Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Андрей Курков

Крепкий кофе не ускорил течение мысли, но как бы добавил взгляду Алика резкости. Солнце же за окном, наоборот, расслабляло его и пыталось ослабить воздействие кофеина на мозг.

— Четверг?! — прошептал Алик и почему-то встревожился.

Вспомнил о том, с каким трудом недавно добирался он домой от капитана Рябцева, вспомнил и о встревоженности самого Рябцева некими странными событиями, происходящими в городе. Нет, четверг был тут явно ни при чем, не в четверг они посидели с Рябцевым в голубятне. Другой день недели это был.

И Алик отвлекся от ночного Львова, и тут припомнился ему более конкретно прошлый четверг. И всё встало на свои места: и Пороховая башня, и очередь бомжей за бесплатной едой, и круглолицая, строгой красоты женщина Оксана, которая проследила, чтобы он был сыт, и хотела, чтобы он принял горячий душ где-то в Винниках. Да! Еще она говорила, что там можно постирать его одежду… Но его одежду уже постирал капитан Рябцев!

Алик улыбнулся и посмотрел на спинку кресла в углу комнатки, где лежали его джинсы и джинсовая рубашка. Одежда была правильного синего джинсового цвета — то есть чистая, постиранная и высушенная утюгом лично бывшим штатным сотрудником КГБ.

Не допив кофе, Алик оделся. Посмотрелся в зеркальце над рукомойником, причесал свои длинные волосы, отчего они выровнялись и придали его лицу почти монашеский облик.

«Четверг, — снова задумался он. — Надо воспользоваться солнцем. Скоро его вообще не будет!»

Сгреб со стола мелочь и ссыпал в карман джинсов. Пересчитал мятые купюры, подумал о приближающемся дне зарплаты и… решил выпить чаю. Кофе с утра — всегда хорошо, но иногда его воздействие стоило «гасить». Тем более, перед длительной пешей прогулкой. Деловой походкой Алик никогда не пользовался, но когда выпивал лишнюю чашку кофе, эта походка сама появлялась и вызывала в нем недовольство собой. Ведь негоже свободному человеку куда-то спешить! Если человек куда-то спешит — он уже несвободен. Можно ведь и медленно идти к цели, можно неспешно прийти на встречу и даже оказаться первым! Это как раз случалось с Аликом очень часто. Он и жил по принципу: тот, кто не спешит, всегда успеет!

Две чашки зеленого чая привели Алика в состояние полного согласия с миром. И он, закрыв свою украшенную десятками наклеек дверь слабым подобием замка, отправился в город. Как всегда, пешком.

По дороге, заметив внезапно нахмурившееся небо, заглянул в придорожную забегаловку, где не без сомнения взял чашку кофе. Однако за окном забегаловки вдруг резко посветлело, и Алик, не допив кофе, снова продолжил путь.

Час спустя он уже присел на скамейку в скверике у Пороховой башни. С площади Рынок донесся полуденный бой часов. Небо расступилось и пропустило вниз несколько лучей усталого осеннего солнца. Один из них упал прямо на скамейку и сидящего на ней Алика, и он тут же снял свою широкополую шляпу — к чему ей солнечное тепло?! Настроение улучшилось, стало уютнее, словно сквер у башни превратился в большую коммунальную квартиру, где все друг друга знают, хоть и не все друг друга любят. Мимо прошла, толкая впереди себя коляску с малышом, женщина лет тридцати в синем плаще, и Алик, поймав ее взгляд на себе, кивнул ей. Она кивнула в ответ. Алик задумался. Сейчас ему показалось, что в прошлый четверг она тоже проходила мимо, в том же синем плаще, толкая перед собою ту же коляску бордового цвета. Город был рядом. Город, со всеми его шумами, делами и проблемами, лежал вокруг этого скверика. Но здесь если не светило, то хоть немного подсвечивало солнце и вместо городского шума звучали шорохи, поскрипывания колес детских колясок, шаги проходящих мимо людей, человеческие голоса, не разделяемые на слова из-за того, что расстояние и ветерок превращали их в музыку или даже, скорее, в отзвуки разговоров. Это натолкнуло Алика на мысли о том, что всякий уголок, будь то скверик или двор, живет своей постоянной и постоянно повторяющейся жизнью. Эта жизнь включается с рассветом, с открыванием или закрыванием форточек, включением-выключением света в окнах, скрипом деревянных ступенек в парадных старых польских домов да и с хлопанья-захлопывания входных дверей, подконтрольных тугим пружинам, в обязанности которых входит держать двери в нормальном состоянии — то есть в закрытом виде.

Если бы Алик приходил сюда каждый день к полудню, он бы знал не только имена мамаш, но и имена малышей в колясках, знал бы не только клички собак, которых тут выгуливали, но и имена их хозяев и хозяек. Ведь это они постоянно кричали: «Дружок! Барс! Джолли!» Собаки своих хозяев по именам не знают, поэтому и не кричат им, когда те вдруг потеряются или отвлекутся на пиво. Собаки знают своих хозяев по запаху.

И Алик, остановив свои мысли на собаках и запахах, снова задумался о своей жизни. Попробовал вспомнить запах своего флигеля, своего дома. Попробовал и не смог. «Наверное, это естественно, — подумал он, вздохнув. — Я ведь не знаю свой собственный запах?! Я не могу вдруг сказать: о, этот человек пахнет так же, как я!»

И тут память подбросила Алику воспоминание из совсем недавнего прошлого. Голубятня капитана Рябцева. Там запах стоял сильный и легко запоминаемый. Но это не был запах капитана Рябцева. Это был запах голубятни и голубей.

Алик усмехнулся своим мыслям и воспоминаниям. И заметил, как на аллею скверика выехала уже знакомая ему машина-«пирожок» с надписью «Оселя» на белом боку. К ней из разных углов сквера заспешили люди неблагополучного вида. Их движения были порывистыми, суетливыми, как у не постоянного ветра. Они стали неумело создавать из себя очередь, но тут им на помощь поспешили три прилично одетые девушки. Они обошли невразумительную очередь, и та приобрела форму и порядок.

Алик вдруг поймал себя на мысли, что он высматривает в этой толпе-очереди круглолицую брюнетку в джинсах и темной короткой куртке с большим фотоаппаратом в руках или болтающимся на ремешке. Он даже привстал со скамейки, чтобы лучше рассмотреть собравшихся у машины-«пирожка» людей.

А от машины уже отходили первые осчастливленные бесплатным супом бомжи. Они осторожно несли одноразовые пластиковые мисочки к ближайшим скамейкам. Минуты через три на ближней к машине скамейке сидели уже плечом к плечу пятеро из них и почти синхронно поднимали ко рту одноразовые ложки. Ели они быстро, словно боялись не успеть.

Алик задумчиво наблюдал за ними, не замечая, что и за ним самим с соседней скамейки наблюдает худой высокий мужчина, у ног которого на асфальте лежит старый желтый кожаный саквояжик. Одет мужчина с саквояжем был скромно, но прилично: коричневый костюм конца восьмидесятых с острыми лацканами и синим значком-ромбиком какого-то советского вуза над нагрудным карманом, замшевые серые туфли, на голове — бежевая узкополая шляпа. На какой-то момент мужчина в костюме отвлекся на очередь возле машины-«пирожка», сглотнул слюну, из-за чего его кадык на худой шее сделал резкое движение вверх-вниз. Вид очереди бомжей почему-то заставил его волноваться, и он возвратил свой взгляд на Алика, отчего на его душе снова стало спокойнее и стабильнее.