Белая мель - Зоя Прокопьева

— «И-и, эх, ваше благородие, госпожа удача, — запел громко Кураев, — ты к кому-то добрая, а к кому иначе».

Девять граммов в сердце, стой, не зови!Не везет мне в смерти,Повезет в любви...И-и, эх, повезет в любви...

— Олег Николаевич, что-то сегодня в ударе? — неожиданно сникнув, спросил Фофанов.

— Сердце мое нырнуло в темный омут. Вынырнет ли?.. Эй, девки-и, где Кленова? Люсенька-а, подсоби...

— Пусть отдохнет, — вдруг осипшим голосом попросила Нюра.

— Люся, петь будем! — приказал Кураев подошедшей Люське и бережно поднял ее и посадил на машину. — Сиди и пой!

— Какую? — растерялась Люська.

— Любую!

Люська сняла косынку, выпустила русую косу и тихо запела:

Часто сижу я и думаю, как мне тебя                                         называть?Славную, скромную, милую,Как мне тебя величать? —

низко вела она, чуть склонив голову и глядя на далекий скверик за дорогой у цеха.

Я-я назову тебя рече-енькой, только ты дальше беги,Я назову тебя звездочкой, только ты дальше свети, —

поддержал Кураев, за ним все. С верхней рабочей площадки, подбежав к перилам и свесившись, заглядывали вниз сталевары. Что за диковинка — песня в цехе. Увидев такой конвейер, улыбались.

А там, в конце пролета, выпускали плавку. Воздух плавился, розовел.

— Значит, говоришь, сердце в омут нырнуло? — спросил Фофанов, когда окончилась песня.

— Ну, — сказал Кураев.

— Смотри, а то попятишься, раком назовут, — усмехнулся Фофанов.

— А может, жениться приспело. Как думаешь, повезет?

— Чего не ведаю, того не ведаю... Что-то там, — сморщился и, погладив грудь, пояснил: — Отерпло.

— Девчата, живо, живенько, — повеселел Кураев, держа в обеих руках по кирпичу. — Чего, родимые, встали?

— Ишь ты, какой быстрый! — одернула Дуся Золотухина, вывернувшаяся из-за машины. — Там одному мальчику пальчик ушибли... Нюра Павловна, Пегов меня послал к тебе. Что скажешь?

— Бригадиром ко мне пойдешь?

— К тебе — пойду.

— Вот и чудненько! Иди вон к Люськиным девчатам, отдохни. Здесь чуть-чуть осталось... После поедешь с ними на склад. Погрузи кирпичики напоследок. Ну, а с завтрашнего дня начнешь начальствовать...

— Нюра, ты всех добрых девчат к себе собрала, — покачал головой Фофанов. — Не зря говорят: «У Травушкиной — бабье царство». Олег Николаевич, я пойду проверю, кому пальчик ушибли. А царство Травушкиной доверяю вам...

— Как-нибудь справлюсь, — весело пообещал Кураев.

— Нюра, а что же вторая машина стоит? — спросила Дуся.

— Пегов обещал людей прислать.

— Давай-ка я сбегаю на печь, займусь агитацией? Смена кончается, помогут...

— Небось все устали?

— А что, Кленова не устала? Все девчата по две смены отбахали. А тут, кстати, немного. Сообща-то быстрее...

— Молодец, Евдокия! — похвалил Кураев. — Жми на печь! Моих слесарей увидишь, скажи: Кураев приказал явиться всем на субботник.

— Хорошо. Так я, Нюра, побежала?

— Беги, — разрешила Нюра.

Поздно вечером после столовой и горячего душа неохотно расходились по домам. Кураев увязался за Нюрой:

— Я провожу.

— Я далеко живу, во-он за теми пустырями, в поселке. Там, Олег Николаевич, вам все покажется серым — бараки, землянки.

— Кто сказал? — Кураев решительно шагнул вперед, на вихлястую тропочку меж бракованных слитков, добавив: — Держись за мной, а то в этой свалке мертвого железа недолго ноги поломать.

— Я всегда хожу по этой тропке... — несмело начала Нюра, войдя в травы.

— Ну и зря. Тебе нельзя одной, мне тоже. Слышишь? Ты не пугайся, у меня в этом поселке живет друг.

— Тогда еще ничего, — оживилась Нюра, вспомнив, что пол у нее, наверное, не мыт и не прибрана постель, да и мало ли какой непорядок, когда никого не ждешь.

— ...Здесь было болото, — задумчиво сказал Кураев. — Давно ты живешь?

— Десятый год.

— Неплохо... Скоро весь этот пустырь застроят цехами, и ваш поселок вот-вот исчезнет.

— Я знаю.

— Все-то ты знаешь.

Она посмотрела на него искоса и вдруг к чему-то вспомнила, как весной стоял у ее оградки, под коряжистым тополем, командировочный электромонтер Борис Валежанин. Он крепко держался за штакетник и говорил в сторону сырого огорода:

— Ты думаешь, я старый? Мне всего двадцать восемь. И в Ленинграде у меня бабушка. Одна. Поедем, а? Я — один. Ты — одна. Что скажешь?

— Боря, я ведь тебя не знаю, — говорила Нюра, чтобы что-то говорить, лишь бы не сказать простое и ясное «нет».

Электромонтер ушел грустный, а Нюре ночью приснились незнакомые глаза. Они усмехались и говорили и не давали спать до утра.

— Что ты меня разглядываешь, нравлюсь? — спросил Кураев.

— Очень.

— Старый я и больной.

— Оно и видно, — улыбнулась Нюра.

— В мужья возмешь?

— Подумаю.

— Больно вы все любите думать да гадать.

— Я не гадаю. Я только думаю иногда, если вдруг накатит и станет невмоготу, что кому-то, может, еще хуже.

— Это тебя утешает? Суета все это.

— А что не суета?

— Хм, — Кураев склонил крупную голову, подумал и, подняв руку, ткнул пальцем в небо: — Вот. Только это вечно, а все остальное — суета.

— Какие-то странные у тебя мысли.

— Ничуть. Жить надо. Делать свое дело. Может быть, стараться умнеть. Умереть глупым — обидно. Нет у нас культуры врожденной, что ли... — Олег покосился.

— Чтобы не казаться дурой где-нибудь среди играющих в заумь, я к месту вверну, что материя — первична, и снова помалкиваю...

— Хитрая девка!

— А что тут хитрого? Просто не было систематического образования. Десятилетку кое-как закончила, и то в вечерней школе. Иногда пропускала занятия, иногда опаздывала. Далеко живу...

— Значит, ты считаешь, что культуры у нас нет?

— Конечно.

— А ты что же, хотела бы заставить своих женщин, таскающих кирпич изо дня в день, читать, допустим, Сартра, Экзюпери?

— Кстати, ни Сартра, ни Экзюпери я не читала.

— Ну, какие твои годы... Почитаешь, когда не захочешь умирать глупой, — скосил веселые, дымчатые глаза.

Незаметно вошли в поселок. У бараков, у палисадников, с густыми мальвами, ноготками, галдели ребятишки. На стадионе, огражденном густой акацией, играли в футбол подростки...

— Я уже дома, Олег Николаевич.

— В гости не зовешь?

— Как-нибудь в другой раз. Сегодня уже поздно, — Нюра деловито протянула руку: — До свидания!

— В иную пору я верю, что самый добрый народ — это женщины. Сейчас я убеждаюсь в обратном — в кои-то годы собрался проводить симпатичную девушку, а она даже в гости не приглашает... На этом, так сказать, и закончилось их первое свидание... Прошу прощения — второе... Ну что ж, до завтра!

Все так же плыли и клубились в темной вышине тучи, и все так же временами ненадолго выныривала лупа и вновь пропадала. И только далеко за горами небо чуть-чуть светлело, то ли не спал там город со своими шумными заводами и обильным электрическим светом, то ли тлел и все не мог истлеть поздний закат. И все так же шла Нюра и скоро совсем устала. Она уже не глядела по сторонам, только ощущала переходы. Там, где линии прижимались к лесу или скалам, понизу тянуло холодом, где выбегали к пологим предхолмьям, было теплее, уютнее. Вспомнив весь свой путь, Нюра с облегчением подумала, что осталось совсем пустяк — один километр.

То, чего Нюра не знала...

Поднимаясь на второй этаж, Пегов вдруг вспомнил, что надо бы поговорить с Фофановым. Парню хочется стать начальником цеха. Смешно, конечно. Но если недавний, пока что неофициальный разговор с директором о двухгодичной командировке в Индию на строительство большого металлургического завода осуществится, то кого же он, Пегов, оставит здесь вместо себя? Фофанова не хотелось бы, а где взять другого? Хотя можно ведь уехать и не видеть, что тут будет происходить, да ведь цех развалят — жалко. Фофанов прекрасно знает огнеупорные работы, но ведь он и должен их знать — лет десять, наверное, работает на печах. Ну, а кроме этого, что еще должен знать современный руководитель? Кем он должен быть? И экономистом, и юристом, и психологом, но если он к тому же еще не будет знать профессиональной этики, что тогда будет?.. Недавно Фофанов накричал на лучшего бригадира, тот прибежал с заявлением на перевод... «А я, чего я добился тем, что предложил главному сталеплавильщику понизить Фофанова в должности? Он посчитал, что я придираюсь к лучшим кадрам... Да-а... А на партбюро Фофанов вел себя как мальчишка. Нет. Надо с ним поговорить. Пусть берется за ум. Я вчера вот тоже выдал, как петух запел от радости. «Нюруша, — доложил я, — наверное, надолго поеду в Индию. Поедем со мной?» — скосил прищуренные глаза — попробуй пойми, — шутит или всерьез предлагает.

— Шибко ведь это ответственно — ехать с вами, — вздохнула Нюра и царапнула бугорок краски на голубом сейфе.

— Ну что ж, на нет и суда нет. Значит, никогда не покатаешься на слоне, — сказал он тихо и потянулся к телефону: «Ах, черт, что это со мной? Думаю о ней и думаю... Сдурел, совсем сдурел, ты, Никита...»