Stalingrad, станция метро - Виктория Платова

Женщина-Цунами — никто для семейства Гейнзе.

Никто.

…Из похорон Елизавета запомнила только комья земли, летящие на Карлушин гроб, и то, как она подумала про себя: «Чусики, Карлуша. Теперь уже навсегда — чусики!» Пальцы Праматери, сжавшие в этот момент ее запястье, она тоже запомнила. И Коку-Лёку с особым вдохновением игравшего на гобое. «Полет валькирий» Вагнера, неаполитанскую песню «Скажите, девушки, подруге вашей» и песню про то, что «опустела без тебя Земля». Кока-Лёка выложился на все сто, но чего-то явно не хватало, и потому мощные сами по себе темы выглядели сиротски. И только после того, как Кока-Лёка выдул самый-самый последний звук и затих, Елизавета поняла, чего именно не хватает, — Карлуши и его потрясающего «WELTMEISTERʼa».

— Как чувствует себя Муся? — спросила Елизавета, стоя над свежей Карлушиной могилой.

— Теперь получше, — ответила Праматерь.

— А мальчик, как он?

— Нормально. Только таскает сахар, стервец. Старухи мои с ним умаялись. Весной надо бы высадить здесь что-нибудь. Дерево какое или куст. И отцу твоему будет приятно.

— Куст, — глядя прямо перед собой, сказала Елизавета. — Куст сирени.

— Хорошая ты, Элизабэтиха… Хороший человечек, правда.

…Не такая уж она хорошая.

Раза два или три в неделю Елизавета думает о том, чтобы оставить возню со стариками и попытать счастья на каком-нибудь другом поприще. Не столь бесперспективном. Заберите меня, нах, из этого пионерлагеря, ни кино, ни диско, и вожатые героином колются, как выражается Праматерь Всего Сущего. Ведь Елизавета, в конце концов, не Праматерь, когда-то голословно заявившая, что у нее нет сердца. Как такового, может, и нет — просто потому, что Праматерь вся — одно большое, стокилограммовое сердце. А сердца у сердца, как известно, не бывает.

Такие, как Праматерь, рождаются раз в сто лет (или живут вечно). Елизавета же — самая обычная. С тщедушными мозгами, тщедушными мечтами и общей человеческой несостоятельностью. Даже к совершенно неповинным в ее терзаниях старикам она не может относиться ровно. Накричит на них на пустом месте, а потом увидит вдруг их тонкие птичьи шеи, трясущиеся головы, набухшие вены на руках — и тут же расплачется, начнет заискивать и лепетать всякую чушь. Отвратительно! Но еще ужаснее, что старики готовы плакать, заискивать и лепетать всякую чушь вместе с ней.

Ну кто тут выдержит? Кто?

Елизавета не хочет выдерживать, она хочет просто жить — и желательно подальше от старости во всех ее проявлениях.

Как живет, к примеру, Т.Т.

ТТ — новый кумир Елизаветы. Хотя вернее будет сказать — ее первый кумир. До встречи с ТТ Елизавета совершенно не понимала, как можно фанатеть от какого-то там исполнителя хрен знает чего. Таскать повсюду его диски, орать его песни под душем и сидя на очке; воспринимать его немудреные на два притопа — три прихлопа тексты как откровение Господне. А еще собирать все связанное с ним — открытки, значки, постеры, стикеры, автографы, билеты с концертов, статьи о личной жизни, вкусах и предпочтениях, хвалебные рецензии в журналах (разгромными рецензиями показательно подтирается задница, или они спускаются в унитаз, рвутся на клочки и торжественно сжигаются в пепельнице). Приветствуется также великое стояние у служебного входа спорткомплексов, клубов и развлекательных центров. В толпе таких же «ипанашек и мудофелей», жаждущих только одного — увидеть свое божество. Ипанашки и мудофели орут, визжат, протягивают к божеству дрожащие клешни, бьются в падучей, требуют оставить роспись на лбу и животе. Часть из них принимается раскачивать машину божества, часть ложится под колеса. Потом обе части соединяются у заднего бампера и бегут за машиной еще километров семьсот, непрерывно скандируя: «Мы тебя любим!» Оторваться от них удается только в районе Ханты-Мансийска, и то, выпустив по ним ракету с ядерной боеголовкой на борту. Не-ет, наличие кумира — первая ласточка психического нездоровья.

И вот теперь в маленькой, но чрезвычайно важной, ключевой для осмысления пьесы роли психопатки выступает она — Елизавета Гейнзе. Не заслуженная, не народная, не любовница режиссера — просто статистка.

Единственное, что ее извиняет: ТТ — не такая, как все. Она другая.

Der anderer.[10] Или все-таки die? Проклятые артикли, но сути дела это не меняет.

Она — другая. Как инопланетянка, как дельфин.

Она не такая, как все те надувные динозавры, что скачут в телевизоре с утра до вечера, тряся грудями и подбрасывая ноги выше головы. Она не поет о любви, которая рифмуется с поцелуйчиками, розочками, ресторанчиками и люкс-вагончиками в Лондончик или Амстердамчик. Она вроде бы вообще не поет о любви, но все, что она поет, — любовь. Она знает все ответы на все, даже еще не заданные вопросы. И она знает все слова. В том числе изобретенные в других галактиках и в других измерениях, если они существуют.

То, что поет ТТ, можно рассматривать как инструкцию к применению. По борьбе с одиночеством, брошенностью, неприкаянностью, суицидальными порывами, потерей близких, потерей нравственных ориентиров. И по борьбе с грязной посудой в раковине тоже. Единственная инструкция, не предусмотренная в текстах ТТ, — как наконец перестать жрать сладкое.

Собственно, почему вопрос сладкого должен волновать ТТ?

Подобно инопланетянке, она питается соединениями водорода и гелия; подобно дельфину — придонными рыбами. И при этом ТТ выглядит, как человек.

Как девушка, занимающая свое определенное место в возрастном промежутке между самой Елизаветой и Праматерью. Наверное, она все-таки ближе к Праматери, точнее определить невозможно. Конечно, биографические данные ТТ не являются закрытой информацией. Любой из тысячи фанатских сайтов (официальных и неофициальных) в состоянии выкатить и поставить на рельсы целый состав крупных и мелких подробностей ее жизни. И дата рождения ТТ далеко не единственная из дат, там присутствующих. Освещены также год, когда она пошла в школу, и год, когда она ее закончила. Год ветрянки и коклюша, год первой царапины, год расставания с молочными зубами; далее, в порядке хронологии, следуют год первой влюбленности, первой мастурбации, первого сексуального контакта. И, конечно же, самый благословенный год, открывающий новую эру в истории человечества: год, когда она сочинила первую песню.

Елизавета не посещает сайты ТТ принципиально, — чтобы, не дай бог, не столкнуться с легионом пасущихся там с утра до вечера ипанашек и мудофелей. Так же принципиально она не посещает проходящие с аншлагом редкие концерты ТТ. Она не приобретает журналов и газет с очередной порцией сводок архангельской битвы своего кумира с многочисленными пороками и искушениями. И это переводит отношения Елизаветы и ТТ в разряд завидного астрального эксклюзива. Да-да, между ничтожной человеческой песчинкой Гейнзе и великой черной дырой ТТ не существует посредников! Музыка ТТ вливается непосредственно в Елизаветины уши. ТТ поет только для нее и ни для кого больше! К подаренному Праматерью диску прибавилось еще три (полная коллекция альбомов, выпущенных ТТ), но и на этом Елизавета не успокоилась и приобрела еще и МР-трюху. Все-все-все альбомы плюс бонусные треки, плюс два видеоклипа, плюс интервью, данное корреспонденту русской версии журнала «ESQUIRE».

Да, и постер!

У Елизаветы есть целый постер с изображением ТТ!

Он достался ей в результате одной-единственной нечистоплотной сделки с отечественной периодикой. Увидев на развале у метро какой-то тупорылый журнальчик с призывной надписью «Т.Т.! ПОСТЕР ВНУТРИ!», Елизавета не удержалась и вступила в разговор с продавцом, красноносой и краснощекой женщиной в черной стеганой жилетке, наброшенной на зеленое драповое пальто.

— А вам нравится Т.Т.? — понизив голос до интимно-доверительного, спросила Елизавета.

— А кто это?

Глупая хуторская бабища понятия не имеет, кто такая ТТ! Елизавета едва не задохнулась от возмущения.

— Как же… Это певица. Она просто фантастическая…

— Господи… — хуторское недоразумение подняло на Елизавету глаза, и в них отразилась вся скорбь мира. — Да их же мильон, разве за всеми уследишь? И ТэТэ, и МэМэ всякие, и ХэЗэ…

Слушать это невыносимо.

— Она… Не всякие там ХэЗэ! Она единственная.

— Брать-то что-нибудь будешь?..

Все еще коченея от благородного гнева, Елизавета за пятнадцать рублей купила журнал с постером. Журнал был немедленно выброшен в урну, а постер перекочевал — сначала в сумку Елизаветы, а затем на почетное место над ее кроватью. Раньше там висел эстамп «Банковский мостик», затем — афиша питерского зоопарка с вараном, мартышкой и быком зебу; затем — афиша к спектаклю Театра им. Комиссаржевской «Самоубийство влюбленных на острове сетей», в свое время Елизавета очень хотела попасть на него, но так и не попала.