Заговорщики. Преступление - Николай Шпанов

При последних словах китаец любезно улыбнулся и склонил голову.

Совершенно ошеломленный его тирадой Тони стоял как окаменевший. Тони даже прижал к груди измятую шляпу. Он не слишком хорошо понял то, что относилось к нему самому. Язык китайца очень мало был похож на тот, которым его научили объясняться тут, в Америке: китаец говорил на прекрасном английском языке.

Когда китаец окончил речь, Стил обернулся к Тони:

— Ты понял?

Тони отрицательно мотнул головой.

Стил в двух словах объяснил создавшееся положение. Он спросил Джойса:

— Как быть?

— Мы не можем оставить Тони, — ответил негр.

Тони сказал:

— Если генерал Фан возьмет меня хотя бы в качестве повара, я согласен.

— Зачем ему повар? — удивленно спросил Джойс.

— Никто во всем Китае не сумеет ему приготовить макароны так, как я!

18

До последнего времени валенсийское шоссе оставалось единственной нитью, связывавшей истекавшую кровью столицу свободной Испании с морем, то–есть с миром. Но вследствие измены касадистов и это шоссе оказалось под вражеским контролем. Касадо блокировал защитников Мадрида. Его старания были направлены к тому, чтобы не выпустить из окружения ни одного коммуниста и дать возможность Франко захватить костяк армии республики.

Матраи уложили в маленький старый автомобильчик.

Посмотрев на него, Санчес в сомнении покачал головой.

— На этой машине вы не доедете до Валенсии, — сказал он.

— Важно это! — ответил Нед, потрепав английский флажок, прикрепленный к крылу автомобиля.

— И это не спасет вас, если изменники обнаружат генерала, — возразил испанец. — Ехать на Хетафе нельзя. Нужно выбраться на Алькала‑де–Энарес, оттуда повернуть на Арганду, а может быть, и еще дальше обогнуть патрули касадистов.

— Говорят, что нужно так или иначе добраться до Таранкона. Там наши, — сказал Нокс.

— Да… Но пока вы попадете в Таранкон…

— Выхода нет — едем на Энарес, — решительно заявил Нед. Он протянул руку Санчесу: — Быть может, все‑таки… поедете с нами?

— Я вернусь в свой батальон.

— Вы, может быть, его уже и не найдете.

— Любой батальон республики — мой, — ответил испанец.

— Я буду гордиться тем, что знал вас… — сказал Нед. — Передайте товарищам, что многие англичане будут продолжать борьбу за ваше дело у себя в Англии.

— Они проиграли битву там так же, как мы проиграли ее здесь, — с грустной улыбкой сказал Санчес.

— Если будет нужно, мы снова придем сюда.

— Кто знает: придете вы сюда или мы туда?

Глядя вслед удаляющемуся автомобилю, Санчес держал в руке смятый берет, потом повернулся и, закинув за спину винтовку, широким солдатским шагом пошел к дымящемуся Мадриду.

Чем дальше ехали англичане, тем запруженнее становилось шоссе. С выходом на главную валенсийскую дорогу двигаться удавалось только обочиной. Поток людей стремился на восток. Они шли пешком, одни налегке, другие нагруженные скарбом. Одни надеялись покинуть Испанию, чтобы избежать террора франкистов. Другие не хотели верить в поражение и думали, что в Валенсии они снова получат оружие, чтобы драться за республику. Но ни те, ни другие не хотели оставаться на месте. Ни те, ни другие не хотели оставаться во власти Франко, ходить по одной с ним земле, дышать одним воздухом.

Прошло не меньше суток, пока Неду и его спутникам удалось добраться до Валенсии. Улицы города были тоже забиты клокочущим потоком беженцев. Масса людей заполняла набережные в тщетной надежде, что какой‑нибудь из многочисленных пароходов, стоящих в порту, приблизится к дебаркадерам, чтобы принять эмигрантов. Но вместо того английские, французские и американские капитаны отводили свои пароходы все дальше от берега. Нед стоял в оцепенении: десятки тысяч молчаливых людей на набережной — с одной стороны, и десятки пароходов под флагами "великих демократий" — с другой. Это было нечто большее, чем мог понять Нед.

Вдали виднелся силуэт военного корабля. Нед без труда узнал от окружающих, что это британский крейсер "Дидона".

Вскоре от борта крейсера отделился моторный катер и направился к берегу. Он несколько раз проплыл взад и вперед мимо причала. Можно было подумать, что офицер отыскивает место, где можно пристать без риска быть раздавленным толпой, с ненавистью смотревшей на английский флаг. Наконец, не найдя безопасного места, офицер поднялся на корме катера и приложил ко рту мегафон.

— Мистер Грили! — крикнул он. — Мы ищем мистера Эдуарда Грили!..

Нед поднял руку и помахал шляпой. "Неужели старина Бен?!" — удивленно подумал он.

Катер приблизился:

— Мистер Грили?

Нед вынул паспорт и, не задумываясь, с размаху бросил его офицеру.

— Эти дикари не утопят катер, если я пристану, чтобы принять вас и вашего спутника? — с издевкой спросил офицер.

Нед повернулся к толпе. Он объяснил, что английские моряки хотят принять генерала Матраи на борт своего крейсера. Толпа ответила радостным криком:

— Да здравствуют английские моряки!

В это время Нед с разочарованием заметил, что ни он сам не сможет добраться до того места, где стоят носилки Матраи, ни их нельзя поднести к берегу. Чтобы очистить проход в плотной массе людей, первым рядам пришлось бы броситься в воду. Но прежде чем он сообразил, что можно сделать, носилки с раненым генералом поднялись над толпой. Передаваемые с рук на руки, носилки медленно двигались над многотысячной толпой испанцев. Руки мужчин тянулись к беретам и солдатским пилоткам. Женщины снимали платки и высоко держали их, так что ткань грустно колыхалась на слабом ветру, как прощальные флаги.

Когда носилки спустили в катер, Матраи попросил посадить его. Ни единым звуком не выдал он страшной боли в спине. Только еще большая бледность залила исхудалое лицо. Одну минуту он сидел с закрытыми глазами. Потом обвел взглядом толпу:

— Товарищи… братья… мы еще свидимся… мы будем драться… мы победим… — слабым голосом проговорил он и без сил упал на носилки. Но его слова, подхваченные передними рядами, как шопот ветра, из уст в уста облетели толпу.

Матрос поднял багор и оттолкнул катер от стенки. Над притихшей пристанью раздался чей‑то негромкий голос:

Фронтовые товарищи, пойте все,

Пусть другие песни молчат…

Мы песнь о харамском фронте споем,

Где погиб не один наш брат.

К одинокому певцу тотчас присоединились несколько голосов:

Гранаты рвали нас на куски,

Мы в руках винтовки сжимали.

Мы крепили своими телами Мадрид,

Мы Аргандский мост защищали.

Многие тысячи бойцов: крестьяне, рабочие, мужчины и женщины, пришедшие сюда из охваченного огненным кольцом сердца республики, посылали прощальный привет генералу.

А теперь в долине, вдоль наших траншей,

Ковер расстилается алый.

Над могилами красные маки цветут,

Где так много достойных пало…

На берегу не было больше никого, кто не присоединился бы к песне. Она неслась вдоль берега в подступившие к морю горы:

Но позднее и всюду, и всегда,

Где б семья ни сошлась трудовая,

Будет песня о харамской битве греметь,

На борьбу сердца поднимая.

Катер приближался к "Дидоне". Сквозь стук мотора до сидевших в катере все слабее доносилось:

И когда наш час желанный придет

И побьем мы всю вражью свору,

Люди мира придут на харамский фронт,

Как в февральскую пору…

Когда Нед со спутниками поднялся на борт крейсера, выяснилось, что он вовсе не тот Эдуард Грили, которого высадили в Гибралтаре. И Матраи не был тем пассажиром, ради которого корабль его величества "Дидона" совершил плавание из Портсмута к берегам Пиренейского полуострова.

Заработало радио. Командиру крейсера было приказано следовать в Гандию.

Туда же, таясь от глаз испанцев, помчался роллс–ройс британского посольства.

В ночь с 18 на 19 марта моторный катер "Дидоны" подобрал Роу на берегу близ Гандии Роу сопровождал маленький смуглый человек лет пятидесяти. Широкий, с чужого плеча штатский костюм мало подходил к его военной выправке. Это был изменник полковник Касадо.

На рассвете "Дидона" подняла якорь. Скоро испанский берег скрылся из глаз стоявшего возле иллюминатора Неда.

— Вот и всё, — проговорил он, не оборачиваясь.

Из глубины каюты послышался слабый голос Матраи:

— Ты его больше не видишь?

— Нет.

Матраи отвернулся к переборке.

После минутного молчания он спросил:

— А ты не думаешь, что эти господа выкинут меня за борт, как только узнают, кто я такой?