Халтурщики - Том Рэкман

— Не хочу, чтобы ты скучала, — говорит он.

— Я не скучаю. — Анника включает музыку: Дайна Вашингтон поет «Все может измениться в один день». До встречи с ней Мензис совершенно ничего не знал о джазе, это она его к нему пристрастила, познакомив с Эллой Фицджеральд, Ниной Симон, Фрэнком Синатрой.

— Ты поразительно самодостаточна, — говорит он. — Я боюсь, что надоем тебе. Особенно мои носки.

— Такая вероятность есть. Но пока никто не видит, как я каждый день готовлю тебе ужин, бояться нечего.

По крайней мере она живет за границей. Анника может сказать, что учит иностранный язык, что Рим — город искусства, и жизнь в нем сама по себе дает эстетическое воспитание. Когда она все же вернется к фотографии, этот опыт непременно благотворно скажется на ее работах. Если бы в Вашингтоне она только и делала, что домохозяйничала… но нет, такого просто быть не могло. Но за границей правила поменялись. Пока ее никто не видит. По возможности она старается избежать визитов родных и друзей, и, чтобы предотвратить их, сама летает домой два раза в год. Если бы только мать ее видела! Она так старательно внушала дочери, насколько важна для нее карьера и финансовая независимость. А если бы друзья из художественной школы узнали, что ее «Никон» стоит в коробке и давно уже покрылся пылью, зато коллекция кулинарных книг все растет и растет — ужас домашней жизни! У него карьера, престиж. А у нее что? Ей достаются грязные носки. У него в случае чего есть счет в банке. А у нее? Как она сможет объяснить такой пробел в своем резюме? Как она сможет объяснить, что ей нравится быть домохозяйкой?

Коллегам Мензиса почти ничего не известно об их совместной жизни. Какое-то время Анника дружила с Харди Бенджамин, они вместе пили кофе в эспрессо-баре, расположенном неподалеку от редакции газеты, почти каждый день. Но потом у Харди завелся парень, и ее дружба с Анникой пошла на убыль. А остальные коллеги вообще склонны забывать, что Мензис живет с девушкой — если бы их спросили, чем, по их мнению, он занят в свободное от работы время, они бы предположили, что он постоянно один и питается тонкими бутербродами, внимательно изучая состав хлеба. Как человек он для коллег почти не существует, для них Мензис — постоянно морщащий лоб педант за рабочим столом.

Приближается корпоративная вечеринка, и он даже думает, не скрыть ли сей факт от Анники. Если она увидит его среди коллег, она поймет, что они о нем думают.

— Я тебя предупреждаю, там будут только скучные журналисты и редакторы.

— Ты хочешь, чтобы я с тобой пошла?

— Да я сам не хочу идти.

— Может, тебе нужна моя поддержка. Но если ты не хочешь, чтобы я шла…

— Я тебе всегда рад.

— А что мне отвечать, если они будут интересоваться, чем я занимаюсь?

— Никто ничего такого не спросит.

— Ну а вдруг?

Когда они входят в офис, Мензис отпускает руку Анники, а потом жалеет об этом. В глазах коллег он видит жгучее любопытство: что же связывает его с этой куда более молодой женщиной? На ней фиолетовое платье и колготы в черно-зеленую полоску, улыбка на ее губах возникает так спонтанно, что, похоже, удивляет ее саму; Мензис же одет в голубую «оксфордскую» рубашку и коричневые вельветовые штаны, он пухловат, хоть по выходным и старается делать помногу приседаний, полукольцо каштановых волос обрамляет его лысину, которая начинает блестеть, когда он волнуется, а бывает это довольно часто.

Заметив их, Харди как-то слишком рьяно машет рукой и спешит к ним. Она болтает несколько минут с Анникой, принимая ее приглашение пойти вместе на йогу, хотя они обе осознают, что цена этому обещанию невелика. «Ладно, — говорит Харди, пойду, наверное, спасать своего». Рори, ее парень, последний раз был замечен с бутылкой вина в руках, когда пытался втянуть хмурого Германа в спор по поводу киноляпов в «Джеймсе Бонде». Харди рысью уносится на помощь.

Остальные коллеги подходят к Мензису, глядя то на своего нагоняющего тоску редактора, то на его соблазнительную юную спутницу. «Ну что, Мензис, дружище, представишь нас друг другу?»

Вернувшись домой, он сообщает Аннике.

— Все от тебя просто, — он выдерживает паузу, — протащились.

Анника улыбается.

— Протащились? Что, как в девятом классе?

— Понимаю, звучит смешно. Но я серьезно — я впечатлен.

Она целует его веки и хватает его за задницу.

На следующее утро он просыпается рано и остается в постели на несколько лишних минут, наслаждаясь нежной кожей ее спины, ароматом ее волос. Мензису сложно поверить, что Анника реальна, в темноте он чувствует долетающие до него волны ее дыхания.

По пути на работу он задерживается у витрины магазина. Вот этот бирюзовый браслет? А те сережки? Это набор? Он в украшениях не разбирается, не может судить, красива ли та или иная вещь и понравится ли она Аннике. Ему бы узнать ее мнение, но так не удастся сделать сюрприз. Мензис смотрит, когда магазин откроется. Может, ему удастся сбегать сюда между выпусками. Нужны ли ей сережки? «Нужны» — разве это важно? А что важно? Важно что-то сказать ей этим подарком. Что именно? Точно он не знает, но что-то сказать точно надо. Он часто берет Аннику за руку, а потом отпускает. И все его попытки дать ей понять, насколько она важна для него, проваливаются. Он купит эти сережки. Но магазин закрыт.

За ужином Анника болтает о прошедшем корпоративе, высказывается о коллегах Мензиса.

— Герман душка, — говорит она.

— По-моему, этот эпитет ему не подходит.

— Он милый, — настаивает она. — И он так неуверен в себе.

— Герман? Герман Коэн?

— И с Кэтлин мне было интересно поговорить. Она от тебя в восторге.

— Она в восторге от того, что я делаю за нее всю работу.

— Очевидно, что она очень тебя уважает.

— Правда?

— А стажеры такие молоденькие! Я себе показалась просто древней старухой. Вообще-то я действительно уже чувствую себя старухой.

— Если ты себя считаешь древней, про меня ты, наверное, думаешь, что я вообще из доисторических времен.

— Вовсе нет, я только о себе.

— Двадцать семь это еще не много.

— Это зависит от того, что ты успел сделать. Моя сестра говорит, что если человеку суждено достичь каких-то высот, то к тридцати это уже понятно.

— Неправда, это всего лишь мнение твоей сестры. Да и все равно у тебя есть еще три года — вот тогда и поговорим, насколько ты бездарна. Согласна? И к твоему сведению, я к тридцати годам еще ничего не добился.

— Чем ты тогда занимался?

— Кажется, я жил в Вашингтоне. Правил там тексты.

— Значит, добился.

— Это я не могу назвать достижением.

— Но ты делал карьеру, ты был квалифицированным специалистом. Это не то же самое, что мои бессмысленные фотографии с претензией на художественность, такие сейчас сможет сделать любой дурак, у кого есть цифровой фотоаппарат и «Фотошоп», — спорит Анника. — Я столько торчала в темной комнате, дыша фиксажом, с пластиковыми кюветами, стоп-ваннами и щипцами в руках! Только время потратила впустую.

— Во всем есть польза.

— Не во всем. Ну, давай посмотрим правде в глаза, ведь нельзя сказать, что я тут с толком провожу время. Я даже по-итальянски до сих пор как следует разговаривать не могу. Мой мужик живет новостями, а я ни малейшего представления не имею о том, что творится в мире.

— Имеешь.

— Может, мне стоит начать читать твою газету. На вечеринке все говорили с таким знанием дела.

— Какого дела?

— Ну не знаю, о парламентском голосовании, гонках вооружения в Южной Азии и трибуналах ООН в Камбодже. А потом они смотрят на меня, а я такая, типа: «Привет, я раньше была ассистентом фотографа, а теперь живу у Крейга».

— Это наша общая квартира, — поправляет он. — Если уж на то пошло, твоя. А мои коллеги просто обязаны все это знать — это же их работа.

— Вот именно. А я не обязана ничего знать.

— Ты опять хочешь поискать работу? Я снова могу закинуть удочки.

— Думаешь, надо?

— Ну, необходимости в этом нет. — Похоже, это неправильный ответ. — Но попробовать не повредит. Опять же я рад буду помочь. Ты только скажи, что тебя интересует. Или ты хотела вернуться к фотографии?

— Не знаю.

— А о чем ты говорила с Харди, вроде о йоге, да? Наверное, будет здорово? Я, конечно, не говорю, что это решение всех проблем. Но я не хочу, чтобы ты от меня устала, из-за того, что тебе весь день приходится сидеть дома и стирать носки.

Наступает день рождения Анники, и он дарит ей бирюзовый браслет с сережками, подписку на итальянский фотожурнал и абонемент в центр йоги.

На йоге Анника немедленно заводит друзей. Они все местные — творческие люди, из тех, кто слишком много курит, красит спальни в оранжевый цвет и от которых пахнет мокрой шерстью. Особенно симпатичен ей неуклюжий парнишка по имени Паоло.