Время кобольда - Павел Сергеевич Иевлев

— Уверена?

— Идите уже, я знаю, вам надо. Сказала бы тебе «Прощай», да ты же опять придёшь. Упрямый. Поэтому свидимся ещё.

Фигля развернулась и пошла по коридору вниз. Ну что же, с каждым разом я вывожу её все дальше. Буду считать это за прогресс.

— У нас есть ещё время, — намекнула Нетта.

— Да, пойдём, прогуляемся, — неловко согласился я.

***

Сидим на мостках у моря. Постыдно используем казённое оборудование в личных целях. Здесь хорошо. Здесь и только здесь для меня всё цветное. Мы шли босыми ногами по полосе прибоя, я чувствовал упругость мокрого песка и прохладную влагу набегающих волн.

Это место Нетты. Наверное, когда её нет рядом, то она тут. Сидит вот так, склонив голову к плечу, и смотрит в набегающие волны. Но это не точно. Может быть, она впадает в гибернацию, как ноутбук с закрытой крышкой.

Не знаю. Не буду спрашивать. Буду ей любоваться. Она тут немного другая, не такая, как там. Более живая, более светлая. Янтарные глаза, яркие губы. Её можно обнять и даже чмокнуть в щёчку, почувствовав вкус соли на коже. Тут хорошо. Я бы остался здесь навсегда. Но у меня там дети — мои, и тоже мои, чьи бы они ни были. Да и вытащат, в конце концов, из капсулы. Это же уникальное терапевтическое оборудование, а не место для свиданий у моря с собственным электронным ассистентом.

— Бедная, — сказала Нетта, глядя в море.

— Все бедные. В чём-то она права — в жизни много боли. Боль — её основной признак. Перестал чувствовать боль — ты умер.

— Как Фигля?

— Да. Знаешь, я думаю, всё дело именно в боли. В какой-то момент её стало слишком много, и она просто перестала что-либо чувствовать. И это, наверное, похоже на смерть.

— Наверное?

— Я не знаю. Я-то чувствую боль. Я ничего кроме неё не чувствую. Значит, надо полагать, живу полной жизнью.

— Я очень хочу тебе помочь, — Нетта пододвинулась поближе, прижавшись ко мне бедром и положив голову на плечо. — Но не знаю, как.

— Я сам не знаю, девочка моя. Я даже не знаю, почему мне больно, в том-то и беда. Когда-то я думал, что так не бывает, и человек всегда знает, что и почему у него болит. Но я был дурак. Хотя, почему «был»? Вот у меня прекрасные дети, важная работа, мне есть где жить и что есть. У меня воспитанники, которые, в общем, отличные ребята. У меня есть ты, и есть это место. Мало кому так повезло в жизни. Я должен быть счастлив, но нет, сижу тут и ною. Потому, что мне больно. Постоянно больно, и я не знаю от чего. Дурак я старый, сорокалетний. Фу быть таким.

— Ещё не исполнилось, — пихнула меня локтем Нетта, — рано ты себя старишь.

— Может, и рано. Мне иногда кажется, что я родился лет ста от роду, и теперь только догоняю свой возраст. Но какого хрена мне так плохо, Нетта?

— Я не знаю. Я ж просто нежить, как говорит Фигля.

— Ты — самая лучшая на свете нежить!

Я обнял её и поцеловал в солёные губы.

— Спасибо, Антон, — она мягко, но настойчиво отстранилась, не ответив на поцелуй. — Это самое важное для меня. Что ты меня ценишь. Ты даже представить себе не можешь, насколько это важно.

— Но? — почувствовал я ту, смертельно знакомую интонацию, с которой обычно разговаривают со мной женщины.

— Во мне ты не получишь опоры, наоборот, глубже утонешь в боли и одиночестве. Тебе сейчас только вирт-аддикции для полного счастья не хватает. Я просто нежить, Антон. Помни об этом.

— Нежить, которая учит меня жить. Забавненько.

— Ты обиделся, как будто подкатывал к женщине, и она тебя послала! — рассмеялась Нетта.

— Э… Ну да, как-то глупо, ты права.

— Я твой вирп. Но ты обижаешься, как будто я настоящая, и это говорит о том, что ты очень близок к порогу вирт-аддикции. Нет ничего более обычного, чем влюбиться в собственного вирпа, и нет ничего более разрушительного для психики. Отчасти поэтому нас отключили.

— Чувствую себя идиотом, — признался я, — такое привычное, родное, уютное чувство… Спасибо тебе. Ты умничка.

— Нам пора.

Счастливый мир моря и солнца для меня погас. С тех пор, как я не вижу снов, только в нём мне бывает по-настоящему хорошо. Всё-таки правильно, что доступ к капсулам строго ограничен. Иначе все бы туда залезли и сдохли от счастья и обезвоживания.

***

В спальне выудил из тумбочки бутылку виски. Ежевечерний ритуал — почтенный директор детского дома, администратор и педагог, изволит накушаться крепкого. Полбутылки в день — это много или мало? А если каждый день? Не надо отвечать, я знаю ответ. Ах да, первым глотком запиваю таблетку. Антидепрессанты без виски — серотонин на ветер. Вот теперь я на некоторое время нахожусь в гармонии с собой и миром. Ещё недавно для этого хватало ста грамм, а до того — и пятидесяти. Мир определённо меняется к худшему. Алкоголь, оказывается, тоже подвержен инфляции.

Я разделся и лёг поверх одеяла — мансарда прогрелась за день и тут жарковато, но включать кондиционер неохота, от него воздух какой-то неестественный. Бутылку я взял с собой, и теперь ничто не мешало мне медитировать на потолок. Ну что, боль — приходи!

И она пришла.

Микульчик прогнал меня через все свои электронные хренографы, просмотрев каждую молекулу в моей стареющей тушке. Я поразительно здоров для своего возраста и биографии. Костные мозоли на местах старых переломов, зубное протезирование и множество шрамов не в счёт.

Нечему там болеть.

Но болит.

Каждый вечер, стоит мне лечь, приходит она — её величество сраная боль. Она не очень сильная, с ней можно жить. Просто не хочется.

Потому что знаешь — вечером ты ляжешь в постель, и тебе