Искушение - Юрий Бондарев

— Что ж, приглашение министра кое-что значит! — сказал он с шутливым вызовом. — Если не возражаете, поедем в субботу вместе. Уж коли вы стали передаточным пунктом, то давайте вместе. Мне с вами будет интересней. Не так часто приходится общаться с сильными мира сего.

Она взмахнула бровями.

— И вас не пугает, что мы будем вместе? Не смущают институтские сплетни?

— А вас?

— Мне наплевать и позабыть, как говорит Тарутин.

Солнце сквозь ветви рдеющими пятнами лежало на холмах листьев, усыпавших аллею, а за деревьями, в подсолнечной стороне отливало в тени стеклами окон здание института со всеми его неразрешенными противоречиями, бессилием, заключениями, документами, пересудами, завистью, ненавистью, слухами, курением в тесных комнатах — гигантская «стекляшка» Научно-исследовательского института экологических проблем, куда ему надо было сейчас идти из этого листопадного дня, из этой утешительной прохлады, которой овеивало его вблизи Валерии даже там, в Крыму, в нестерпимо знойные часы на прокаленном пляже.

— Тогда поедем вдвоем, раз приглашение передавали через вас, — повторил Дроздов. — Так будет наверняка веселее.

— Вы старомодный оптимист, — сказала она, и он увидел блеск ее смеющихся глаз. — Вряд ли так будет веселее. Мне почему-то неспокойно. Но пусть — поедем. По дороге, кстати, можем заехать в церковь и обвенчаться для приличия. Мы это забыли сделать в Крыму. Хотя вряд ли это нам поможет.

— Почему же не поможет, Валерия?

— Не допускаете, что я ведьмочка на метле? Под венцом нам никогда хорошо не будет.

Глава шестнадцатая

Двухэтажный «охотничий домик» стоял на берегу озера, далеко синеющего до противоположного берега, где на песчаной возвышенности золотились под солнцем медовые стволы сосен, за ними грядами уходили в стеклянный туманец рязанские леса. С озера, из-за дальних заросших кугой островов, время от времени доносились бухающие выстрелы, раздробленным эхом катились по воде, стихали в лесах. Вблизи дома на асфальтовой площадке, перед воротами гаражей маслянисто сияли лаком протертые после дорожной пыли «Волги», но никого не было ни возле машин, ни около веранды дома, и Валерия сказала:

— Нам повезло! Ни одной души вокруг. Хорошо, чтобы никого и не было. Мы сами похозяйничали бы в золушкином дворце.

В это же время с крыльца веранды проворно сбежал аккуратно причесанный молодой человек, по змеиному эластичная его талия, обтянутая спортивным пиджаком с металлическими пуговицами, заизгибалась, задвигалась подле машины, его смуглое красивое лицо выразило почтительную приятность. Весь в улыбке, он артистично открыл дверцу, выпуская Валерию, с радостно-благодарным замиранием приложился к ее руке, затем изящно порхнул к левой дверце «Жигулей», выпуская Дроздова, и порывисто охватил его руку, точно несказанно осчастливленный его приездом, представляясь журчащим речитативом:

— Дмитрий Семенович Веретенников, мы виделись только издали… Вы не представляете, какую радость ваш приезд доставил мне и доставит Никите Борисовичу. Вас ждали утром и весьма беспокоились. Потом все решили, что вы сегодня не приедете. Поэтому все на охоте. Неслыханная досада! Но я на страже, жду вас и полностью в вашем распоряжении, Игорь Мстиславович! Мы немедленно можем экипироваться в охотничьи доспехи и на катере двинуться в сторону Лазурного острова. Валерия… Валерия Павловна, вам с нами будет также интересно, уверяю и гарантирую. Бить утку влёт — зрелище волнующее… Извини великодушно, удобно ли мне будет называть тебя по имени и на «ты»?

— Удобно. Почему ты не сказал «зрелище волнительное», как говорят артисты нового МХАТа? — спросила Валерия, рассеянно оглядывая берег, деревянные мостки с перилами, сбоку которых дремали в тени у свай лодки и крытые катера.

— Театр? МХАТ? Это — страна обетованная! Я уже забыл, когда был в театре! Театр только снится, как в золотом тумане юности! — воскликнул Веретенников с душевным принятием необидного упрека. — Был последний раз, вероятно, лет пять назад! Отстал непотребно! Стыдно сказать, позор, срамотища заблудшего технократа среди миллиона чиновничьих проблем. В общем, личной жизни — никакой! Не поверишь — я начал читать американские детективы. Для расторможения. Торчишь в кабинете по двенадцать часов! Извините, пожалуйста, мы несколько лет работали в одном отделе с Валерией Павловной, — обратился он к Дроздову, прося глазами и голосом снисхождения за невольный отход от главного. — Предлагаю вот что. Мы сейчас зайдем в дом, и я покажу ваши комнаты. Не обессудьте, я пойду впереди вас. Вы какое оружие предпочитаете? — поинтересовался он, заходя вперед Дроздова. — «Тулку»? «Зауэр»? «Браунинг»? «Ястреб на стреле»? Увидите — какая прелесть здесь! Оружие подбирали по совету Никиты Борисовича. Он — великий знаток.

«Какие у него приглашающие, воспитанные, но не пропускающие в себя глаза. Блестяще дисциплинирован».

Они направились к крыльцу веранды, отсвечивающей стеклами меж облетевших деревьев. Аллея желтела до самого озера толстым покровом, ступени крыльца, засыпанные красной кленовью, похоже было, не подметались намеренно.

— Все есть? — удивился Дроздов. — Даже старый «ястреб»? Откуда он?

— И «ястреб» есть, Игорь Мстиславович. Известно, что в Сибири вы были серьезным охотником и ходили «на берлог».

— Насколько я понимаю — на медведя, — сказала Валерия. — Час от часу не легче. Оказывается, вы еще — медвежатник?

— Зачислили не в тот чин. Медвежатник — это взломщик сейфов, — поправил Дроздов. — Что касается моих охотничьих походов в тайге, то они закончились после того, как я увидел плачущего лосенка.

— Плачущего лосенка? Как это может быть?

— Я убил лосиху, а когда подошел, рядом лежал лосенок. Весь в крови матери, смотрит на меня, а слезы каплями так и текут из глаз. Он плакал, как ребенок. Так что ночь потом я спал плохо.

— Невероятно! — воскликнул Веретенников, и глаза его испустили горечь сожаления. — Но ведь в тайге вы ходили на медведя, об этом известно! Вы ходили вместе с Николаем Михайловичем Тарутиным, а он — заядлый охотник. А медведь, амикан-дедушка — добыча серьезная!

— Не точная информация. Медведь — почти человек, — возразил Дроздов. — «На берлог» я не ходил потому, что не принимались мои условия.

— Какие, интересно?

— Первый, кто выстрелит в амику, заработает и мой жакан. Соглашался один Тарутин. Но его я слишком ценю. Поэтому не ходил.

— Что такое жакан? — весело рассердилась Валерия. — Я ничего не понимаю в вашем лексиконе!

— Жакан — это особая, специфическая пуля на крупного зверя, родненькая! Оплошная неосведомленность для геолога, простительная для геологини. Хоть ты и в сапогах ходила и по тайге, но не в поисках все же берлог амикана! — сказал с приятной укоризной Веретенников. — Умоляю, не обижайся. Я давно пришел к убеждению: без смелости женщины нет смелости мужчины. Так же, как и свободы, впрочем.

И он взбежал по ступеням крыльца, растворил высокую дверь на веранду, а наверху по спортивному повернулся, приглашая за собой и жестом, и глазами.

— Добро пожаловать к нам. — И учтиво подал руку Валерии, предлагая ей позволительное ухаживанье на правах старого знакомого: — Разреши тебе помочь, родненькая?

— Дмитрий Семенович… товарищ министра… Дима, не пыли и не навязывайся в родственники, — остановила Валерия с той ноткой в голосе, которая могла и обидеть. — Представь, я не забыла твое любимое слово, которое ты применял в обращении к слабому полу. Прошу помнить, я только вынужденный гость, сопровождающий Игоря Мстиславовича. А этого вполне достаточно, чтобы не распускать куртуазные перья перед бывшей сослуживицей. Не затрудняй себя. Тем более — мы не на равном положении.

— О, Валя, ты осталась прелестной дикой кошкой из страны амазонок!

И Веретенников, пропустив Валерию на веранду, снова с неудержимой воспитанностью приложился к ее руке, будто не в силах побороть растроганного чувства и не оказать ей внимание.

Дом тихий, чудилось, пустой, был крепок, ухожен, весь пропах смолистым духом дерева, смешанным с теплом толстых ковров и мягкой мебели. В большой столовой на первом этаже повеяло уютной горьковатостью березовых дров: здесь по-зимнему пылали крестообразно наложенные поленья в камине, величиной походившем на грот, с чугунной решеткой, с медным под ней листом, с набором всевозможных кочерег на витой подставке. Тут, в столовой, четыре девушки, должно быть, официантки, напоминающие волнистыми движениями манекенщиц, ходили вокруг длинных столов, безмолвно накрывали хрустящие скатерти. Веретенников на ходу сделал им поощряющий знак головой и, обливая гостей взором неустанной приветливости, повел их по широчайшей лестнице, по пушистой, как пена, дорожке на второй этаж.