Я - чеченец - Герман Садулаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в той, небольшой части, посвященной именно писательству, было сказано именно об этом. О том, что нельзя писать о себе, и о других настоящих людях тоже нельзя писать. И о реальных событиях, которые произошли с этими людьми.
Наверное, если совсем плохо с фантазией, можно сочетать наблюдение и вымысел. Например, взять реальных людей и придумать события, которые с ними произойдут. Получится современная повесть или даже детектив. Можно наоборот, изучить реальные события, желательно, из давнего прошлого, ведь только прошлое по-настоящему реально, и придумать своих героев. И это будет уже исторический роман.
А если пишешь о том, что было, а твоя жизнь не втискивается ни в одну приличную фабулу, тебе остается только один жанр, самый неблагодарный — дневники сумасшедшего.
Ведь нет у жизни сюжета. И только что-нибудь начинается, как нить рвется. И заканчивается все всегда совершенно не вовремя.
Некоторые пытаются хотя бы выдерживать стиль. Но как, как это возможно? Сегодня трагичен, как погребальный костер, завтра ты будешь обыденным, как микроволновая печь.
Нет, искусство — это что-то совсем другое. Может, художественный вымысел обнажает, только он обнажает глубинную реальность. Документируя нелепости, навсегда останешься на поверхности.
А если по-другому не умеешь, надо маскировать реальность. Хотя бы изменять имена.
Но моего двоюродного брата звали Маратом. Я больше никак не могу его называть. Они родились в марте — он и его сестра, двойняшки. И его назвали Маратом, а ее — Маретой. Если бы они родились в Дюссельдорфе, может, ее назвали бы Мартой, так было бы красивее и логичнее, но они родились в Гудермесе. Девочек в Гудермесе не называют Мартами, а Марета — распространенное имя. Я не знаю, откуда оно пришло и что означает. Скорее всего, это еще один вариант еврейского имени Мариам.
В этих именах мне всегда слышится только их корень — Мара. А это, конечно, смерть, на самом древнем из индоевропейских языков, санскрите. Отсюда и мор и mortal. Но это хорошее имя. Оно нравится смерти. Ведь и Марета осталась живой.
И потом, все умирают. Все, даже те, кто не курит, кто проводит выходные в фитнес-залах, кто аккуратно водит машину, соблюдая все правила дорожного движения или, может, предпочитает ездить в метро. Умирают те, кто не летают самолетами, и те, у кого хорошая работа. Люди все равно умирают, даже если они родились в Дюссельдорфе, а не в Гудермесе.
И это неправда, что я могу писать только о мертвых. Ведь я пишу о том времени, когда они были живыми. В самом деле, я же не описываю трупы. А это значит, я пишу о живых.
У меня было много кузенов и кузин. Родня моего отца многочисленна и ветвиста.
Дедушка по отцу, которого я никогда не видел, он преставился еще до моего рождения, вернулся из Казахстана с новой семьей. Когда выселяли чеченцев, его первую жену с грудными детьми оставили дома. Ее звали Тоней, она была русской, поэтому ее оставили дома. Она бы поехала с мужем, но боялась за грудных детей. Правильно боялась. В столыпинских вагонах, без еды и воды, среди болезней, порожденных тоской и скученностью, дети, скорее всего, погибли бы.
В Казахстане дедушка женился во второй раз, на чеченке. И вернулся с новой женой и еще четырьмя детьми, вдобавок к тем трем, которых оставил на родине.
Сначала они разместились в одном доме, все вместе. Потом дедушка построил второй дом, но в том же дворе. Так они и жили дальше, одной большой семьей. Ругались и ссорились постоянно, но посемейному, и никто никогда не различал, от какой жены какие дети. И сами жены не рвали дедушку пополам.
Бабушка Тоня приняла ислам, выучила чеченский язык и обычаи. Она стала чеченкой больше, чем урожденные чеченки. Две жены, одна семья, это никого не удивляло. А что до дедушки, тот до самой смерти в почтенном возрасте еще и чужих молодых жен лечил от бесплодия. Методами народной медицины, особенно, если проблема была в мужьях. Которые никому в этом не признались бы. Потому я никогда не узнаю точно, сколько у меня кровных кузин и кузенов, носящих другие фамилии.
Дедушка умер как святой, в благоприятный праздник окончания великого поста, Рамадан. Когда на вечернем небе появились блеклые звездочки, указующие правоверным, что можно разговляться после дневной аскезы, дедушка съел гору бараньего мяса и умер от заворота кишок.
Святые шейхи сказали, что он, несомненно, попал в рай.
Если на небесах ничего не перепутали, он попал именно в тот рай, которому был предназначен. Думаю, четырнадцатилетние гурии пришлись дедушке весьма кстати.
Мне хватало и официально признанных двоюродных братьев и сестер. Стыдно признаться, но я не всех знал по именам. Иногда они слишком часто рождались! Почти у всех отцовских братьев и сестер были семьи с детьми. Кроме одного. Бездетным остался мой дядя Им Али, по-простому — Емеля. Так его прозвали русские, вместе с которыми он вырос.
Папа трижды женил дядю Емелю, но браки держались недолго. Двух первых жен, чеченок, дядя выгнал из дома. Третья, красивая и безбашенная русская комсомолка, ушла сама. Однажды утром дядя Емеля обнаружил на кухонном столе записку: «Прощай, котик! Я уехала на БАМ». Больше Им Али не женился ни разу.
В семье Садулаевых и так хватало приплода.
Единокровная сестра отца, чистая чеченка с русским именем Люся вышла замуж за аварца и уехала в Гудермес. Там и родился Марат. Вместе с сестрой, Маретой.
Еще одна моя тетя тоже вышла замуж за дагестанца, который увез невесту в далекий аул. Ее младшая дочь, моя бедная маленькая кузина, до шести лет молчала, наверное, не зная, какой ей выбрать язык, чтобы не обидеть родню по линии матери и многочисленную родню по линии отца. В Дагестане каждый аул населяет особое племя, которое говорит на своем языке. В шесть лет девочка, наконец, заговорила. Сразу на пяти языках — русском, чеченском и трех дагестанских.
После Марата и Мареты у тети Люси родился еще один мальчик, Тимур. Все трое, имея аварца отцом, считали себя чеченцами. Чеченская кровь сильнее. Их отец не имел ничего против. Его звали Аллауди, он был спокойным и интеллигентным инженером путей сообщения. Сколько его помню, он всегда говорил только по-русски.
У Аллауди была фонотека с полным собранием всех записей Владимира Высоцкого и библиотека, полная редких книг. Две или три из них я так и не вернул, взяв почитать до следующего приезда. Дядя Аллауди тактично молчал, хотя, уверен, помнил об этом.
Но как я мог вернуть такие книги? Одна иллюстрированная история всех знаменитых сражений в мировой истории чего стоила! К тому же, читая ее каждый день, я порядком истрепал роскошное издание и показывать аккуратному дяде, во что превратилась жемчужина его коллекции, я просто боялся.
Нельзя сказать, что мы с Маратом общались очень часто. Жили в разных населенных пунктах, да и у каждой семьи были свои заботы. Но мой отец, старший брат в большой семье Садулаевых, всегда старался сплотить родственные узы. Не реже, чем раз в месяц, папа усаживал нас в машину и вез в гости к тете Люсе.
А на одно лето пробил дефицитные путевки в пионерский лагерь под Сержень-Юртом для меня и двух кузенов, Марата и Рустама, жившего в Шали. Рустам в лагере затосковал и через неделю сбежал домой. А Марат пробыл со мной до конца смены.
Не обманывайтесь тем, что я использую прошедшее время. Просто я рассказываю о прошлом. Я не хочу накликать беду. Папа и сейчас старается сплотить всю нашу родню, а Рустам по-прежнему живет в Шали.
О, если бы все Садулаевы держались вместе, как того хотел мой папа, это был бы могущественный клан. Мы, со всеми нашими дядями, тетями, племянниками и племянницами, двоюродными братьями и сестрами, внуками и внучками, могли бы заселить небольшой поселок или стать значимой диаспорой в какой-нибудь столице.
Но мы разбросаны по лицу земли, как семена по асфальту.
Тогда, в лагере, наши кровати стояли рядом, мы болтали по ночам. Днем, после завтрака, мы вместе сбегали в горы, чтобы набрать белого сланца, из которого каждый лепил свою башню.
Конечно, я влюбился. Девочку звали Майя, наверное, она родилась в мае. Майя приехала в наш пионерлагерь из Белоруссии. Мы вместе читали стихи на торжественных линейках. Марат оказался первым и единственным, кого я посвятил в свою сердечную тайну.
Мой кузен сразу предложил действовать решительно, и сам вызвался уладить дело. После полдника он нашел Майю, отозвал ее в сторонку и сообщил, что она, Майя, очень нравится одному мальчику, который хочет с ней дружить.
Вечером мы встретились в корпусе своего отряда. Марат развел руками: «Ничего не получится, брат! Она сказала, что ей уже нравится другой мальчик. И больше ни с кем она дружить не будет».
Я упал духом и промямлил только: «И кто же этот счастливчик?..» И, несколько оживившись, добавил: «Давай набьем ему морду!»