Дивная книга истин - Сара Уинман

Что ты там ищешь? – спросила она у Дрейка, гремевшего всяким хламом в будке.

Краску, отозвался он.

Какую краску?

Любую.

Но ведь краски бывают самые разные.

Просто краску, сказал Дрейк.

О «просто краске» я не слыхала. У всякой краски должен быть какой-то цвет.

Дрейк вылез из будки и уставился на нее с раздражением.

Мне подойдет любая краска, какая у тебя есть, Дивния!

У меня есть только один вид краски…

Годится, давай ее сюда.

Дивния проскользнула мимо него в будку и через несколько секунд появилась оттуда с жестяной банкой.

Синий кобальт, сказала она. Ботик ею красила.

Отлично, сказал Дрейк и, схватив банку, без дальнейших пояснений умчался в лес.

Она как раз собралась вздремнуть после обеда, благо никто поблизости не шумел, что бывало нечасто в последнее время, и тут вдруг услышала дребезжание велосипеда, катившего через лес к фургону. Это был почтальон. Давненько он не появлялся – тем более что все, кто мог бы ей писать, уже покинули этот мир.

Вам письмо! – прокричал он, затормозив на речном берегу.

Слышу, пробурчала Дивния и открыла дверь.

Адресовано мисс Дивнии Лад, цыганский фургон, Фалмутский лес, Корнуолл, объявил почтальон. Но ведь это не Фалмутский лес, насколько я понимаю? Потому-то оно долго блуждало по всей округе, пока не попало сюда. А внизу написано «Соединенное Королевство». Стало быть, оно из-за границы.

Из-за границы? – удивилась Дивния.

Именно так, сказал почтальон. Там внутри, похоже, открытка.

Дивния взяла конверт и предложила почтальону чашку чая с булочкой.

В другой раз, сказал он и похлопал по своей туго набитой сумке. Еще полно работы.

Дивния сняла дождевик и уселась на причальный камень. Тщательно протерла стекла очков и начала с осмотра почтового штемпеля.

Надо же, из Америки, пробормотала она.

Когда она вскрыла конверт, внутри действительно оказалась открытка. Она поднесла ее ближе к глазам. Речной пейзаж на закате. Дощатый мостик и деревья, растущие прямо из воды. Она повернула открытку другой стороной и приступила к чтению.

Моя дорогая Дивния.

Надеюсь, это письмо дойдет по адресу и застанет тебя в добром здравии. В прошлый уик-энд я ходил на рыбалку с моим дедушкой и рассказал ему о тебе и о том, как ты мне помогла. Я сейчас изучаю коммерцию в Университете Атланты. Мир, в котором я живу, далек от идеала, но у меня появилась надежда. А ведь еще недавно у таких, как я, ее не было в принципе. Но теперь борьба идет по другим правилам.

Нам пришлось туго на Омаха-Бич. Там был жуткий хаос. Много десантных лодок затонуло еще на подходе к берегу, повсюду были подводные мины. Мы высаживались и бежали вперед под сильным огнем, прятались за сожженными танками и трупами. Продвинуться дальше на этом участке мы не могли, надо было отступать вдоль берега. Вот только в какую сторону: налево или направо? И тут я вспомнил твои слова: Бери левее. И я побежал налево, как ты мне сказала. А все те, кто повернул направо, погибли. За это спасение благодарю тебя, Дивния, от всего сердца.

Дивния внимательно вгляделась в почерк на открытке. В его размашистости чувствовался искренний порыв, чувствовались вера и надежда. Она уже очень давно не плакала, но теперь поняла, что такая экономия бессмысленна – зачем брать с собой на тот свет непролитые слезы? И она дала им волю.

В таком состоянии и застал ее Дрейк спустя час. Заслышав его шаги, Дивния подняла голову.

У Генри все в порядке, сказала она.

Я очень рад за этого Генри. Но в порядке ли ты сама? – спросил он.

Да, кажется.

Она взяла его руки и приложила их к своим щекам. И его пальцы засверкали синим кобальтом под благодатными лучами солнца.

Мира возвратилась в пекарню лишь под вечер. Поставила мешки с мукой в прохладный угол, налила себе стакан воды и перебралась на крыльцо, чтобы из удобного кресла полюбоваться игрой красок на закатном небосклоне. Большую часть дня она провела в утомительных поисках самого лучшего поставщика муки. Мельники грубо отвечали на ее вопросы и не шли навстречу просьбам, но она упрямо просеивала и сравнивала муку из разных мешков, подобно старателю, добывающему промывкой крупицы золота. Она четко знала, что в ее случае является «золотом», а что – фальшивкой; и она знала реальные цены, не собираясь уступать ни пенни. В результате дала прикурить этим барыгам так, что не скоро забудут.

Черный дрозд сел на верхушку мемориального креста и пошел заливаться, исполняя последнюю песню уходящего дня. Его неустанные «чип-чип-фью-фью» взбодрили Миру, которая вернулась в дом, снова наполнила стакан и начала приготовления к ночной работе. Мельком взглянула на каменный крест за окном, озаренный последними лучами солнца. И в мягкой желтизне этого вечернего света на кресте отчетливо выделилось одно имя, написанное синим.

Не сокращение «С. Рандл» – как в остальных случаях, а полное имя: «Симеон Рандл», теперь самое заметное из всех. Кто-то старательно вывел буквы ярко-синей краской. Приблизившись, она осторожно тронула мизинцем букву «С». Краска подсохла, но была еще липкой на ощупь. Отступив на несколько шагов, она привалилась спиной к живой изгороди в окружении цветущих примул. Глотнула воды из стакана и стала наблюдать за тем, как солнце опускается в долину, истекая красными, золотыми и лиловыми слезами.

Позднее, уже под утро, она никак не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок, а потом встала и распахнула окно – снаружи была абсолютная тишина. Она спустилась на первый этаж, к привычным умиротворяющим запахам пекарни. Открыла заднюю дверь и присела на корточки перед низко подвешенным ивовым обручем, надеясь услышать сплетни о любви. Легкий бриз тихонько гудел в натянутых лесках и побрякивал ракушками. Все, что она смогла разобрать, было только звучанием моря.

44

Выезд на вечеринку в 7 часов.

Наряжаться не обязательно. ДЛ

Такую записку он обнаружил приколотой к двери лодочного сарая вместе с цветком примулы.

Дрейк не стал утруждаться нагревом воды для мытья, благо стояла достаточно теплая погода. Он пребывал в отличном настроении, работа продвигалась успешно: уже были сделаны выемки в береговых откосах и собрана одна из двух секций моста. Наскоро обмывшись прохладной водой, он растерся полотенцем и отодвинул цинковую ванну к порогу.

Поиски какого-нибудь зеркала в лодочном сарае оказались безуспешными, так что пришлось воспользоваться стеклом балконной двери, в котором он кое-как разглядел свое отражение. Волосы свисали на лоб жидкими прядями, и он зачесал их назад. Уже много недель он не заботился о своей внешности, но сейчас решил проверить содержимое чемодана на предмет чего-нибудь полезного из его прежней жизни.

Обнаружил белую рубашку, еще сохранявшую запах прачечной. Приятно было ощутить ее прикосновение к телу. Застегнул верхнюю пуговицу и завязал синий шерстяной галстук. Рукава пришлось закатать, поскольку манжеты куда-то запропастились. Нашел полупустой тюбик бриолина, выдавил его на пальцы и понюхал. Решил, что сгодится. Он сел перед оконным стеклом, смазал волосы бриолином и прошелся по ним расческой, сам удивляясь, зачем это делает. Ведь записка от Дивнии гласила: «Наряжаться не обязательно». И все же он это делал.

Дивния расчесала волосы и собрала их в пучок на затылке. Разгладила ладонями морщины и ущипнула себя за щеки по давней привычке. Наклонилась и открыла тумбочку под кроватью. Достала оттуда чистую, пахнущую лавандой рыбацкую куртку – некогда ярко-красную, а ныне выцветшую до бледно-розового оттенка. Зато она подходила к цвету ее лица. Натянула куртку через голову и, по где-то слышанному выражению, почувствовала себя на все сто.

Постаралась аккуратнее накрасить растянутые в улыбке губы, посетовав на отсутствие зеркала, которое исчезло со стены году в 1929-м, – разумеется, она не помнила точную дату, – и ныне его осколки дополняли комплект музыкальных подвесок. Приобретать новое зеркало не имело смысла; она была старухой и малым дитем одновременно, а слияние двух рек, как известно, лишь сбивает с толку рыбу.

«Наряжаться не обязательно» – так было написано в ее приглашении.

Она подошла к радиоприемнику и включила его на полную громкость. Фургон начал вибрировать от музыки. А она покачивалась из стороны в сторону, притопывая в такт мелодии старыми ботинками Газетного Джека.

Мира прочла записку, приколотую к двери пекарни вместе с соцветием колокольчиков. Она уже и не помнила, когда в последний раз нарядно одевалась, но заподозрила, что слова «не обязательно» могли подразумевать как раз обратное: завуалированную просьбу нарядиться.

Она отступила от зеркала, повернулась к нему боком и провела руками по своему бюсту. Уж на это грех было жаловаться – Уилфред говорил, что ее бюст даст фору самой Рите Хейворт[33]. Недовольно поморщившись, она одернула коротковатые лимонно-желтые манжеты. Собственные руки сейчас казались ей еще крупнее, чем обычно, нелепым образом напоминая лопатки для выпечки. А вот платье ей нравилось. Это было, пожалуй, единственное платье, которое ей действительно шло. Оно было куплено специально к похоронам Уилфреда, который в приложенном к завещанию письме запретил Мире носить траур, однако скорбь не позволила ей надеть что-нибудь слишком светлое или яркое. Платье неброского болотного цвета гармонировало с ее зеленовато-карими глазами, а в промежутке между платьем и глазами выделялся широкий рот, только что подведенный оранжевой помадой. Она пыталась объективно оценить такое сочетание красок, но это у нее не получалось. В глубине души она понимала, что выглядит как пугало. Но очень красивое пугало, сказал бы Уилфред.