Леди Артур (СИ) - Осипов Игорь Валерьевич

Я прищурился, вспоминая значение выражения. А звучало оно как «бездна разверзнется». В общем, придёт жирный полярный лис, полный песец который.

— А солдатки?

— Эти тоже сейчас бунт устроят. Их отправили ящики разгружать, а они же проклятые. Кто тронет — матка выпадет. Вот и стоят, как овцы на стрижке, блеют.

Я глянул в ту сторону, где связанную солдатку уже прикрепили к оглобле и теперь готовы были вытолкнуть за пределы защитного круга.

— Катюша… — начал я, но увидел на лице храмовницы недоумение и поправился: — Так у меня на родине твоё имя ласково звучит.

Девушка слегка улыбнулась, прикусила губу и принялась теребить кончик одной из своих косичек, глядя на меня сверху вниз, — это при разнице в росте около десяти дюймов, то есть больше двадцати пяти сантиметров, причём не в мою пользу. Я тоже улыбнулся, но не от этого. Вокруг дурдом, а ей романтику подавай.

— Катюша, а может быть, ты с призраком совладаешь?

— Не сейчас, — смущённо ответила она. — Если львица вырвется, всем плохо станет. Я лучше валерьянки у Ребекки попрошу.

Я вздохнул и кивнул. Буду сам разгребать это безумие…

Глава 15. Сумасшедший день. Часть 2

— Сядь, тебя увидят, — произнесла Джинджер, прислонившаяся к стволу большого дерева. Рыжая строгала небольшим ножичком кусок сушёного мяса, отправляя жёсткую, как опилки, стружку в рот, и глядела на стоящую на коленях Барбару. Сейчас они словно поменялись местами: Джинджер была спокойна и даже довольна, а чахоточная здоровячка, время от времени утыкаясь лицом в толстое полотенце, чтоб своим кашлем не выдать присутствие, взволнованно вглядывалась в зазоры между деревьями, где виднелась проклятая поляна. Она кусала губы и блестела неспокойными глазами.

— Сядь, — повторила рыжая.

— Там Джек. Они его куда-то тащат.

Джинджер оторвалась от мяса и принюхалась к слабому ветерку, идущему как раз со стороны поляны. Если Ёвен Дель Виенто не соврал, то это он направил ветерок таким вот образом.

— Свежей кровью не пахнет.

— А зачем они его тащат? — не унималась Барбара. — А вдруг они его в жертву местному призраку принесут?

Джинджер опять принюхалась. Для неё нос был столь же важен, что и глаза для львицы, и нос не чуял новых неприятностей. Ветер доносил запах вчерашней крови, дерьма, пота и страха от людей, запах навоза и парного молока от привязанного к колышкам скота, запах псины сильного молодого пса, которому не мешало бы задать трёпку, чтоб знал место. А ещё пахло валерьянкой и большой кошкой, цветочным маслом волшебницы, резкими духами рыцарш и непривычным парфюмом халумари. Волчице нравилось смотреть, как этот уродец суетится, пытаясь что-то сделать с проклятьем старой стрелы.

— Зачем они его к повозке толкают? — снова прошептала обеспокоенная Барбара, вытянув шею.

— Сядь, — тихо протянула Джинджер. — Нет ничего худого.

Рыжая недовольно поджала губы: вот вцепилась же эта чахоточная в одного мужичка, как пиявка, и суетится с ним. Сама волчица не любила кого-то одного, вопреки своему естеству, ей нравилось зайти в трактир на улице красных фонарей, кинуть на стол монеты и наслаждаться тем, как расфуфыренные мужички начинают наперебой льстить и нахваливать себя, устраивая сучью свадьбу. А потом она выбирала одного, а может, и не одного, чтоб до утра простоять на четвереньках, подложив под живот для удобства толстую подушку и вцепившись зубами в другую. И чтоб непременно все коленки стёрлись до ссадин, и не только коленки.

Джинджер мечтательно вздохнула, вспомнив, как Ёвен, подглядев карту, сказал, что путь лежит через Коруну. Потом она тихо хихикнула. Ей досталось всё лучшее и от человека, и от волчицы, кроме, пожалуй, вспыльчивости, но это даже не недостаток, а часть собственного характера. Вот некоторым поломанным при преображении не повезло: их тянет не на людей, а на кобелей и волков. Сколько среди простого народа шуток по этому поводу — не счесть. И львица, уцепившаяся за халумари, наверняка сама ликует, что ей не львы нужны.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Помнится, ещё в ордене, когда были совсем юными дырками, по весне под окнами казармы львиной стражи подражали мяуканью котов, а потом уворачивались от летящих сверху поленьев. Зато потом львицы мстили: притащат в Волчье Логово недельного щенка, сунут под нос на вытянутых руках и кричат: «Его какашки срочно нужно вылизать!»

А эту Катарину рыжая вспомнила. Она была на два года моложе и училась у преподобной Карен. Помнится, как-то на спор залезла по отвесной стене на крышу дозорной башни, а после до самого утра орала, чтоб её сняли, так как сама не может. Совсем как котёнок, вскарабкавшийся на дерево и жалобно мяукающий там. Никакого чувства юмора.

Джинджер снова хихикнула, а потом прикусила губу и, дотянувшись ногой до вглядывающейся в даль Барбары, пнула ту по щиколотке.

— Да сядь ты, наконец.

А тем временем на поляне, откуда послышались крики о пощаде, развернулось новое действо. Орала женщина, убившая другую. Её, привязанную к концу длинной жердины, высунули за пределы защитного круга; свободный конец деревяшки подсунули под большой ящик, оперев серединку на самодельные козлы, так что теперь солдатка висела на палке, как колбаска над костром. Не хватало огня.

Кричали и те, что волокли тощего Джека к фургону…

* * *

— Думай, Юра, думай, — пробормотал я вслух мантру дня, глядя на женщин, тащивших испуганного писца-соколятника к моему фургону. Было бы поспокойнее — посмеялся бы, так как сей момент походил на эпизод из очень старой комедии «Человек с бульвара Капуцинов» — именно тот, где горожанки несли кинооператора и кричали: «Фильму! Фильму! Фильму!». Только вопли сейчас были другими: «Ничё тебе не будет, матки нет, не отвалится. А на стручок проклятия не было!»

Однако ситуация оставалась далека от комедийной. Впрочем… Ему, конечно, ничего не сделается. Но и тяжёлые ящики тощий, как подросток, писец в одиночку не сдвинет. Значит, нужно придумать нечто другое.

— Думай, — повторил я, а потом повернулся и побежал к палатке, где спрятался от всего мира в своей печали Андрей. Сам лейтенант мне был не нужен. Я шёл за другим.

Обернувшись разок на орущую во всё горло убивицу, привязанную к длинной жердтне и похожую на смартфон, нанизанный на селфи-палку, пересёк поляну. Когда распахнул вход в палатку, в нос ударил запах спиртного, а тоскливый Андрюха обнаружился сидящим в обнимку с бутылкой какого-то пойла.

— Что вам всем надо? — буркнул он и поднял с пола кружку, но пошатнулся.

— Вот блин, — выругался я. — Когда успел-то?

— Какая разница? Вот какая вам всем разница! — подался вперёд лейтенант, а из накренившееся бутылки зелье полилось на пол. Я шевельнул губами, едва воздерживаясь от грубых словесных конструкций: запах пойла теперь нескоро выветрится, а ночевать, как в жилье алкашей, я совсем не горел желанием.

При этом взгляд у лейтенанта остался цепким и осмысленным. Специально строит из себя нажравшегося, чтоб отстали все.

— Да мне без разницы. Где мой фонарик?

— Откуда я знаю, где твой… как он на местном говорится? Пута линтерна? Ага? Не знаю, где этот долбаный фонарик.

— Не выражайся, если не знаешь правильных слов, — покачал я головой и начал рыться в вещах, сложенных у одной их стенок в кучку. Этот алкаш всё вывалил из сумки.

— А что не так? Пута́на — долбанная девка, шлюха. А пута линтерна — долбаный во все дырки фонарик, — ехидно отозвался Андрей.

Я не стал поправлять лейтенанта, потому что он говорил правильно. Где этот долбанный фонарик? Искомый предмет не находился, а без него сложно было бы спасти писца от сорванной спины и организовать работы с приборами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Да матрэ миа! — выругался я. Причём слово «да» — по-русски, а остальное на местном. Фонарик так и не нашёлся несмотря на то, что я всё переворошил. — Ладно, запасной вариант.

Выскочив из душной, провонявшей разлитым спиртным палатки, я направился к своему фургону. Там писца уже затолкали под тент и орали, чтоб он доставал халумарское колдунство.