Война не Мир - Юля Панькова

― Вы охренели! ― ответила я, и меня запустили.

К тому времени, когда принесли и положили на мой стол салфетки и кружок под пиво, мне уже почти продали троих детей: 17-летнего мальчика, который выглядел на 13, детдомовского вида дитя непонятного рода и жеребца лет 20-ти, судя по мышцам.

В дальнем углу за одним столом сидели несколько седых джентльменов в кремовых костюмах. Я видела их и раньше. Странно, что клуб не назывался «У Пяти Толстяков». Вокруг толстяков время от времени вились стайки малолеток. На каждом было подобострастное выражение лица. Джентльмены похлопывали их по плечам и по попам. Как в кабаре, труппа соблюдала особый фирменный стиль ― большеватые модные майки.

Программа была насыщенной ― сначала выступал дуэт травести, одетых в аль-каидовкие напыльники. Дуэт пел частушки. Потом на сцену выплыла местная Верка Сердючка. Не знаю, кто завоевал народные сердца раньше: Верка или ведущие нетрадиционных клубов, но пропев «раша гудбай» на украинском конкурсе, Сердючка снова переместилась в подполье и расплодилась фальшивками. Пока на подиуме выступали с танцем стриптизер и партнерша, фальшивая Верка комментировала в микрофон из угла. В темноте виднелись только ее перья.

Со мной за компанию в клуб притащился монгол. Он подошел позже, к самому концу стриптиз данса, заказал себе пиво и стал оглядываться. Через полчаса сын степей изнахратил всю малину. Он вдруг сорвался с места и куда-то пропал. Я полезла искать его через толпу, по темному коридору. За дверью, куда я случайно вломилась, на низком диванчике валялся степенный мэн, рядом на полу на корточках сидели две девочки. Они подняли на меня глаза, и я поняла, что мне страшно.

В основном зале в этот момент поднялась кутерьма. Оказалось, что монгол привел с собой двух милиционеров. Монгол еще хотел повыступать, повозмущаться и набить морды, но я уговорила его скромно ретироваться и не называть фамилии спасателя.

Над клубом, откуда мы сбежали и где торговали детьми, шумела Москва. Обычный мирный шум, с наступлением войны, кажется, стало даже больше огней и рекламы.

Мы вернулись домой. Монгол попросился переночевать в Ренатиной комнате.

― Искусство! ― презрительно бросил он мне, вместо спокойной ночи.

Я долго стояла у окна своей спальни. Над дорогой напротив больше не было гламурного баннера с Ренатой на леопардовой шкуре. Не знаю, когда его сняли. Вместо него висели три золотые шпульки, замаскированные под пули.

Почти до утра я прислушивалась, не топчется ли кто-то за дверью, робкий и виноватый…

Следом за детской темой Дима вдохновился цирковыми интригами и притащил в редакцию гимнаста со сломанной ногой. Но не потому, что в лучшие времена тот мог занимать 33 позиции на перекладине, а потому, что однажды был любовником монакской принцессы. Потом к нам пришел человек, который знал святого гуру Оле Нидла, когда тот еще торговал наркотиками. Потом в Москве оказался парень, который зарабатывает тем, что тестирует новые модели дизайнерских резиновых кукол для секса, прежде чем выпустить их на конвейер. Мы встретились с ним и записали все его ощущения от резиновых кукол и экпертские советы по выбору лучшей.

Короче, дел было много и все интересные. Фронтовые будни для меня все больше походили на возрождение жизни на Марсе. Я уже свято верила, что наступил именно тот момент, когда надо научить человечество правильно размножаться.

Перед Новым Годом между платной стоянкой и подъездом меня встретила Рената. На ней была шуба из какого-то пятнистого зверя, правда, с размытыми, словно полинявшими пятнами.

К светским манерам я отношусь так же, как к остальному ― могу иметь, могу не иметь. У меня вызывают уважение люди, про которых можно сказать: «Он был всегда неподкупен» или «Самообладание для него было делом чести». Слава моим университетам, если спустя 9 дней после моей кончины кто-нибудь скажет «Она делала все, чтобы не умереть».

В руке у Ренаты болтался пакет апельсинов.

― Где ты была? ― спросила я, ― почему ты ушла?

На мне были высокие каблуки, а на асфальте под пушистеньким новым снегом ― раскатанная дорожка, поэтому вопросы я задавала, поднимаясь со льда.

Рената внимательно разглядывала меня сверху вниз.

― Послушай, возьми компьютер, ― попросила я, ― или я его раскурочу.

Она наклонилась и взяла у меня кофр.

Навстречу нам по дорожке шли два жильца. Они тащили коробку с плазменным телевизором. С началом войны люди стали скупать технику активней. Когда жильцы, тащившие телевизор, приблизились к скользкому месту, я крикнула «Осторожно!», и они оба, как по команде хлопнулись вниз.

Рената уронила мой компьютер в палисадник и бросилась им помогать.

Апельсины она купила хорошие.

После горячего чая и по куску пиццы мы, как бывало раньше, устроились в общей комнате, только я села на другой диван.

― Ты не собираешься праздновать? ― спросила Рената, не поворачивая головы от окна, ― у тебя даже елки нет.

Я смутилась.

― Ты хочешь? ― спросила я. Вообще-то я собиралась работать.

― Было бы неплохо, ― сказала она.

― Послушай, ― попросила я, немного помедлив, ― расскажи о том, как ты была маленькой?

Елку нам было уже не достать. Я подумала, что воспоминания о приятном могли бы заменить ей праздник.

В дверь позвонили.

― Это елка, ― сказала Рената. Я кивнула и пошла открывать. Я могла поспорить, что это ― монгол.

― Привет! ― обрадовалась я его круглой и плоской роже. Мы прожили на одной площадке почти четверть года очередной мировой. Из-за спины монгола торчало что-то зеленое.

― Ты принес елку, ― безрадостно сказала я.

Я уже почти привыкла к тому, что между Ренатой, Кассандрой и бабушкой Вангой есть что-то общее. Не могу сказать, что мне это нравилось.

Почему монгол не уехал на родину, я могу догадаться. Кроме золотого черепа на его правой руке появилась бриллиантовая печатка, на запястье тоже что-то скромно сверкало каратами и вообще, он весь как-то похорошел и налился благородными соками. Я не стала спрашивать, что он замутил в сложившейся ситуации. Я как бы сама не тачала на заводе болванки снарядов.

Новый год мы встречали втроем. Монгол приглядывался к Ренате, а я думала, что отвечу, когда он спросит, есть ли у нее молодой человек.

Утром первым делом я позвонила, чтобы поздравить моего знакомого, который родился 1-го января. Козерог. Мой бойфренд родился 13-го. Это два дня рождения, о которых я вспоминаю без опозданий.

Принимая душ, я услышала смех. Веселились монгол и Рената. Я испугалась ― слабоумные девчонки в психушках ― жертвы склонных к размножению санитаров. Слабоумие, наверное, заразительно. Наспех смыв пену с волос, я выскочила из ванной.

― Серьезно? Ну и ну! ― донеслось до меня.

Под собственный смех монгол вышел из комнаты и деловито взял меня под локоток. На кухне он посерьезнел. Рената объяснила ему, что обычай наряжать зеленые елки пошел от лидера технократического движения, испытателя-экстремала по имени Сання, который выращивал и раздавал елки причудливой формы, чем и обратил в свою веру сердца избирателей. Традиция украшать дома елками установилась после скандала. Дама Санни оказалась переодетым мальчиком. Те, кто продолжал верить в его идеи, доказывали свою преданность елками. Отсюда же Санта.

― Как ты запомнил всю эту чушь? ― спросила я.

― Не знаю! ― страстно зашептал он, пожимая плечами, ― она сказала, что там, откуда она, имена обычно кончаются на «я» или на «о». Дома ее зовут Рено.

Я потрясла головой. Я подозревала, что монголы до сих пор верят в духов, но чтобы в марсиан ― не догадывалась.

― Да, у дамы тамошнего Санты было домашнее животное, козел, его звали Меня. Такие детали… ― он развел руками.

― Надеюсь, ты понимаешь, что все это… ― строго спросила я.

Я представила себе девчонку, годами слагающую свой собственный мир. За 25 лет должно было накопиться немало деталей.

― Хорошо, что ты сам все узнал, не надо тебе объяснять, ― вздохнула я.

― Ты, это, если надо, за помощью обращайся, ― монгол вертел в руках золотой брелочек, ― я это оставлю себе?

Я взяла посмотреть. В центре золотого брелочка хорошей работы была изображена рельефная маленькая елочка с бантиками. Я покачала головой.

― Она подарила? Конечно, оставь.

Он крикнул Ренате «пока» и ушел. 1-ое близилось к вечеру.

Я потопталась на пороге.

― Рената, ― позвала я.

В конце концов, надо было как-то решить проблему. Я не имею права воспитывать чужих сумасшедших.

― Рената, где ты живешь?

― Монгол и тот слушал. Почему ты не задавала мне этот вопрос раньше?

Действительно, ― подумала я, но тут же спохватилась. Не хватало мне подростковых истерик и возгласов «это ты во всем виновата!».

― Задаю сейчас. Где ты живешь?

― На Плюке, ― она смеялась.

― Понятно. А в Москве ― где ты живешь?

Почему к полоумным не цепляют металлические таблички с выгравированным адресом?