Проданная (СИ) - Шарм Кира

Так какого хрена меня заклинило на этих, блядь, глазах?

Каждый раз крышу от нее срывает.

И там, в примерочной — кажется, совсем рвануло. Взял бы ее там, сам поражаюсь, как остановился.

Сжимаю и разжимаю кулак, жадно затягиваясь сигаретой.

И почему губы сами по себе расплываются в улыбку от того, что понимаю, — не от меня она шарахалась. Я, оказывается, вопреки всему, ей не противен. Ревнует золотая принцесса. До ненависти прямо ревнует. Настолько, что даже решилась замахнуться и ударить! А ведь в ее положении должна быть тише воды, ниже травы. Да глаз на меня поднять должна бояться!

Какая же она горячая…

Потому и срывает меня так, как будто с женщиной в жизни раньше не был. Не то, что прошлой ночью, а вообще никогда!

Страсть из этой девочки так и брызжет. Во всем. Из каждой клеточки, в каждом взгляде. Разная страсть. Но даже ненавидеть — и то не многие так могут.

Видимо, потому и хочу страсть эту безумную увидеть. Хочу, чтоб так же ко мне тянулась, как и я. Чтобы до боли ей хотелось со мной быть. Чтоб ломало и выкручивало от желания.

Чтобы такое со мной почувствовала, как никогда и ни с кем. Чтобы жених ее плюгавый и кто еще там до меня был — в марево, в ничто превратилось!

Чтобы сама тянулась за каждым моим прикосновением. Каждым вздохом своим чтоб еще больше страсти моей просила.

Чтобы горела и плавилась. Одуревшая, опьяненная, все на свете под моими руками на хрен чтоб забыла. Не только всех остальных мужчин, которым, маленькая заноза, позволяла к себе прикасаться, нет!

Чтоб дух из нее вышибало! Чтобы забыла, кто она и, кто я, и ради чего она в моем доме и в моей постели. Чтобы ради того, чтоб быть со мной в ней была, а не ради сестры!

Потому что я — обо всем на свете забываю, когда она рядом. Тону, блядь, в этих ненормальных медовых глазах, как муха в меду этом вязком дурманящем увязаю. Влипаю в нее.

Пусть и она забудет. Пусть сгорит. Пусть даже это будет единый миг перед тем, как я ее сломаю. Но я, блядь, хочу этого огня. Поцелуев ее- не подневольных, не за то, что сестру спасу, а у нее выбора другого нет. Нет, я хочу, чтобы по-настоящему, меня губы эти ласкали! Чтоб звали и имя мое чтобы выкрикивала в оргазме, забыв свое собственное!

Прям до ломоты в костях, до скрежета зубовного этого хочу.

Краем глаза замечаю, что София уже выходит из примерочной.

Несмотря ни на что. в том самом розовом перламутре, который, блядь, не скрывает ее тела, а только наоборот, его подчеркивает.

Собранная вся. Ни одной эмоции на лице. Плечи расправлены и такая уверенная походка, будто не принцесса она, а самая настоящая королева. Блядь, оторваться невозможно. Про сигарету даже забываю, что тлеет в руке, обжигая пальцы.

Да, осознание мести греет душу. Заставляет наслаждаться падением врага. И сердце так часто бьется именно от этого. Она принадлежит мне, и так было бы, даже если бы Лев сейчас был бы жив и при власти. У меня давно было множество разных вариантов, как заставить его ее отдать, засунув язык себе в задницу.

Адреналин бешено ведет по венам, когда представляю, как он смотрит на меня сейчас с того света, беспомощной ненавистью сверкая черными глазами, под взглядом которых все отступали. Как яростно и бессильно сжимаются его кулаки.

Но ты ни на каком свете не сможешь меня достать, Лев Серебряков. Где бы мы не находились, а будет, по-моему. Так, как решу я.

Скривился, когда ко мне с заискивающей улыбкой и гордо выпятив слишком уж просвечивающуюся грудь, направилась директриса этого заведения. Вера, кажется. Я плохо помню имя, но точно знаю, сколько ей лет, где она живет и что она любовница Забелина, одного из бывших криминальных авторитетов.

Увядающая уже любовница, тридцати пяти лет, на которой он когда-то был повернут. Тогда и заключил ради нее контракт с модельными домами, чтобы ей эксклюзивно поставляли одежду и белье. И магазинчик этот купил.

Только в последнее время он все чаще развлекается в элитных борделях Влада Северова. С молоденькими девочками. И думает, как бы дать Верочке своей отставку.

Я знаю все. Про всех. Кто владеет информацией, тот владеет миром. Я даже знаю, что Вера не носит нижнего белья и идеально делает горловой минет. И сколько ей было лет, когда она лишилась девственности. И даже то, что она прекрасно понимает, что повернутый на ней прежде любовник охладел. И яростно ищет ему замену в дорогих закрытых клубах.

— Станислав Михайлович? Вы теперь покровитель Софи?

Выпячивает грудь еще сильнее. Так, что коричневые огромные соски почти заставляют пуговицы блузки выстрелить.

— Бедная девочка… Столько пришлось пережить…

Красноречиво облизывает пухлые губы, подходя ко мне слишком близко. И каждое слово — с придыханием.

— София закончила примерку, — равнодушно скольжу глазами по предложенным мне прелестям, переводя взгляд на витрину, через которую вижу принцессу у стойки. — Упакуйте и посчитайте все, Варя. Принесите лично нам в машину.

Дергаю дверь, с наслаждением замечая, как золотая принцесса вздрагивает от моего появления.

— Все принесут, — шепчу ей на ухо, забирая в свой плен руку, которую она не выдернет, не посмеет, тем более — при всех. — Пошли. Надеюсь, ты выбрала все, чего тебе хотелось.

И ведь даже не смотрит на меня! Кивает равнодушно, даже не глядя! Снежная, блядь. королева, вот самая настоящая! Истинная аристократка, даже в нищете и унижении ведет себя как будто весь мир у ее ног!

Но ничего. Я обрежу эти крылья. Ты будешь истекать кровью, девочка, когда они растреплются окончательно!

Корона не чувствуется тяжелой, когда она сама приплыла тебе в руки. Она давит, только если ее заработать, как твой отец… А, ты не знаешь еще. папочкина принцесса, как дорого стоит каждый грамм золота на этой короне.

Глава 39

— Тебе идет…

Санников уехал сразу же, как мы вернулись из магазина.

Слова не сказал, просто развернулся и ушел. Все с тем же каменным лицом, без единой эмоции.

А после курьер доставил еще кучу разных вещей. Мои любимые духи. Косметику. Гребни и заколки. Домашнюю одежду, — хотя, скорее, более подходящую для борделя. Все откровенно прозрачное. Не предполагающее никакого пространства для воображения.

Целые ворохи еще каких-то платьев. Огромные пакеты с бельем, — неизменно кружевным, откровенным, слишком сексуальным. Даже на показах я и то носила более скромное.

Он и правда относится ко мне, как к кукле. Кукле, призванной его постоянно возбуждать и утолять его голод.

Хотела бы возмутиться. Но я и так дала себе слишком много воли. Слишком проявила свой характер там, в примерочной. Если бы не договор, впилась бы в его лицо ногтями! С наслаждением бы наблюдала за тем, как по нему проступают кровавые полосы, как вся эта каменная невозмутимость сходит с его лица! Но, черт, я не должна так поступать! Даже поражаюсь, что он никак не среагировал на ту пощечину!

Но, оставшись в огромном доме одна, вдруг понимаю. Санников — не наибольшее зло, не тот, кто причиняет больше всего боли.

А вот те взгляды… Те осколки прежней жизни, которые так больно режут, кромсая меня саму на осколки… Презрение, пренебрежение в глазах тех, кто, казалось, был таким близким!

Было много ударов после смерти отца. Слишком много. Друзья, которые отвернулись. Те, кто ел с нашего стола, а после не отвечал на телефонные звонки, когда нам так безумно была нужна помощь!

Но теперь, после этого магазина, после презрения в их глазах, меня будто прорвало. Последняя капля, и, вроде бы, такая мелкая, ничего не значащая, — а выбила меня из колеи.

Санников не скрывает и никогда не скрывал своих мотивов. Он мог смотреть в глаза отцу и угрожать. А эти… Эти прикидывались друзьями. И именно они больнее всего ранят самую душу…

Заставляю себя не думать.

Бросаю взгляд на часы.