Том 3 - Василий Ян

Поп был древний, как и его деревянная покосившаяся церковка, любил поговорить про старину. Попадья Олимпиада, рыхлая, словно опара, ласковая и радушная, бесшумно бегала по горнице, несмотря на преклонные годы, стараясь угодить гостю и солеными груздями, и пирогами, половина которых была начинена кашей с грибками, а другая — рыбой с луком.

Отец Вахрамей объяснил, что к погосту Боженки с запада ведет только одна дорога из Бежецка, а с востока можно проехать лишь зимой, по рекам Мологе и Сити. Кругом леса, летом здесь непроходимые, топкие болота с трясинными окнами, которые даже в стужу не замерзают, а дымятся.

— Значит, татары сюда не доберутся! — заявил князь Георгий.

— Все утопнут! — подтвердил отец Вахрамей.

— Эти места мне любы. Я построю здесь мой боевой стан.

— С Богом! — поддержал отец Вахрамей. — Начинай, государь, а я отслужу молебен и каждодневно буду просить Господа Вседержителя о даровании твоей рати победы и одоления над врагом.

На призыв первыми отозвались ближайшие к стану князья Сицкие. Они стали присылать дружинников и обозы с сеном, мукой и соленой рыбой. Пришли сицкие мужики, в зипунах и заячьих полушубках, обшитых цветными ленточками, в волчьих треухах, с длинными, до плеч, волосами. Опираясь на рогатины, они тесной толпой остановились перед крыльцом, на которое вышел князь. Выступивший вперед старшой спросил шепелявой скороговоркой: [48]

— Зацэм кликал? Цаво сицкарей поднял? Сказывай нам, лесовикам, цаво рубить?

Князь Георгий сейчас же показал свою хозяйственную сноровку. Одним поручил ставить вдоль берега Сити срубы и крепко наказал, чтобы в каждом срубе была сбита из глины и камней печь. Другим поручил рыть длинные окопы, глубокие, в рост человека.

— Это мы мозем! — отвечали сицкие мужики. — Мы и болотце копать и елоцки рубать — ко всему привыцные.

Мужики немедля ушли гуськом в лес, застучали там топорами. Стали валить сосны и ели, а на высоком берегу глубоко врывшейся в землю Сити начали вырастать новенькие срубы с плоскими крышами, прикрытые пластами коры. Через несколько дней над ними закурились дымки.

Добровольные ратники прибывали отвсюду, и в одиночку, и десятками. Всем им князь Георгий указывал работу: одни копали низкие землянки, другие свозили лесины, пни, сухостой и складывали из них длинные засеки.

Вскоре прибыл князь Василько Константинович Ростовский с отрядом в триста всадников и в тысячу пеших ратников. За ним следовал обоз саней, нагруженных мясными тушами, мешками с мукой и сеном.

Князь объехал шумный лагерь, нахмурив брови, покосился на белые срубы, остановил коня перед засеками, покачал головой и направился к церкви. Рядом с поповским домом над новым срубом развевался великокняжеский черный стяг. На нем был вышит золотыми нитями образ Спаса Нерукотворного.

На крыльцо вышел в долгополом выцветшем подряснике старый священник с седой бородой клинышком и с заплетенной седой косичкой.

— Исполать тебе, князь Василько Константинович! Окажи честь, заходи погреться.

— Здравствуй, отец Вахрамей! Давно тебя не видал, с последней охоты на сохатых. И ты и твоя церквушка все стареете?

— Плечи гнутся, а старая голова все еще держится и, может, еще пригодится.

Князь сошел со своего статного буланого коня. Дружинник подбежал и взял коня за повод. Василько поднялся на крыльцо старого дома и поцеловал благословившую его морщинистую руку отца Вахрамея.

— Что же, вы как будто город строите?

— Да, похоже на то, — отвечал священник.

— И долго будет стоять этот город? Год, два или больше?

— Что могу сказать я, скромный иерей! Это великий князь Георгий Всеволодович решает. Он приказал строить, свозить бревна — вот и растет боевая крепость.

— Народу, вижу, собралось много. Как же все кормятся?

— Обо всем наш государь думает. Прибывшие ратники принесли с собой караван. Окромя того, по приказу великого князя отовсюду везут муку и соленую рыбу. А здешние сицкие бабы квасят, месят и пекут хлебы.

— А сено у вас есть? Со мной конные дружинники.

— Для твоего коня сено у меня найдется. Я накосил его летом для своей коровенки. А твоим дружинникам князь выдаст. Я видел, мужики везут и сено… Да что же мы мерзнем на крыльце? Заходи, княже, милости прошу, в мою убогую храмину.

Князь Василько повернулся к дружинникам, растянувшимся вдоль берега, подозвал начальника передней сотни:

— Осмотри лагерь и подыщи место, где поставить коней. Я переговорю с князем Георгием Всеволодовичем насчет кормов.

— У нас сена дня на три припасено. Да и овса хватит лишь дней на десять.

— Как бы не пришлось коней наших резать на щи! Народу привалило сколько!.. А вот и великий князь!

Георгий Всеволодович шел с развальцем, в шубе нараспашку, веселый, с красным, распаренным лицом:

— Здорово я в мыльне попарился! Люблю погреться… Успел здесь шесть новых мылен поставить… Без них люди обовшивеют. Голова трещит, обо всем надо домыслить!.. Здравствуй, племянник, на многая лета! Обнимемся и пойдем в мою новую избу!

Глава третья

БАТУ-ХАН В МОНАСТЫРЕ

Подъезжая к Угличу, Бату-хан придержал коня. Он показал плетью на бревенчатые здания странного вида, будто сдвинутые и прилепленные в беспорядке одно к другому, с крестами на крышах.

— Что это?

Субудай-багатур, ехавший рядом будто в полудреме, очнулся и крикнул:

— Толмач! Позовите толмача!

— Толмач! — закричали нукеры.

Подъехал старый переводчик из половцев.

— Это Воскресенский мужской монастырь. В нем живут несколько сот монахов. Это такие шаманы, которым запрещено смотреть на женщин. Они все время молятся…

— О чем они молятся?

— Чтобы на земле были мир и тишина…

— Мне этого не нужно!

— Чтобы не было голода, землетрясения, пожара…

— Этого мне тоже не нужно! А могут они узнать у своих богов, чем кончится моя война с коназом Гюргом?

— Могут!

— Я буду ночевать сегодня в этом доме бога, — сказал Бату-хан и покосился на Субудая. Тот сильно засопел.

— Толмач! — приказал Субудай-багатур. — Возьми сотню нукеров. Поезжай прямо в дом урусутского бога. Скажи главному шаману, что сейчас прибудет великий джихангир Бату-хан.

— Будет исполнено, непобедимый!

Толмач во главе сотни нукеров поскакал в монастырь, а Субудай-багатур потребовал сотника. Арапша подъехал на разукрашенном гнедом коне. На темной шерсти выделялся серебряный ошейник. На сбруе появились серебряные и золоченые бляхи и цепи, снятые с коня какого-то убитого урусутского воеводы.