В тени кремлевских стен. Племянница генсека - Любовь Брежнева

фактически с женой не жил, а, как говорил, вынужденно разделял общую жилплощадь. Дочери и зятья были на стороне Анны Владиславовны, и он чувствовал себя в своей семье посторонним. От мещанства всегда несёт какой-то тоской. Тоскливо было и у него дома.

Накануне моего отъезда в Штаты, во время нашего чаепития, он пожаловался:

– Мне семьдесят семь, пора умирать. Всю жизнь я мечтал видеть вас, моих дочек, в дружбе и согласии. Вот такое они говно, Любка. Хотя бы из благодарности за то, что я для них сделал, отнеслись бы к этой ситуации по-человечески. Я тут Милу в поликлинике встретил, так в первый момент подумал, что это ты. Вы с ней так похожи в манере говорить, в улыбке, жестах. Могли бы быть такими подругами! Мила – душа, ты бы её полюбила.

Я промолчала, не стала напоминать отцу случай многолетней давности.

Будучи студенткой, я заболела тяжёлой формой воспаления лёгких. Моей соседкой по университетскому общежитию была дочь министра обороны Болгарии Аксинья Джурова. Они с мужем Гошей Христовым приехали в Москву учиться. Мы жили в одном блоке.

Врач из университетской поликлиники попросила срочно вызвать кого-то из моих родных. Аксинья нашла телефон Якова Ильича в записной книжке и позвонила. Трубку сняла его дочь Мила. Не успела Аксинья договорить, как та резко прервала:

– Его дети все при нём!

И бросила трубку.

Моя подруга была в шоке.

Положение отца в семье становилось все сложнее. Его малоприличное поведение не могло радовать близких. Припоминали и моё рождение.

Не считая своих сестёр достойнее себя и не чувствуя за собой никакой вины, я оставила мысль и всякое желание войти в эту семью. На понимание и сочувствие рассчитывать не приходилось. Бог с ними, какое сочувствие! В душу бы не лезли, и то во благо.

Если я пропадала надолго, отец звонил и испуганно спрашивал: «Что-нибудь случилось?»

– До папы римского проще дозвониться, чем до родного! – отшучивалась я.

– Позвонила бы вечером домой, – упрекал он.

– Я звонила, твоя жена сказала, что ты отдыхаешь. Правда, она предлагала тебя разбудить, но обычно я бужу только тех, кто не заслужил отдыха.

Он смеялся и вешал трубку. Иногда Анна Владиславовна для разнообразия говорила, что отец на охоте.

– Врёт она всё, – горячился он. – Не езжу я на охоту. Терпеть её не могу.

С годами к его отцовской любви стало примешиваться чувство вины. Он оправдывался за разрыв с мамой, за бестактное отношение его семьи ко мне.

Отец понимал, что в трудный период он не защитил меня от властей. Его мучила совесть.

* * *

Как-то он позвонил мне и попросил подъехать. И чуть ли не с порога завел разговор о наследстве. Я засмеялась:

– О каком наследстве ты говоришь? Ты, как король Лир, всё раздал…

– Я хочу отписать дачу в Барвихе на тебя и Милу. Ты также можешь выкупить мою квартиру.

– Послушай, я не хочу никаких скандалов. Твои дочери меня живьём сожрут…

– Ну, пошла поехала… – сказал отец. – Знаю я всё, поэтому и хочу оставить тебе и твоим детям часть того, что нажил. Это справедливо.

– О какой справедливости ты говоришь? Они ни разу мне не позвонили, ни проявили желания встретиться! Ничего мне от них не надо!

Отец заплакал. Я обняла его, поцеловала и тихо повторила:

– Не надо мне ничего от них.

В наследство я получила самое ценное – его полные любви письма…

Как-то весной 1993 года в моем калифорнийском офисе, устав, я прилегла на диванчике. Вдруг сквозь полуприкрытые веки я увидела чёткий силуэт: в сером плаще и старой кепке передо мной стоял отец.

– Что-нибудь случилось? – похолодев, спросила я, чувствуя, что он пришёл проститься.

– Я что-то тебе принёс, – сказал он. – Прости, больше у меня ничего нет, всё забрали. – И протянул мне корзинку, в которой лежали пять прехорошеньких щенков.

Вскоре я узнала о его смерти…

В перестроечные времена было модно говорить о несметных сокровищах клана Брежневых.

За всех я не в ответе, но что касается моего отца, у которого, как заявил на весь мир Игорь Бунич, было ни много ни мало два миллиона долларов, то это полный бред! Такая ложь говорит о крайней непорядочности.

В горбачёвские времена некоторые писатели и журналисты делали карьеру на подобной клевете, не заботясь о репутации людей и спекулируя доверием наивных читателей.

Когда умерла жена моего отца Анна Владиславовна, у неё осталось на книжке пятьдесят пять тысяч рублей. Сумма приличная по тем временам (конец 80-х). Пять из них она завещала племяннице, остальные забрали дочери, Лена и Мила. Отец, едва сдерживая слёзы, рассказывал, как они сразу после похорон матери рылись в шкафах и делили вещи покойной. Забрали все ценное, прихватив и его ордена.

– Почему дочери забрали твои награды? – удивилась я. – Они к ним никакого отношения не имеют.

– Наверное, боялись, что я их продам и пропью, – горько усмехнувшись, ответил отец.

– Ну и что, это же твои ордена. Ты вправе делать с ними всё, что хочешь, даже пропивать, – сказала я.

Видя, как он разволновался, я перевела разговор на другую тему.

В период перестройки много грязи было вылито на семью Брежневых. Клеветники обличали генерального секретаря в злоупотреблении властью, а членов семьи – в излишней роскоши Но ни мой дядя, ни мой отец ничего за душой не имели. В 80-е годы отец сильно бедствовал, и я взяла его под свою опеку. Приносила продукты, покупала сигареты.

После отъезда в Штаты, несмотря на своё незавидное финансовое положение, пересылала ему небольшие суммы через родственников, просила передавать частями.

Моя кузина писала: «Навестила Якова Ильича. Поняла, что он очень одинок. Дочери его обобрали, такое впечатление, что из квартиры вынесли всё, оставили только необходимое. На тумбочке у него лежала пара выглаженного нижнего белья. Видимо, сестра Вера его обихаживает. Вахтерша сообщила, что он у неё же и питается, отдавая ей большую часть пенсии. Я пожалела, что передала деньги в долларах. Он даже не представлял, сколько это в рублях. Когда я сказала сумму, он испугался. Спросил, где доллары можно обменять… Он звонит мне и просит приехать. Любочка, родная, старость – это страшно».

Возвращаясь к клеветникам и к вопросу привилегий, хочу сказать, что квартира отца на набережной Шевченко была стандартная – меньше сорока пяти квадратных метров, включая небольшую кухню. Мебель – старая, привезённая в 60-е годы из Днепродзержинска.

Единственным украшением были вышитые шёлком китайские картины, подаренные ему во время длительной командировки в Шанхай. Конечно, отец неплохо зарабатывал и мог позволить себе более комфортную жизнь, но жена откладывала всё, что могла, для