ИСКАТЕЛЬ.1979.ВЫПУСК №6 - Олег Глушкин

В зале загорелся свет. Мортон обессиленно опустился на пол, совсем обалдевший, минуту смотрел, как Фо кривил губы в виноватой улыбке.

— Что тебе, законных путей не хватало? — с укоризной сказал Мортон. — Пошел на преступление…

— Это не… не преступление, — выдавил Фо. — Это для… рекламы.

— Что?!

Фо лежал с закрытыми глазами и, казалось, ничего не слышал.

— Что ты сказал?

Подошел Роланд, легко поднял Форреста и понес его к выходу.

— Для какой рекламы?..

В глазах замелькали ослепительные вспышки, и только тут Мортон заметил репортеров, обступивших его. Представил завтрашние фотоснимки в газетах, где он будет изображен беспомощно сидящим на полу, и волна злости вскинулась в нем. Но он тут же погасил в себе эту вспышку: для репортеров, чем больше скандал, тем лучше. Поднялся, принялся отряхивать колени. Когда разогнулся, репортеров возле него уже не было… Они толпились в стороне, окружив человека, которого Мортон вчера принял за сторожа.

— Я помощник управляющего Лео Смит, — бодро говорил он, — я должен сделать важное сообщение. Посмотрите вокруг…

Театральным шестом on повел рукой. Все оглянулись, куда он показывал, и все ахнули: скульптур не было. Ни одной.

Как фокусник, Смит протянул руки к той нише, где еще недавно стояла двухмиллионная богиня, и она тотчас появилась на своем месте, целая и невредимая, выпуклая, гладкая, словно живая. Мановением руки Смит одну за другой вернул на свои места все скульптуры и громко и ясно, словно декламируя со сцены, произнес только одно слово:

— Го-ло-гра-фия!

И зачастил с энтузиазмом эстрадного чтеца:

— Да, да, господа, перед вами эффект голографии. В течение нескольких месяцев вы имели возможность видеть лучшие шедевры мирового искусства. Никто, я повторяю, никто не заподозрил, что это всего лишь иллюзион. Нападение на музей, свидетелями которого вы только что были, еще одно подтверждение великих возможностей голографии. Мы не раз заявляли, что произведения искусства, выставленные в нашем музее, украсть невозможно. Нам не верили. Но мы были правы. Отныне мы будем называться не Музеем искусств, а Голографическим музеем мировых шедевров. Некоторые из произведений искусства будут подлинными. Посетителям представится возможность угадать — какие именно. Уверен, что угадать никому не удастся, так достоверен эффект голографии. Система топографических музейных экспозиций разработана специально по нашему заказу…

На Мортона никто не обращал внимания. Он сыграл свою роль, он был больше не нужен.

Пришел Роланд, протянул сложенный вчетверо листок. Мортон развернул его, прочел и ничего не понял.

— Что это?

— Бумага, освобождающая Фо от ответственности за нападение на музей. Управляющий уговорил его сделать это в целях рекламирования музейных ценностей. За хорошую оплату, разумеется.

— Но… скульптур нет.

— В договоре и не говорится о скульптурах.

— Фо знал это?

— Ничего он не знал.

— Спектакль, — сказал Мортон. — И мы в качестве актеров. Всего лишь невинное рекламное представление.

— Невинное, если не считать пули в кишках у Фо.

— Несчастный случай по вине балбесов полицейских, не сумевших отличить подлинных вещей от их изображений. Так утром напишут газеты.

— Но зачем это, зачем?! — вскричал Роланд, заставив оглянуться репортеров, ходивших за экскурсоводом от ниши к нише, в которых то появлялись, то исчезали скульптуры.

— Ясно зачем, — угрюмо сказал Мортон. — Весь этот бум с выставкой мировых шедевров вот-вот должен был лопнуть. Уже поговаривали, что тут нечисто. Оставалось или признаться в мошенничестве и потерять посетителей, или сделать «финт ушами», удивить всех неожиданным поворотом дела. Теперь люди полезут в музей, чтобы посмотреть, чем это так ловко облапошили полицию Пуля в животе у Фо — лучшая реклама, и ты главный герой этого спектакля.

Роланд вынул пистолет, передернул затвор.

— Ты куда? — Мортон положил руку на пистолет, удержал.

— Пойду объясню этому лысому: есть на свете еще кое- что, кроме его вшивых доходов.

— Нет, — жестко сказал Мортон. — Это не твое дело. Это дело Форреста.

С. М. Корнблат

Домино

— Деньги! — напустилась на него жена. — Ты доконаешь себя, Уилл. Брось ты свою биржу, и давай уедем куда-нибудь, где мы сможем жить по-человечески. Он сбежал от ее упреков, хлопнув дверью, и скорчился на лестничной площадке в резком приступе язвы. Дверь лифта распахнулась, и лифтер, сияя улыбкой, произнес:

— Доброе утро, мистер Борн. Как дела на бирже? Один мой родственник советует мне избавиться от лунных акций, но «Бюллетень» их превозносит.

— Знай я это, я бы вам не сказал. Нечего вам соваться на биржу. Это не в игрушки играть, — проворчал Борн.

Он и в такси не мог успокоиться. Сэму, миллиону таких Сэмов нечего соваться на биржу. Но они суются, и именно они являются виновниками грандиозного бума, к которому объединение У. Дж. Борна пока приспосабливается. Надолго ли? При этой мысли он снова скривился от боли в животе.

В 9.15 он был на месте Дела шли уже полным ходом. Стрекотали телеграфные аппараты, мерцали световые табло, носились курьеры, доставляя свежие вести с бирж Лондона, Парижа, Милана, Вены. Скоро вступит Нью-Йорк, затем Чикаго, Сан-Франциско.

Может быть, это случится сегодня? Может быть, Нью-Йорк сообщит о значительном понижении акций общества по добыче и обработке руды на Луне. Может быть, Чикаго, нервничая, откликнется спадом на рынке, а Сан-Франциско соответственно понизит спрос на урановые акции. Может быть, тревожные вести из Штатов вызовут панику в Токио, и эта паника, прокатившись по всей Азии, перекинется с новым восходом солнца в Вену, Милан, Париж, Лондон, а завтра опять взрывной волной ударит по Нью-Йорку.

«Домино, — подумал Борн — Сооружение из костяшек. Щелкни по одной — полетят все».

Секретарша Борна мисс Иллиг ответила уже на дюжину звонков от его основных партнеров по будущему банкротству, о чем были сделаны соответствующие пометки в блокноте на письменном столе. Проигнорировав их, он бросил коротко:

— Соедините меня с мистером Лорингом.

Все сильнее накаляясь, Борн ждал, когда же наконец Лоринг поднимет трубку. Но когда тот работал в своей лаборатории — сарай, а не лаборатория! — он был слеп и глух для всего мира. Приходилось с этим мириться. Лоринг был подозрителен, он был дерзок, от него за версту разило комплексом неполноценности, но работать он умел по-настоящему.