Голубые капитаны - Владимир Казаков

Истребители, сделав круг и помахав друг другу крыльями, взяли курс на аэродром.

— А ты лучше, чем я думала, лейтенант! — послышался озорной голосок. — Убедился, что я не чертова кукла?

Через несколько минут майор Дроботов слушал доклад ликующей Кати.

— Отличное начало! — пожал он обоим летчикам руки. — От души поздравляю! Если бы не фотокарточки, наградил бы тебя, Катюша, вот этим талисманом.

Он показал искусно сделанный из плексигласа медальон с тонкой резьбой. В одну крышку был врезан его портрет, в другую — портрет трехлетнего мальчика.

— Механик подарил. Отправлю своему Сеньке с оказией. От нас забирают Ли-2 для перегонки в Ленинград.

— А что, получили письмо, знаете адрес?

— Пошлю по старому… Может, найдут там… Через несколько дней возвращается из госпиталя Корот, назначу к нему тебя ведомой, Катя. Рада? — лукаво взглянул на нее майор.

Она растерянно посмотрела на Бориса. Майор перехватил взгляд.

— Ты же сама просила?.. Все решено! Романовский мне самому нужен.

Катя взяла Бориса за руку и сразу, будто опомнившись, отдернула ладонь…

— Боря… Боря! — Корот тронул замершего у портрета Романовского. — Погибла в Крыму. Два против шести. У нее кончился боекомплект. Машина ведущего взорвалась на глазах. Ее взяли в клещи, и она пошла на таран… На верхнем плато Чатырдага, где в тот день упали обломки ее самолета, сложен памятник из белых гранитных камней… Был там прошлый год… — Корот потянул галстук и расстегнул ворот рубашки. — Твою домру она возила с собой в гаргроте.

Романовский осторожно притронулся пальцами к фотографии и посмотрел на Корота. Тот отвернулся и сказал:

— Увеличили с газетного снимка. Портрет отдам. У тебя больше на него прав. Да и в доме прекратится из-за Кати холодная война, Марфа пыталась снять фотографию дважды… — Корот смотрел на Романовского и уже с трудом различал черты его лица — на дворе темнело. — Расскажи о себе?

— …Я был в штрафном батальоне. В марте сорок пятого ранили. Стал чистым. Просился в авиацию, но… войну пришлось кончать в пехоте. Несмотря на рекомендации генерала Смирнова, с которым я случайно встретился в одном из штабов.

— Помню, помню! — оживился Корот. — Я был в дивизионном госпитале. Приходил генерал. Расспрашивал. Я дал тебе блестящую характеристику. Не помогло?

— Штрафник же я был, Миша.

— А старые заслуги не зачет?

— Много по этому поводу думал и пришел к выводу: все шло правильно. Маловато стоил я тогда, хлипка все-таки была становая жила у летчика Борьки Романовского. Да ладно…

Несколько раз вспыхнули и погасли светлячки на концах сигарет.

— А дальше? — нетерпеливо спросил Корот.

В гостиной послышались голоса.

— Дочка пришла. Светка со своим усатым Васей-васильком. Рассказывай, Боря!

— Прилечь можно?

— Обязательно! Мне, дураку, и невдомек, что ты прямо с поезда. Давай на койку… Не снимай ботинки, я стул подставлю. Вот так удобно?

Корот отошел, загородив громоздкой фигурой окно.

— Ты получал мои письма, Михаил? — спросил Романовский.

— Только одно, где ты писал о переводе к нам.

— Странно, — задумчиво проговорил Романовский.

Корот поспешно вышел из комнаты и через несколько минут принес постель на диван. Укладываясь спать, Романовский сказал:

— Восемь писем, значит, до тебя не дошли. В них я спрашивал, знаешь ли ты что-нибудь о семье майора Дроботова?

— Зачем тебе?

— После войны генерал Смирнов помог мне все же устроиться пилотом в Симбирское управление ГВФ. Нелетной погодки там хватает, и я в свободное от полетов время занимался поисками родных майора через милицию. Удалось установить, что детский сад, где был сынишка Дроботова, из Ленинграда эвакуировали сюда, в Саратов.

— Зря бередишь старые раны. Сыну Дроботова сейчас не меньше двадцати лет…

— Двадцать три.

— Ну вот. Он наверняка преспокойно здравствует, не ведая печалей, а ты хочешь смуту в его душу внести.

— Отца-то он должен знать… Справлялся я: с фамилией Дроботов мальчика на детские эвакопункты города не поступало.

— Видишь!.. Ты из-за этого и перевелся к нам?

— Евсеича помнишь?.. Ну я вам рассказывал о старике-партизане, который вытащил меня из деревни, занятой немцами, и помог найти партизанский отряд? Что, первое десантирование на планерах в тыл забыл?

— Да помню я, помню, хотя деда твоего и не видел.

— Нашел я его после войны. Жили в Сибири я, он и мама. Мама умерла от крупозного воспаления легких, потом дед от ран и старости. А чего я там один-то? Потянул немного, закончил институт и сюда. У бобыля везде дом.

— А журналистику-то свою зачем кончал? Писакой хочешь быть?

— Просто интересно.

— А вот мои университеты, как и у Горького, — жизнь. И ничего, зарабатываю побольше некоторых ученых, и почета хватает.

— Скромник ты, Миша. Скромник… Ну что, спим?

— О Володьке Донскове слыхал что-нибудь?

— Переписываемся. Испытателем летает в пустыне. Отбой, отбой, Михаил, глаза слипаются.

Глава вторая

Семен Пробкин, громко топая по коридору, торопился в эскадрилью. До вылета остались считанные минуты. «Чертов будильник! Завтра же куплю новый!» Когда он раскрыл дверь, в комнате уже никого не было, даже дежурный пилот ушел на аэродром.

Заполняя графы полетного листа, Семен делал ошибки, ставил кляксы, комкал и бросал на стол бумагу. Наконец «задание на полет» приняло надлежащий вид, и он, торопливо засовывая его в планшет, увидел вошедшего парторга Аракеляна.

— Уходите? — мягко спросил тот.

— Бегу как лань, гонимая тайфуном.

— Спасибо за образ. А почему не убрали скомканные бумаги со стола? Кому-то на этом месте сегодня придется работать.

— У меня буквально минуты, уважаемый товарищ парторг!

— Убрать недолго.

— Это вам недолго — закрыл рот, и рабочее место убрано, — проворчал Семен.

Аракелян укоризненно смотрел на пилота.

— Можете идти, Семен Кириллович, я приберу за вами, — сказал он и потянулся за одной из бумажек.

Семен посмотрел на пустой рукав парторга, аккуратно засунутый в карман пиджака, и быстро убрал со стола скомканные листы, рассовав их по своим карманам.

— Все? Если я побегу рысью, то на моральную проповедь у вас еще осталась минутка.

— Дыхание перед взлетом сбивать не рекомендую. У подъезда стоит автомашина командира отряда, скажите шоферу, что я велел подвезти вас на аэродром.

— Спасибо, Сурен Карапетович, — скупо улыбнулся Семен.

Минута в минуту «Супер-Аэро-45» пробежал по взлетной полосе, круто взмыл и, слегка накренившись, начал делать контрольный круг над Саратовом.

Волга укрыла город прозрачной дымкой, а полукольцо гор оберегало голубоватую тишь от резких ветров. Кое-где еще мерцали огоньки: зеленые — на тонких железнодорожных нитках и светофорах шоссе Дружбы, желтые — на застывших стрелах подъемных кранов Ленинского района. Над Клиническим поселком сверкала рубиновыми огнями телевизионная вышка. Выползли из гаражей трудяги-автомобили. Важно проплыл рогатый троллейбус, роняя снопы искр со стыков проводов. От стенки речного порта оттолкнулся первый водный трамвайчик. И хотя, кроме ярких огней телевышки, все остальные цвета были блеклыми, красиво смотрелось медленное пробуждение города. И в воздухе пахло ночными озерами.

Семен задумчиво смотрел вниз, сжав губами мундштук потухшей сигареты. Сегодня ему было почему-то особенно грустно. Может быть, потому, что немного проспал и не успел проводить Марию в рейс. Или потому, что нагрубил Аракеляну, которого уважал. Раздумывая в одиночестве, он часто ругал себя за неуживчивый характер, корил за обиды, нанесенные товарищам колючим, часто несправедливым словом. Клятвенно обещал себе «законсервировать» язык, но приходил на работу и… вот опять пренеприятный разговор с Аракеляном.

Пакостное настроение он всегда исправлял стихами: любил читать их и «втихаря» немного пописывал сам. Каждый пилот, приросший душой к своей профессии, немного грешник — немного поэт. Он видит много, и все ему кажется красивее и необычнее, чем человеку земного дела. Работа дарит ему встречи со многими-многими разными людьми, создает ситуации, из которых не всегда можно запросто выйти. Или вот, например, чья-то рука — не той ли курносой прибористки? — закрепила шплинтом у тахометра веточку липы с набухающими почками.

Бездонный купол. Широки просторы.

 Не раз в ночи, в предутренний туман,

Ведя корабль вслепую, по приборам,

Я бороздил воздушный океан…

Семен прислонился лбом к стеклу кабины и уже веселыми глазами разыскивал дом Марии среди кургузых особнячков Горной улицы.