Гибель Иудеи - Элиза Ожешко

Наклонившись над ним, он рассказал ему обо всем, что пережил: о событиях в Птолемаиде, о жизни в Бет-Эден, о любви к Деборе и о том, как, спасенный Хлодомаром, он попал в Иерусалим.

Отец и сын не обращали внимания на присутствие еще одного человека в комнате. Упоминание имени Хлодомара заставило его вздрогнуть. Когда же Регуэль назвал имя Габбы, он с побледневшим лицом вышел из комнаты. Проходя по коридору, он услышал чей-то знакомый голос:

— Мероэ!

Она стояла, прижавшись к стене, и в безумном страхе протянула руки вперед, словно защищалась от него. Он уже хотел было броситься на нее, вдруг послышались голоса Габбы и Хлодомара.

Изрыгая проклятья, он бросился бежать.

— Вина твоя велика, — сказал Иоанн мягким голосом, когда Регуэль закончил свой рассказ. — Но ты поступил, как ребенок, и Бог простит тебя, если ты отныне посвятил себя только Ему.

— А ты, отец, простишь? — спросил Регуэль, став на колени и наклонив голову. Иоанн положил руки на голову сыну, благословляя его.

— Я не сержусь на тебя Регуэль, — прошептал он. — Твое появление кажется мне милостью неба. Если бы я был так грешен, как мне кажется в минуты душевных мук, справедливый судья не послал бы мне этой последней радости.

Регуэль изумленно посмотрел на его бледное лицо.

— Ты говоришь о своих преступлениях, — воскликнул он, — ты — лучший из отцов, всегда ставивший Бога и отчизну выше всего!

— Ты забываешь кровь двенадцати тысяч жертв, — грустно ответил Иоанн. — Она взывает к небу о мщении.

— Бог не внемлет предателям.

Иоанн закрыл лицо руками.

— Как узнать наверняка, что они предавали отчизну, — сказал он жалобным голосом. — То письмо Вероники к Ананию, может быть, было ловушкой, чтобы усилить наши междоусобия; в ту минуту я обезумел от бешенства и слепо верил тому, что видел; потом наступили страшные мучительные сомнения, но уже было поздно. С тех пор…

Ледяной холод охватил его дрожащее тело, ослабленное приступами лихорадки.

— Но теперь будет лучше, — продолжал Иоанн, сжимая руки Регуэля в своих, и слабая надежда засветилась в его взоре. — Теперь, когда ты около меня, ты мне поможешь переносить эту тяжесть. Увы, муки мои не оставляют меня и вблизи того, кто был мне самым лучшим другом. Мне даже тяжело видеть его. А между тем он, Оний, и передал мне письмо Вероники к Ананию.

Регуэль вздрогнул.

— Оний? — спросил он, пораженный смутным воспоминанием; ему казалось, что он слышал это имя от Хлодомара.

— Да Оний, — сказал Иоанн несколько удивленный. — Нет, впрочем, — прибавил он, подумав, — ты не можешь его знать. Он явился ко мне в Гишалу из Птолемаиды уже после того, как ты уехал. Это последний из колонии Клавдиевой.

Регуэль побледнел. Вот то, чего он боялся. Оний, который с помощью письма Вероники склонил отца к убийству знатных граждан, и тот Оний, которого Хлодомар привел по поручению Агриппы в Гишалу, — одно и то же лицо.

Но пусть Иоанн никогда не узнает, что он стал жертвой обмана. Ония нужно удалить незаметно, а Веронику… О, когда настанет день отмщения всему царскому роду предателей! Оний! Регуэлю нужно посоветоваться с Хлодомаром и Габбой.

— Позволь мне, отец, — сказал он, поднимаясь, — привести к тебе моих друзей…

Он не успел договорить, как послышался крик Мероэ, испуганной появлением Ония. Вслед за тем дверь открылась, в комнату вошли Габба, Хлодомар и Мероэ, прежде чем Регуэль мог помешать им.

— Прости повелитель, — задыхаясь, проговорил карлик, бросаясь к ногам Иоанна. — Измена проникла в эти стены.

— Измена?! — крикнул Иоанн гневно. — Кто говорит в доме Иоанна об измене?

— Еще раз прости, господин, — сказал Габба, дрожащий от возбуждения. — На этот раз негодяй попался нам в руки. Он не уйдет от меня, клянусь всеми богами, которым он служил на Кармеле, когда называл себя Базилидом.

Иоанн вздрогнул и подошел ближе.

— Базилид? — спросил он.

— Да это так, — подтвердил карлик. — Я — Габба, бывший шут Агриппы. Я знаю все гнусные поступки Базилида лучше, чем кто-либо. Я ненавижу его, хотя эта ненависть и величайший грех. Базилид мой отец, а эту девушку, Мероэ, он мучил, пользуясь ею для своих дьявольских жертвоприношений. Теперь он снова встретился нам там, за дверьми, где мы ждали возвращения Регуэля. Он вышел отсюда, из этого покоя…

Недоверчивая улыбка показалась на устах Иоанна.

— Ты ошибся Габба, — сказал он, — хотя намерения твои хороши. У меня был один из самых близких друзей моих — беглец из Птолемаида.

— Да ведь Птолемаида лежит у подошвы Кармеля, — сказал карлик, дрожа от волнения. — Спроси же Хлодомара, спроси Регуэля, сына твоего…

Иоанн снова вздрогнул, и взгляд его обратился на присутствующих; все они были смертельно бледны.

— Говори же, Хлодомар, — сказал он беззвучно.

— Я тоже некогда служил Агриппе, — сказал германец, — и тогда, по его поручению, я провел Базилида, Кармельского пророка, в Гишалу. Он должен был вкрасться в доверие Иоанна из Гишалы и передать царю и Веронике намерения их опасного противника. Это было в тот день, когда наместник Иосиф бен Матия объявил Иоанна вне закона и когда его галилейские союзники отпали от него. Базилид назвал себя последним из колонии…

— Хлодомар, молю тебя, остановись, — крикнул Регуэль. Он подбежал к отцу, чтобы поддержать его, но Иоанн собрал последние силы и медленно направился к двери. Глаза его сверкали.

— Благодарю вас, друзья, вы спасли Иерусалим, — проговорил он глухо, — от больших невзгод. Пойдемте же теперь к изменнику…

Иоанн не мог продолжать, глухой стон вырвался из его груди, но все-таки вышел из комнаты, держась прямо, и направился мимо стоявших на страже воинов к той части дворца, где жил Оний. Каждый раз, когда по пути ему встречался галилейский воин, Иоанн давал ему знак, и воин присоединялся к шествию, которое двигалось вперед медленно и тихо, как похоронная процессия.

Дверь в комнату Ония была широко раскрыта На столе посреди комнаты горела свеча, пламя ее беспокойно колебалось и бросало дрожащие отсветы на свиток, положенный под подсвечник. Комната была пуста, только на пол валялась брошенная впопыхах одежда.

Иоанн остановился на минуту на пороге, потом покачал головой, как будто ожидал случившегося, потом он вошел и вынул свиток из-под светильника. Он прочел спокойным беззвучным голосом:

«Ты слишком поздно прозрел, Иоанн из Гишалы. Базилид ушел, закончив свое дело. Сила сопротивления Иерусалима сломана, и в этом виноват ты — защитник Иерусалима, умертвивший двенадцать тысяч граждан. Если нам суждено когда-нибудь увидеться, то ты сможешь подтвердить Веронике, что я поступал согласно ее приказаниям. Большего не смог бы сделать и сам Нерон: двенадцать тысяч благородных голов были снесены при помощи нескольких жалких слов, в которых не было даже намека на правду. Прости, Иоанн, что я растравляю твои раны, но я не мог уйти, не внушив тебе некоторое уважение перед заслугами твоего друга Ония, последнего из колонии Клавдиевой». Наступила душная тишина, все молчали. Казалось, что вина одного сразу легла бесконечной тяжестью на всех. Иоанн повернулся и пошел к выходу. Он все еще держал свиток в руке; все замерло в его душе. Воины отступили перед ним, образуя проход; он шел вперед и никто не осмелился взглянуть ему в лицо. Регуэль преградил ему путь.

— Отец! — сказал он, протягивая руку к злополучному свитку. Иоанн остановился и взглянул на сына остановившимся потухшим взглядом. Регуэль отшатнулся, как будто его остановила рука Господня или величие вины, сиявшее на лице его отца, — безвинной вины.

Иоанн из Гишалы затворился в своем покое; напрасно Регуэль стучался в дверь до поздней ночи — она оставалась закрытой.

Вождь Иерусалима стоял у открытого окна, не двигаясь и не произнося ни звука. В его руке на ночном ветре трепетал свиток Базилида, глаза Иоанна прикованы были к светилу, сиявшему на ночном небе. Двенадцать тысяч человеческих душ взывали к Всевышнему об отмщении, вот почему Иерусалим под мечом Господним.

Давно ожидаемые события в Риме наступили. Нерон пал жертвой своих врагов, и оставленный всеми своими сторонниками, покончил жизнь самоубийством. За ним последовал Гальба, убитый на площади. Вокруг Оттона, выбранного в цезари, начались нескончаемые раздоры и смуты, тем более опустошительные, что Вероника, действовавшая вместе с Титом, употребляла все, чтобы усилить их. Она думала, что наступил надлежащий момент для вступления Флавиев на цезарский престол. Потоки золота текли в Рим, в Египет и Азию, чтобы повсюду иметь сторонников Флавиям. В войске Вероника и Тит сумели возбудить симпатию к Веспасиану и возмущение против Вителия, полководца Оттона. Либийские легионы первые провозгласили имя Веспасиана. К ним присоединились полководцы Египта и Сирии. Солдаты окружили палатку Веспасиана, требуя, чтобы он освободил Рим от гибельных смут, низверг порочного Вителия и восстановил в империи спокойствие и справедливость. Когда же полководец стал колебаться, они обнажили мечи, угрожая Веспасиану смертью за сопротивление воле легионов. Он вынужден был согласиться, и его тотчас же окружили солдаты, выражая ему свое повиновение и преклонение. Впереди всех шел Тит — римский легат. Как бы повинуясь божественному вдохновению, Вероника громко воскликнула в то время, как Тит наклонился и поцеловал руку отца: