Каменная грудь - Анатолий Загорный

Доброгаст замолчал, молчал и Блуд, собираясь с мыслями, он никак не ожидал подобных требований.

– Острога она сподручна… – донесся приглушенный голос, – да из тела назад нейдет…

Затрещал хворост под чьими-то тяжелыми шагами, просунулась голова в шляпе из прутьев, глаза, как цвет белены – на белках лиловые жилки, ядовитые глаза. Блуда даже в холод бросило.

– А-а, – протянул незнакомец, – я погодя загляну. – И исчез.

– Согласен, вельможа?

– Согласен, сотский, – поспешно ответил Блуд. «Напишем им грамоту, а там придет Святослав!» – мелькнула блудливая мысль.

– Не называй меня сотским, вельможа!

– Нет, погоди… ты завтра наденешь кафтан и проникнешь в гридницу… там будет пир… Златолист задает. Проникнешь и потолкуешь с именитыми… Как-никак ты гонец от великого князя. Тебе поверят. Скажи им – Святослав, мол, скоро вернется… Сослужи службу.

– Тебе? Никогда!

– Не мне, нет! Киянам. Да, чуть было не запамятовал, – спохватился вельможа, – Судислава кланяется тебе.

Доброгаст вздрогнул. «Нет, нет, – сказал себе – никогда не бывать этому…»

Но робкая надежда родилась в душе и невозможно было ее подавить.

Совещались до позднего вечера и до позднего вечера вельможа слышал, как бродили кругом чуждые ему, злые люди. Выламывали палки, насаживали на них ножи, обжигали крепкие колья в кострах.

ПИР ГОРОЙ

Слава великому князю Русской земли! – протянулись отовсюду чеканные братины, вознеслись над головами, прогремели и опрокинулись.

Слава наряднику Киевского стола!

Выплыли из дверей лебеди в перьях, на серебряных блюдах.

– Слава Златолисту! – в третий раз грянул хор охрипших голосов, и вслед за тем усердно задвигались кадыки.

Доброгаст расстегнул пуговицы на груди, постарался придать лицу выражение довольства, беспечности, тряхнул волосами и решительно вошел в гридницу. Его так и ослепило. Полузакрыв глаза, пьяной походкой направился прямо к затененному концу стола, ухватил кого-то за плечо и тяжело плюхнулся на скамью. Уткнулся лбом в стол и ждал: вот-вот ляжет на плечо чья-нибудь увесистая рука. Но никто не обратил внимания на незваного гостя – пир разгорался все пуще и пуще, хмель уже пошел бродить по жилам, горячить кровь, к тому же на Доброгасте был добротный скарлатный кафтан, какой не на каждом увидишь. Подождав немного, Доброгаст поднял голову и огляделся украдкой. Как все изменилось с того дня, когда он впервые увидел Святослава. Раньше в гриднице было пустынно и гулко, как в храме, а теперь… Полыхали факелы, коптили промасленные шнуры в светильнях из белой глины, потрескивали свечи, наколотые на крючья для щитов. Отражая языки огней, горела золотом огромная, во всю стену, мозаика – князь Мезамир над побежденными обрами. По углам, на поставцах в виде напряженных львиных лап дымились курильницы, пускали к потолку тонкие благовонные струйки. Стол ломился под тяжестью всевозможных яств: гуси, голуби, тетерева, черная икра, сыры. Засыпанная ворохом зеленых веток, лежала голова вепря с желтыми клыками. Общий восторг вызвало появление на столе киевских теремов, искусно вылепленных из хлеба и жира, с уложенными в виде стен петушиными гребешками.

Пили много. В огромной кованой лохани – старый, дедовских времен мед, сверху – точеная ручка ковша в виде ладьи под парусом; в глиняных поливных баклагах – мед, настоянный на корице, перце, березовых почках; в корчагах – привезенное из Тьмутаракани виноградное вино.

Холопы сбились с ног, внося и вынося блюда, обливались потом, подолгу держа пудовые серебряные умывальницы, а нужно было еще носить и носить, – в поварне ждали румяные пироги с грибами, сладкие – с медом и маком, ковриги, печенье.

Доброгаст досадовал. Кругом ненавистные, распаренные лица, выставленные из кафтанов животы, аксамитовые одежды, сверкание драгоценных камней. Пол завален объедками, кое-кто, шутки ради, бросает кости в медные щиты на стенах.

– Ратибор, одолжи нож, я свой не прихватил, свининки хочу отведать, – пробасил через весь стол Большой волхв Вакула – высокий седобородый старик.

Не успел Ратибор поднять голову, как Златолист достал кинжал и бросил его Вакуле. Кинжал воткнулся в загривок вепрю. Ввизгнули от восторга девицы – на черных платьях серебряные снежинки, разинули рты бояре, не знали, что сказать.

– Ловко!

– Отменно!

– Благодарствую, великий князь!

Довольный Златолист встал, поднял наполненную братину над головой.

– Бояре! – начал он низким голосом, в котором слышалось неподдельное волнение, торжественность. – Настало время, когда наши княжества сбросят наконец ненавистное киевское ярмо! Кровавые тени предков отомщены, они больше не будут скитаться по землям разоренных Киевом княжеств. Святослав разбит! Он прельстился кладами Крума, пошел к стенам стольной Преславы и разбит наголову! Хлопает над ним черными крыльями Дева-Обида, поет ему по ночам, нашептывает в ухо о тех, кого не щадил ни он, ни весь его подлый род! Не костер жжет его в степи – Дева-Обида дышит на него пламенем деревских городов. Он в ответе за деяния своего рода. Пусть вино его будет солоно, как пролитая им кровь!

Златолист говорил, будто одержимый, голос срывался, и не все можно было понять из его полных огня слов, но гости сидели смирнехонько, чувствуя, как ползут по спине мурашки: то ли страшно чего-то, то ли радостно, что пришли новые времена, их времена.

– Древляне, вятичи, северяне, радимичи, тиверцы, – продолжал Златолист, тыча во все стороны братиной, – радуйтесь! Радуйтесь все, у кого отняты наследные права, кто уже позабыл свое племенное имя, позабыл свою родину в этом проклятом Перуном городе. Радуйтесь, неимущие князья и бояре, отныне вы – не пленники Киевского стола, не изгои, бредущие по чужой земле. Святослав разбит! Я дарую вам волю и земли! Вознесем же благодарственные молитвы великому богу, обагрив кровью подножие Перуна. За волю!

«Да, их воля не похожа на мою, – подумалось Доброгасту, – их воля раздирать землю на части и грабить народ безнаказанно».

Златолист одним духом осушил братину.

– У-р-р-а! – завопили Бермятич и Дремлюга, поднялись и, раскачиваясь, как старые сосны под ветром, стояли взлохмаченные, осоловевшие.

– Слава Златолисту! – басил Вакула и восторженно тыкал кинжалом в глаз вепря.

Поднялся общий гвалт, шум, выкрики. Вызывающе смеялись девицы в платьях со снежинками, боярин Городецкий – рыжий, с носом, похожим на старый порепанный огурец, украдкой щупал их куриные ребрышки. Сын его, белесый, бледный, как червь, не сводил глаз с пышной груди боярыни, на которой перебирал ногами-цепочками конек красного золота. Разгорелись глаза от хмельного, забористого меда.