Мальчик на коне - Линкольн Стеффенс

- Вот увидишь, - говорила она мне, - нельзя любить без любви.

- Почему бы и нет? - удивлённо спросила потаскушка. - Все мужчины любят без любви. Вот для этого я и нужна.

- Ах, - вмешалась швея, - вы говорите одни и те же слова, а имеете в виду совершенно противоположные вещи.

Иоханн уставился на меня. В свете того, что говорили женщины, он увидел нечто, что встревожило его.

- Нет, - возразил он, - ты ведь не станешь, так ведь? Ты останешься верен той, что осталась дома?

- Может быть, довольно долго, - ответила потаскушка, - но не навсегда. А уже прошло много времени, как видно из нашего рождества.

Она пошла к двери, для неё рождество закончилось.

- Куда же ты пошла? -спросила её "дева", и потаскушка, глянув на Иоханна, ответила: Иду на встречу с верным любовником, который одиноко возвращается домой после рождества, встреченного в одиночестве.

После праздников мы стали работать усерднее. Лекции Вундта перешли к конкретным делам, лаборатория гудела как завод, и появились контрольные работы по чистой философии. Я был очень занят, Иоханн тоже, все усердно работали. Я нервничал,и Иоханн заметил это.

- И чего это ты всё ищешь? -раздражённо спросил он однажды.

- Ищу! - воскликнул я. - Ничего я не ищу.

- А по мне ты похож на охотника на охоте, - настаивал он.

Я так и не понял, что он имел в виду, это меня раздражало, и я стал наблюдать за собой как психолог. И действительно, что -то во мне искало чего-то или кого-то вне меня. И я нашёл её. К концу зимнего семестра я заметил на лекциях Вундта девушку-американку, а она заметила меня. Это была кареглазая, стройная, довольно привлекательная молодая женщина, которая весьма откровенно посматривала на меня.

В списке профессора она значилась под именем Жозефины Бонтеку.

- С чего это вдруг? - улыбаясь спросила она. - Откуда такой внезапный интерес? - Она сидит на этом самом месте в течение всего семестра, и кое-кто из немцев уже замечал её и раньше. Неужели? Я отправился в английскую церковь, чтобы встретиться с ней. Я впервые отправился в другие места, где прежде собирались американцы и англичане. Её там вовсе не оказалось. Однажды темным вечером, последовав за ней после лекции, я пристал к ней в городском саду. Она всё поняла, она всегда всё понимала. Она позволила мне проводить себя домой, где я познакомился с её матерью, единственной, думается, женщиной, которую я понимал.

Сюзанна Бонтеку разошлась с мужем, врачом-хирургом в г.Трой из штата Нью-Йорк.

Дочь приняла сторону матери. и они обе приехали в Европу, чтобы начать новую жизнь. Жозефина - в качестве студентки психологии, которая собиралась писательствовать, а мать - чтобы увидеть те сцены из истории, которые она так хорошо знала по книгам. Они были очень преданы друг другу, и эта преданность, которой они очень гордились и считали достоинством, обернулась для них трагедией. Когда я познакомился с ними, они были вполне счастливы. Они, должно быть, раньше были очень похожи друг на друга, но теперь в Лейпциге, мать стала с годами седеть, а её некогда стройное сильное тело понемногу слабело. Но ум у неё был живой, острый и добрый, как и глаза, она и в правду была мудрой светской женщиной.

Когда Жозефина впервые привела меня к себе домой, мы все вместе довольно любезно поговорили некоторое время, затем дочь оставила меня наедине с матерью. Так оно было всегда. Жозефина не могла тратить время впустую, ей нужно было работать. И мать, тихо сидя за рукоделием, выслушивала все мои вопросы, она, должно быть, чувствовала, как я по-существу ещё зелен.

- Моя дочь старше вас, - однажды сказала она, и я, помнится, уставился в её поднятые глаза, удивившись неуместности её замечания. Все наши разговоры с Жозефиной вертелись вокруг одной темы: следует ли ей принимать предложение одного молодого немецкого "помещика", студента-дипломата и дуэлиста, который предлагал ей усадьбу с замком и деревнями бедных крестьян, с которыми надо было обходиться величественно и любезно. Я был за, мать - против, а Жозефина сомневалась. Так мне казалось, и вот мать говорит мне, что её дочь слишком стара для меня.

- Да? - переспросил я, и вероятно, недоумевал, это должно было быть заметно "Ну и что?" А мать добавила: "Жозефина гораздо старше вас".

Ответа на было, я не мог разобрать, о чём думает эта милая старушка. То же и с Иоханном. Он также противился тому, чего я вовсе и не собирался делать. Однажды вечером, когда я сообщил ему, что по-моему американка собирается выйти замуж за "помещика", Иоханн так долго и пристально смотрел на меня, что я даже покраснел.

Он терпеть не мог Жозефину, он считал её "выбражалой", а на этот раз он снял тапочек и погрозил мне им.

- Да мне-то что, - сказал я, - если "помещик" будет под пятой у своей жены?

- "Помещик!" - воскликнул он. - "Помещику" это не грозит. И он ушёл к себе в комнату.

Кажется, никто не мог понять, что мне с Жозефиной Бонтеку суждено дружить, никто, даже соловьи. Ибо, когда по весне мы с Иоханном отправились кататься на лодке вверх по реке, птицы пели, не так как осенью, о науке и искусстве, а о любви иромантике, о приключениях, новых странах и других народах. Я собирался в Париж. Жозефина с матерью собиралась совершить летом путешествие по Альпам и закончить его тоже в Париже, в Сорбонне. Я давно уже планировал поучиться в Париже, так ужслучилось, что и у неё такие же планы. Иоханн знал об этом, но прикинулся удивлённым оттого, что я собираюсь отказаться от немецкой степени доктора наук "ради года в ... Париже". Он подчеркнул "Париж", но я понял, к чему он клонит. Ему также было известно, что я презираю степени, что психология для меня только путь к этике - просто тупик, но он не знал, что Жозефина в конце концов отклонила предложение "помещика".Он даже не спросил, как это случилось.

- Ваш приятель-немец ревнует, - заметила г-жа Бонтеку, когда наш поезд отошёл, а Иоханн остался на платформе.

- Да к чему же? - спросил я.

- Вашей дружбе с Жозефиной, - очень мягко ответила она.

Я не запомнил ни одной горы в Альпах. Много лет спустя когда я путешествовал в Швейцарии, они были для меня вновинку. А ведь в то лето мы с Жозефиной много гуляли там пешком. Мать её была с нами, но она садилась в поезда или дилижансы и встречала нас в тех местах, куда мы волочились пешком. Жозефина же видела всё, она всегда была основательной, а я как будто видел только Жозефину. Как бы там ни было, в Швейцарии я влюбился в неё, и по приезде в Париж мы уже были помолвлены. В конце концов Иоханн оказался прав. Все, как обычно, оказались правы, я один был неправ: совершенно неправ, но и это всё было ничего.

Глава ХХIII ПАРИЖ, ЛОНДОН - ДОМОЙ

Париж представляет собой скопление многих, очень многих небольших провинциальных общин, каждая из которых вполне самообеспечена и дружественно или воинственно кланова.

- Вы здесь живёте? - спросят вас в местных лавочках, и от ответа зависит не только цена, но и качество обслуживания. Полицейский не арестует вас, если вы живёте на его участке; заправская уличная девка не обчистит вам карманы; они заботливо проводят вас домой. Даже если вы иностранец, вы можете быть "маленьким парижанином", своим, более французом, чем парижанин из какого-нибудь другого района, он-то посторонний. В некоторых кварталах хвастают жителями, которые никогда не бывали в Париже - Париже иностранцев и финансистов. На Большие бульвары эти "маленькие парижане" ходят как на экскурсии, так же как они ездят в Версаль, по праздникам, разодетые, всей семьёй или же в компании группы соседей.

Мой Париж, "маленький Париж" моей студенческой поры, заключался, естественно, в Латинском квартале, но и Латинский квартал в то время был простым идиллическим провинциальным университетским городком. Связь с Парижем была посредством конок, в солнечный день это было приятное путешествие, но оно было долгим, с остановками - на это уходил целый день. Мы наряжались и пускались в путешествие только для того, чтобы взять в банке денег или навестить какого-либо заезжего приятеля туриста с родины. Только ради этого, а также ради походов в оперу мы и ездили на правый берег. Помню, как разудалая компания бесшабашных ребят отправилась с девушками на Монмартр; вот это было дело, они прекрасно повеселились,но назад вернулись только на следующий день, страшно усталые и совершенно протрезвевшие от долгого, предолгого путешествия. Да, наша жизнь в Латинском квартале была цельной, он был самым крупным районом в городе, и как нам казалось,самым важным. Там было два физических центра: Монпарнас и бульвар Сен-Мишель, а в его мозгу было две доли: Сорбонна (с университетом) и Высшая художественная школа (вместе с прочими частными художественными школами), а студенты-художники и студенты из университета играли вместе, а игра и работа была для них единым целым, как правда и красота, к чему мы радостно стремились вместе, днём - серьёзно, а ночью ещё серьёзнее. Ибо веселье и серьёзность также были неделимы. Как бы там ни было, мы были едины, студенты и наши продавцы, наши прачки, официанты, консьержки и наши "жандармы". У нас бывали стычки между собой, но перед внешним миром, преуспевающим, мещанским, брюзгливым Парижем, мы объединялись в один большой союз.