользнула с его рабочего кресла. Стоя на коленях, она провела пальцами по краю папки. Почему они собирают сведения обо мне, когда у них и без этого так много работы? Как может дело, заведенное на меня, помочь найти Стону? Ее возмущало то, что они принимают обстоятельность за компетентность. Ее возмущало то, как они маскируют отсутствие реальной идеи аккуратностью и точностью речей и действий.

Открыв папку, Нанни не увидела там ни одной страницы, испещренной заметками Джексона о его интервью с ней, или его выводов о состоянии ее психики, о том, что она думает. Она не увидела там и списка мер, основанных на предоставленной ею информации. То, что Нанни там увидела, вызвало горячую волну крови, бросившейся сначала ей в лицо и глаза, а затем разлившейся по всему телу. Глянцевая черно-белая фотография, на которой холодным ноябрьским днем Нанни и еще одна женщина, в шерстяных свитерах, держа плакаты, шагают рука об руку по Ньюарку в колонне других людей. «Свобода, Власть, Справедливость!» Нежаркое ноябрьское солнце ярко освещает лицо Нанни — лицо тридцатипятилетней матери двух маленьких детей, у которой прелестный дом и преданный муж; лицо женщины, пока еще верящей, что она способна сама определить, как ей следует жить. И это лицо обведено красным кружком.

Она кончиками пальцев взялась за уголок фотографии и отодвинула снимок в сторону. Когда она увидела то, что лежало под ним, у нее перехватило дыхание. Она не могла отвести глаз от собственного изображения: на фотографии ее ладони сжимали щеки Тимоти Томпсона, тело которого было разорвано пополам взрывом бомбы. После взрыва Нанни бросилась к тому, что осталось от человека, — к его торсу, рукам, голове. Ноги Тимоти тоже были видны на снимке, их отбросило на противоположную сторону тротуара, к сетчатому забору. Ноги повисли на заборе, они дергались, будто пытались убежать прочь от этого места. Брюки у Тимоти были розового цвета.

На самом краешке снимка забор упирался в храм Святой Марии. Черными чернилами прямо через ступени храма шла надпись от руки, дата и время дня — 16.01. Нанни помнила, как в тот прохладный осенний день ощутила, что тепло покидает тело Тимоти Томпсона. Она подумала было, что надо бы перевернуть его вниз головой, чтобы не дать выпасть внутренним органам. Но буквально в несколько секунд осознала, что Тимоти умирает, и поняла, что единственное, что она может сейчас для него сделать, — это держать ему голову, пока он не умрет. Она лгала ему в эти последние минуты его жизни: «Все хорошо. Все у тебя будет хорошо». Она все еще помнила его захлебывающееся дыхание, упругую жесткость его высоко зачесанных курчавых волос, помнила, как желтело его лицо. Она держала руками его голову, не давая ему взглянуть на ту сторону тротуара, не давая увидеть его собственные ноги, и в этот момент церковные колокола пробили четыре раза — совершенно спокойно, как в любой другой день. Равнодушие тех колоколов привело Нанни к кризису веры, затянувшемуся на долгие годы. А теперь она увидела, что так же спокойно, рутинно какой-то агент ФБР щелкнул затвором камеры, сделав снимок.

— Мама! — Джейн была потрясена. — Это же ты!

— Боже мой!

— Что это? Где?

— Этот юноша был ни в чем не виноват. Он никак не мог знать, что у него в вещевом мешке бомба. Наша группа была абсолютно мирной.

— Но ты-то что там делала?

— Меня привлекли к работе по защите гражданских прав через церковь. Всего на несколько месяцев. Но Ньюарк тогда словно с ума сошел. Гнев, злоба, расовые бунты. В мирные группы проникали представители более радикальных групп. Невозможно было понять, кто говорит тебе правду. Половина людей обвиняла «Черных пантер», другая половина — ФБР.

— А кто этот человек?

— Это ведь было очень давно, Джейн. Мы все тогда верили, что Богу угодно, чтобы мы потрудились ради великих перемен. — Нанни не отрывала глаз от фотографий, от своего лица, которое было на двадцать три года моложе. — Твой отец тогда был совершенно погружен в работу. Он ушел в себя. Вы с Виктором стали ходить в школу, а я стала задумываться, что же такое — я? Как мне определить себя? Я — мать, я — жена, я веду дом, очень хороший, полный хороших вещей. Но все это далось мне легко, и я не ставила себе и не добивалась своих собственных целей. Я чувствовала себя какой-то отсоединенной от происходящего. Но в те годы, что последовали за этим взрывом, я пришла к выводу, что жизнь начинает строиться у тебя дома, с того, что ты все делаешь как можно лучше, делаешь все для своей семьи. Ты не можешь просто взять и выйти в мир, чтобы начать его изменять, Джейн. Он меняется сам по себе в результате кумулятивного эффекта тех хороших дел, которые мы делаем у себя дома.

В дверь кабинета ворвался Джексон, и по выражению его лица Нанни поняла, что он вспомнил о папке, оставленной им в открытом портфеле. С сотовым телефоном в кармане пиджака, от которого его костюм сидел на нем криво, он остановился за стулом и медленно опустил руки на его полированную деревянную спинку. С того места на полу, где они с Джейн стояли на коленях над фотографиями, Нанни посмотрела на Джексона. Она смотрела на него пристально, без чувства неловкости, будто разглядывала снимок, ища на нем искусные затенения, затемненные фигуры, темные цели. Смотрела безжалостно, не думая о том, что он чувствует себя не в своей тарелке, не испытывая никакого желания отвести взгляд от его лица. Она смотрела на Джексона, совершенно не принимая Джексона в расчет.

— Желтый с коричневым шарф от «Шанель». Подарок твоего отца. Найди его. Пожалуйста. — Нанни сидела у туалетного столика в одной комбинации. Подняла одну руку, потом другую и принюхалась. Нет, дело не в этом. Однако она на всякий случай снова покатала под мышками шарик антиперспиранта. Расчесала волосы щеткой, глядя в зеркало на свое потемневшее, в пятнах, изможденное лицо. Это было лицо женщины, которая засыпает перед телевизором во время позднего фильма, а потом с трудом добирается до постели и долго лежит без сна. Лицо пожилой женщины, которая живет одна.

Может быть, это что-то во рту? Такой вкус, как от гнилого зуба. Нанни почистила зубы, оттерла зубной щеткой язык. Теперь она смотрела в раскрытую дверь ванной на ту сторону кровати, где всегда спал Стона, вспоминая, как он любил, лежа там, наблюдать за ней, когда она остывала у туалетного столика после ванны.

Вкус мяты оставался свежим у нее во рту, пока она пыталась припудрить темные круги под глазами и покрывшуюся пятнами кожу щек. Однако у изножия кровати, надевая платье, приготовленное для нее Джейн, дурной запах, преследовавший ее повсюду, снова вернулся к ней. Слабый запах гнилых яблок или чего-то похуже. Она чувствовала его на коже рук, ощущала на языке, в горле.