Ничего неизменного - Наталья Игнатова

Если называть вещи своими именами, не беспокоясь ни о чьем самолюбии, то поводом для появления твари был страх. Страх перед огнем — дело обычное. Страх перед насекомыми — тоже. Страх перед собственной неспособностью понять — вот это уже только занозовское. Может, существовали еще вампиры или люди с так же странно повернутыми мозгами, но встречать их не доводилось. И не надо. Одного предостаточно.

А сегодня hayvan вышел потому, что Заноза слишком хорошо понял все, во что не верил. Осознал неизменность и незыблемость вселенной, которая не неизменна, и, конечно, не незыблема. Может быть так, что он и раньше выходил в плохое время? Просто никто его не замечал. Время на то и плохое, что Заноза ломал все ломающееся, начиная со своих игрушек и заканчивая чужими нервами. Он бы и убивал, если б было кого, но Хасан удерживал его дома, подальше от Слуг, поближе к мастерской, где всегда было что разобрать, сломать или испортить. Никаких жертв для твари, но и никакого контроля. Hayvan мог приходить, беситься, и убираться, так и не дождавшись пищи. А сегодня все пошло не так, обычное течение событий, когда безумие развивалось, достигало кульминации и уходило, оказалось нарушено. Казалось, что Соня удержала Занозу на краю. Но тем болезненнее оказалось падение.

Значит, вмешиваться нельзя? Все должно идти как всегда: запертые двери, сломанные игрушки, консервированная кровь и ожидание? 

Когда огни уходящей к берегу «Удачи» потерялись на фоне электрического зарева, Хасан вытащил из сердца Занозы нож. Он ожидал вспышки синего света в глазах и был готов к бою. Знал, что победит, но от одной мысли о том, что hayvan не убрался, и что придется дать ему жертву или неизвестно сколько держать Занозу в мертвом параличе, становилось тошно.

— Scheiße! — Заноза мотнул головой, потер ладонью ребра, и разразился многоязычной тирадой, делавшей честь его начитанности, но не делавшей чести воспитанию.

Хасан никогда не слышал, чтобы hayvan матерился. Он, правда, до сегодняшней ночи не слышал, чтобы тот, вообще, говорил, но на сей раз, с гласными все было в порядке. И с фантазией. И хорошо, что свою диатрибу Заноза обращал к самому себе, а то пришлось бы дать ему в лоб в воспитательных целях. Чтоб помнил, кто тут старший, и о ком нельзя говорить… ну вот эти слова точно нельзя. Да и большинство других нежелательно.

— Что у тебя с головой, мальчик? — Хасан дождался, пока поток ругательств иссякнет. — Сколько по последним данным дважды два?

— Рыба-попугай… — Заноза вытащил из кармана сигареты. — Или танцы сытых зомби на лужайке. Некоторые думают, что четыре, но это частный случай, чувак. Слушай, — он замер с открытой пачкой в руках, — мертвый паралич помогает от психоза? Получается так?

Психоз — звучало слишком мягко. Но Заноза лучше разбирается в медицинских терминах.

— Помогает домашний арест, консервы и никакого Интернета, — сказал Хасан. — Методы жестокие, но действенные и проверенные временем. Мы, в «Февральской Луне», против не опробованных, новомодных штучек. На крайний случай всегда есть лоботомия.

— Уж лучше лоботомия, чем без Интернета, — Заноза, жмурясь, прикурил. — Или не лучше? Думаешь, после лоботомии я буду тебя слушаться? Я тебя и так слушаюсь, поэтому не поможет. Даже не думай.

О, да. Они слушались. Оба. И Заноза, и Мухтар. Удивительно, как пес еще не научился делать так, чтобы все выходило по его? Заноза, впрочем, тоже не умел этого с самого начала. Мухтару, наверное, просто недостает практики.

Глава 10

Она давно не мечтает раскрыть все тайны.

Она не хочет быть доброй.

Она хочет быть честней.

Берана, кажется, решила, что общий упырь — это сближает. Раньше она держалась от Мартина подальше, как многие, кто знал, что он демон, и дружен с Калиммой. Чтобы держаться подальше упомянутым многим хватало второго пункта. Демонов на Тарвуде не боялись — не особо в них верили, — а княгини опасались. Но Берана была из тех, кто верит в демонов. На Калимму ей было наплевать. Однако, начав встречаться с Занозой — или как назвать их странные отношения? — она волей-неволей, стала чаще видеться с Мартином, разговаривать с ним (не разговаривать она не могла), а иногда даже спорить. И вот, пожалуйста, теперь явилась в «СиД». С таким видом, будто узнала нечто судьбоносное, и лопнет, если немедленно об этом не расскажет.

С Лэа Берана поздоровалась так вежливо и мило, что любой бы понял: приветствие заготовлено заранее. Значит, готовилась к визиту, не исключено даже, что репетировала, кому что скажет, и как объяснит, зачем пришла. Но лучше б она не готовилась, лучше бы действовала экспромтом, потому что Лэа неизвестно откуда взявшуюся вежливость восприняла с удивлением и недоверием. А следующей репликой Бераны была просьба к Мартину, поговорить наедине. И загадочная ремарка, что это касается Занозы. После чего, конечно, про любой тет-а-тет можно было забыть. У Лэа и на Мартина, и на Занозу были исключительные права, и ничего, касавшееся их, нельзя было обсуждать без ее участия.

Мартин обычно против этого не возражал. Его самого обсуждать было некому и незачем, а Занозу с его загадками Лэа понимала очень неплохо и могла объяснить многое, чему Мартин объяснений не находил. Про Берану, например. Именно Лэа предположила, что Заноза Берану своей девушкой вовсе не считает. А возится с ней из тех же соображений, из которых подобрал на болоте бешеную собаку. То есть, исключительно по доброте душевной.

Что-то это да говорило об отношении Лэа к Беране. Но мысль все равно была дельной. Походила на правду.

Узнав, что поговорить без свидетелей не получится, Берана заколебалась. И это выглядело еще более подозрительно. Чтобы не усложнить ситуацию до полной неразрешимости, Мартин позвал гостью в кабинет, сказал, что у него от Лэа нет никаких секретов, и у Занозы тоже, поэтому если дело Бераны касается Занозы или его, то оно касается и Лэа. Это было не совсем так — дела Бераны и Занозы точно никого не касались, кроме них двоих. Но для Лэа-то никакой Бераны не существовало, для нее существовал только Заноза, и что-то там рядом с ним — собаки, женщины, мельница, кровь — что-то несущественное. В общем, иногда лучше сделать, как хотят, чем объяснить, почему нет. 

Вот Мартин и сделал.

И тут же об этом пожалел, потому что Берана, едва усевшись в клиентское кресло, тут же выпалила:

— Он меня поцеловал! Опять!

Лэа фыркнула. Мартин… пожалел себя. Он кашлянул, похмыкал, понадеялся, что вид у него не такой идиотский как самоощущение, и сказал:

— А это какое-то особенное событие? Если опять, значит, поцелуй не первый. Или что ты имеешь в виду? Он тебя снова укусил?