Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова

в руках небольшую шкатулку с драгоценностями. Он хотел позвать Елень, но, увидев ее, замер. Женщина сидела на крыльце родного дома и выглядела так, будто со Смертью говорила. Капитан незряче сунул шкатулку Анпё и поспешил к ней, тронул за плечо. Она, погруженная в свои темные мысли, вздрогнула от неожиданности, а Соджун присел на корточки, взял осторожно за руки, и бывшей хозяйке этого дома показалось, что его горячие мозолистые ладони ожгли ее шершавые руки. Она потянула их на себя, но мужчина впервые проявил настойчивость и не отпустил.

— Нашли? — спросила она. Он кивнул на шкатулку. — И куда это все? Не спрячешь же…

— Мы спрячем все это в доме моей матери. Дед, умирая, завещал его мне. Здесь недалеко.

— Помню, особняк семьи Чон.

Соджун кивнул и только тогда отпустил: Елень вновь была здесь, в мире живых.

Вернулись они далеко за полночь. Елень так больше ничего и не сказала. Ни слезинки не обронила. Шла молча, прижимая к груди шкатулку, и была далеко-далеко. Так далеко, что и не дозваться. Она ни разу не обернулась, ни разу не обратилась к Соджуну, просто шла, куда вели и молчала. Молчал и Соджун, а что тут скажешь?

[1]Сюй Да(1332—1385)— крупный китайский военный и государственный деятель начала империи Мин. Друг и близкий сподвижник Чжу Юаньчжана основателя и первого императора Мин.

Глава тринадцатая.

Они встречались мельком: он, увидев ее во дворе, скользнет по ней взглядом, или она, заметив ее, поклонится со всем почтением, а потом уйдет. И все это на виду у дворни, у отца. Старик молчал и хмыкал. Иногда капитану начинало казаться, что тот что-то затевает, и это «что-то» ой как не понравится всем остальным!

Когда положенное время отпуска миновало, Соджун вернулся на службу. Теперь каждый день он следовал за паланкином отца, провожая того во дворец, а уже потом ехал в магистрат. Едва господа уезжали, за ворота выкатывалась телега, груженная навозом. Елень держала вожжи и направляла лошадь. Так и проходил день за днем.

Отец назначил ответный визит семьи невесты, но сына, как на грех, отправили на пять дней на полевые учения. В день отъезда старик вынужден был отправиться во дворец раньше времени, поэтому не мог проводить своего отпрыска. Соджун помогал сесть в паланкин и кивал, слушая наставления. Но вот грозный политик уселся и посмотрел в последний раз на сына, стоящего с понурой головой.

— Что поделать? — проворчал он. — Служба есть служба. Но как только вернешься, пригласим Имхи с родителями к нам.

Соджун вздохнул и промолчал.

Свадьба для него была костью в горле. Все чаще он вспоминал странный разговор в тот вечер, когда втроем они прятали сокровища в старом доме матери.

Дом матери давно стоял заброшенным: дедушка умер лет семь-восемь назад. Отец забрал к себе оставшихся слуг, а дом заколотили. Конюшня, домик для слуг, старая гончарная мастерская и сам господский дом — вот и все богатство участка. Ветер елозил по двору неприбранную листву с позапрошлых зим, а здесь ему было где разгуляться! Находящийся на краю обрыва, откуда открывался великолепный вид на горы и лес, расстилающийся далеко внизу, он влюблял в себя с первого взгляда. Просторно, свежо, свободно! А как весной здесь пахло цветущими персиками и хурмой!

Соджун любил сюда приходить ребенком, любил тихого деда, с которым они играли в бадук или просто смотрели на горы, плачущие под тягучую мелодию дождя. Дождь все шел и шел, повисая тяжелыми каплями на темных жестких листьях старой хурмы, но, закутавшись в дедову куртку, мальчик не хотел уходить в тепло дома. Здесь, рядом с дедом, ему было теплее, чем у самой жаркой печи. Потом дед доставал старую треснувшуюся свирель и подпевал дождю. Такой музыки Соджун больше никогда не слышал.

А иной раз бывало мальчик заставал деда в ремесленной. Еще ребенком он понял: гончарное дело — не ремесло, а таинство! Гончарный круг крутится, а под морщинистыми руками рождается кувшин или ваза. Размеренный шелест круга, мягкая, податливая глина в умелых руках. Пахнет землей и дождем, и солнце, заглядывавшее через открытую дверь, ослепляет и заставляет жмуриться, но Соджун не уходит. Он не может оторвать взгляда от дедовских рук, творящих волшебство. Он тоже умеет лепить из глины, но именно лепить, а не творить. Вот дед — настоящий волшебник! Сколько удивительных воспоминаний хранит этот дом!

Капитан всегда относился к Елень по-особенному. Она ему нравилась всю жизнь, и он сам вряд ли мог назвать конкретную причину этого, но в ту удивительную ночь словно увидел другую сторону этой женщины.

Как только они ступили за ворота, Елень замерла, пораженная распахнувшимся видом. Она подошла к забору, стоящему на краю уступа и только тогда выдохнула. Свет луны серебрил все вокруг: и лес, и горы казались припорошенными серебром. Соджун подошел к женщине, глянул вниз и не увидел ничего особенного.

— Ах, сколько здесь свободы! — вдруг выдохнула она едва слышно.

— Красиво, госпожа, что и говорить, — засмеялся Анпё, а потом тряхнул мешком, который так оттягивал плечо, — а этого богатства хватит и дом залатать, и сараи заново отстроить, да и жить припеваючи, не зная горя.

Елень опустила глаза и усмехнулась.

— Возможно, — неуверенно сказала она с такой пугающей грустью, что у Соджуна, стоящего рядом, невольно сжалось сердце.

Анпё вдруг стал рассказывать, как обустроить участок: тут лучше поставить чайный домик, а вот здесь стоит посадить розы, а там можно сделать навес, чтобы… Соджун слушал слугу и не слышал. Он по-новому оглядел участок, посмотрел на него, как хозяин, коим по сути и являлся. У него даже документы были на эту землю: дед перед смертью передать успел. Вот только… вот только как он уйдет из родного дома? Будь у него старший брат, Соджун бы не задумывался, но он единственный сын министра Ким, а значит уйти из дома — навлечь позор на всю семью. Отец не поймет. Да и вообще никто не поймет.

Вот только сейчас подсаживая старика в паланкин, он вспомнил счастливые лица Анпё и Елень. Им бы там точно жилось лучше.

Он уже собрал вещи, как в дверь тихонько поскреблись, и в комнату вошла Елень. Она