Заговорщики. Преступление - Николай Шпанов

Где так много достойных пало…

На берегу не было больше никого, кто не присоединился бы к песне. Она неслась вдоль берега в подступившие к морю горы:

Но позднее и всюду, и всегда,

Где б семья ни сошлась трудовая,

Будет песня о харамской битве греметь,

На борьбу сердца поднимая.

Катер приближался к "Дидоне". Сквозь стук мотора до сидевших в катере все слабее доносилось:

И когда наш час желанный придет

И побьем мы всю вражью свору,

Люди мира придут на харамский фронт,

Как в февральскую пору…

Когда Нед со спутниками поднялся на борт крейсера, выяснилось, что он вовсе не тот Эдуард Грили, которого высадили в Гибралтаре. И Матраи не был тем пассажиром, ради которого корабль его величества "Дидона" совершил плавание из Портсмута к берегам Пиренейского полуострова.

Заработало радио. Командиру крейсера было приказано следовать в Гандию.

Туда же, таясь от глаз испанцев, помчался роллс–ройс британского посольства.

В ночь с 18 на 19 марта моторный катер "Дидоны" подобрал Роу на берегу близ Гандии Роу сопровождал маленький смуглый человек лет пятидесяти. Широкий, с чужого плеча штатский костюм мало подходил к его военной выправке. Это был изменник полковник Касадо.

На рассвете "Дидона" подняла якорь. Скоро испанский берег скрылся из глаз стоявшего возле иллюминатора Неда.

— Вот и всё, — проговорил он, не оборачиваясь.

Из глубины каюты послышался слабый голос Матраи:

— Ты его больше не видишь?

— Нет.

Матраи отвернулся к переборке.

После минутного молчания он спросил:

— А ты не думаешь, что эти господа выкинут меня за борт, как только узнают, кто я такой?

— Над нами витает дух моего великого брата Бена, — с шутливой торжественностью провозгласил Нед. — До Англии‑то нас наверняка довезут.

— Ну, а там есть советский посол. Значит, все в порядке.

— Безусловно, все в наилучшем порядке.

В тот же день, 19 марта 1939 года, при гробовом молчании народа, сопровождаемый немецким и итальянским генералами и окруженный эскортом из мавров, на Пуэрта дель Соль въехал агент британской секретной службы, немецкий резидент, эмиссар американо–англо–германо–французских капиталистов на Иберийском полуострове Франсиско Франко и Багамонде.

Залитая кровью народа, закрылась еще одна страница истории борьбы вольнолюбивых испанцев за свободу и счастливое будущее своей прекрасной отчизны.

Но на этой перевернутой странице не окончилась история испанской революции… Борьба продолжалась…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Союз с коммунизмом означает

жизнь, борьба с ним означает смерть.

1

Разгуливая по Генуе, Стил и Джойс томились ничегонеделанием. Тони с ними не было. Его взял с собою Фан Юй–тан, чтобы не пользоваться наемными гидами и переводчиками на пути к Риму. В Риме у генерала были дела. А Тони был готов на все, только бы попасть в Китай. Там он рассчитывал отделаться от своих обязанностей генеральского повара и стать тем, чем должен быть всякий честный человек в подобных обстоятельствах, — солдатом армии Чжу Дэ. Он завидовал своим друзьям. Их функции были ясны уже сейчас: ознакомление авиационных механиков китайской армии с захваченными у японцев американскими самолетами и моторами. А Тони ничего не смыслил в механике. Он мог надеяться только на свое горло, на умение держать винтовку да на собственный энтузиазм. Хотя маленький секретарь Фан Юй–тана и заявил, что 8–я армия не нуждается в подобной помощи, но Тони был уверен: еще одна пара рук, умеющих обращаться с пулеметом, никогда не будет лишней.

А пока, освобожденный от необходимости угощать генерала макаронами, Тони ревностно выполнял обязанности гида. То он тащил грузного китайца на развалины бань Каракаллы, то пытался подавить его зрелищем замшелых остатков Колизея:

— Здесь происходило безобразие, которое пытаются изобразить писатели многих наций. С того вон края выходили на арену гладиаторы. Вон там была расположена ложа императора. Девяносто тысяч глоток вопили "добей его!" или требовали пощады какому‑нибудь германцу или галлу. От одного движения пальца потерявшего человеческий облик кретина–императора зависела жизнь человека, а то и целой толпы людей.

— Как это от движения пальца? — спросил Фан Юй–тан.

— Вот так, — воскликнул Тони, движением коротенькой руки пытаясь изобразить то, что происходило в императорской ложе две тысячи лет назад.

Под конец прогулки они взобрались на холм, с которого открывался вид на Рим. Генерал взглядом отыскал в море грязных крыш золотую махину купола святого Петра.

— А мы могли бы побывать в Ватикане? — спросил он, смеясь. — Когда‑то я был католиком.

— Нет ничего проще, — ответил Тони.

Фан Юй–тан водрузил шляпу на свою большую крутолобую голову, покрытую коротко остриженной щетиной волос, и направился в гостиницу, чтобы переодеться к визиту в Ватикан. Но вдруг по дороге генерал потребовал, чтобы Тони свел его на Виа дельи Орсини. Эта "виа" оказалась темным узким проулком с невзрачными серыми домами в три этажа. Среди этих домов Фану понадобилось отыскать мало чем отличающийся от них палаццо Педиконе. Остановившись перед его мрачным фасадом, Фан Юй–тан полушопотом проговорил:

— Второго марта тысяча восемьсот семьдесят шестого года здесь родилось дитя, нареченное Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли… Блаженно чрево, носившее тебя!

Китаец сощурил маленькие глазки и с недоверчивой улыбкой еще раз оглядел мрачное здание.

— Так рассеиваются вредные иллюзии, — сказал он.

Еще задолго до того, как белая "фумата" взлетела над трубою Сикстинской капеллы и прежде чем старейший из кардиналов конклава осчастливил собравшихся на площади традиционным возгласом: "Nuncio vobis gaudium magnum: habemus papam!" и огласил имя избранника — высокопреосвященнейшего и достопочтеннейшего господина кардинала Эудженио Пачелли; за много недель и даже месяцев до того, как кардинал–коронатор подал высокопреосвященнейшему и достопочтеннейшему венец с формулой двадцативековой давности: "Прими трехвенечную тиару и знай, что ты отец князей и королей, владыка мира на земле, наместник господа нашего Иисуса Христа, коему честь и слава мира без конца"; задолго до этого помпезного представления, разыгранного актерами в пурпурных и лиловых мантиях, сам Пачелли и все, кому следовало знать, знали: он уже девять лет хозяйствует в папском Риме и хозяином его останется.

Когда Эудженио Пачелли, он же Пий XII, переселился из покоев папского статс–секретаря в покои самого "отца князей и королей", в распорядке ватиканской жизни ничего не изменилось.

В тот памятный для Фан Юй–тана день 1939 года, когда он должен был предстать перед новым папой, жизнь его святейшества началась так же, как начиналась всегда. В восемь часов камерарий Джованни Стефанори на цыпочках вошел в опочивальню, где под парчевым пологом стоит большая медная кровать наместника Петра, и раздернул оконную штору. Через пять минут святейший уже с удовольствием плескался в ванне, оборудованной по последнему слову банной техники. Еще через десять минут Стефанори подал святейшему шерстяные кальсоны и приступил к его туалету. Все делалось быстро под ловкими руками камерария, пока дело не дошло до бритья. Эту операцию Пий привык совершать сам. Он пользовался электрической бритвой. Папа любил этот прибор. Он тщательно следил за тем, чтобы появляющиеся на рынке новые модели электрических бритв не миновали его. Новый папа вообще любил новинки техники в личном быту: диктофоны и смесители воздуха, холодильники и радио — все, что делало более сносной жизнь в древних стенах Ватикана.

Пока Пий привычной скороговоркой шептал молитвы в маленькой капелле, примыкающей к спальне, в столовой накрывался завтрак. Много ездивший по свету Пачелли пристрастился к испанской кухне и пользовался только ею. Но как это ни смешно, испанские блюда готовили ему немки, — несколько дебелых баварских монахинь, вывезенных им из нунциатуры в Германии.

Пий уселся в столовой за резной ореховый стол. Над его головой, между двумя буфетами, стоящими у противоположных стен, с писком запорхали две канарейки — любимицы святейшего. Их всегда выпускали из клеток на то время, пока папа ел. Напротив папского прибора им ставились два блюдечка с зерном.

К концу завтрака канареек опять заманивали в клетки.

Пий любил поиграть с птицами. Просунув длинный палец между прутиками клетки, он посюсюкал тонкими губами:

— Тю–тю–тю… Мы сегодня в хорошем настроении?.. Тю–тю–тю…