Инфекция - Андрей Лысиков

По телевизору, который стоял в ординаторской, и который Антон включил, чтоб узнать утренние новости, новость передавали только одну. Неизвестная болезнь убивала людей, и от нее не находилось лекарства. Шел второй день болезни, и заместитель министра здравоохранения (самого министра еще вечером госпитализировали) распорядился об объявлении эпидемии. Более того, корреспондент, сам державшийся на ногах, видимо, лишь за счет морально-волевых усилий, утверждал, что выезд из города закрыт сотрудниками органов правопорядка. Никто не мог из города выехать по основным дорогам. Спустя два часа (больного утреннего корреспондента сменил другой, выглядевший не намного лучше) стало ясно, что ситуация гораздо хуже, чем могло представляться поначалу. К милиции прибавились военизированные соединения. Дороги были забаррикадированы. По пытавшимся прорваться велся огонь на поражение, говоря это, корреспондент демонстрировал свою перебинтованную руку, видимо, след от огнестрельного ранения. На другом телеканале участок улицы за спиной корреспондента напоминал зону боевых действий. По его словам, группа подростков с утра блокировала здание мэрии, бросая в окна камни. А когда им попытались помешать сотрудники охраны, вслед за камнями в окна полетели бутылки с зажигательной смесью самодельного изготовления. Камера оператора переместилась к зданию мэрии, которое уже не напоминало внешним видом таковое. Из нескольких окон вырывались клубы дыма, стекол в оконных проемах уже практически нигде не было, у входа сгрудилась группа ОМОНа, ожидая, видимо, лишь приказа броситься на мятежников. Но даже на почтительном расстоянии от места развития событий было видно, что и сами омоновцы не могут держать строй. Несколько человек явно пошатывались, кто-то, камера четко зафиксировала этот момент, бросил свой щит и согнулся в приступе жестокого кашля. Тут же метко брошенная кем-то пустая бутылка попала ему точно в голову. Боец упал без движения, и это словно стало сигналом. Оставшиеся омоновцы, сведя щиты в одну линию, стали осторожно приближаться к нападавшим, оставшимся за кадром. Камера вдруг ушла вниз, картинка закачалась из стороны в сторону — там явно шла борьба. Видимо, кому-то не понравилось, что журналисты беспрепятственно снимают происходящее. Через секунду экран стал темным, а затем снова возникло болезненное лицо ведущего новостей, извинившегося за «временные технические неполадки».

— Что, в России, как всегда, запрещено правду показывать? — от звуков голоса, неожиданно раздавшегося из-за спины, Антон подпрыгнул на стуле и обернулся. Ракитин, собственной персоной, спустился из своего кабинета в ординаторскую. Сначала Ковалев подумал, что главный врач тоже уже приближается к крайней стадии болезни — он шатался довольно ощутимо. Но затем он уловил запах и понял причину шатания. Иван Николаевич был мертвецки пьян. Так, что еще мог стоять на ногах, но вот ровное вертикальное положение занять уже не мог. — Что передают?

— Ничего хорошего. Иван Николаевич, с вами все в порядке?

— Нет, Антош. И я сомневаюсь, что с кем-то в данный момент что-то в порядке, — он глупо хихикнул, и от этого звука у Антона мурашки побежали по коже — столько мрачного отчаяния в нем было. — Я ночью звонил своим знакомым в пару больниц… Люди мрут, как мухи…

— Иван Николаевич…

— Знаю, я пьяный. Чистый медицинский спирт, ощутимо помогает. Бьет в голову с точностью профессионального боксера и позволяет не задумываться о происходящем. У нас ведь тоже есть потери среди персонала?

— Да. Марина, Игорь, Виталик… — начал перечислять Антон, но главврач его перебил.

— Можешь не продолжать. Этот список вскоре станет больше. Гораздо больше…

— Может, вам лучше все-таки взять себя в руки? — в голосе против его желания прозвучала вовсе не злость, в нем сквозило отчаяние.

— А зачем? Я звонил домой. Трубку никто не берет. Моя дорогуша, — он снова издал смешок, — она всегда может подойти к телефону. В любое время, в любом самочувствии. А тут одни долгие гудки. Боюсь подумать, что случилось то же самое, что происходит, похоже, повсюду.

— Может, все не так плохо…

— Оставь, Антон! Болезнь, появившаяся ниоткуда, убивает людей, одного за другим! Мы, врачи, ничего не можем сделать! А ты говоришь, что все не так плохо! — он сделал паузу, посмотрел по сторонам, как будто что-то искал, потом снова повернулся к врачу. — Извини, Антон. Нервы совсем сдали. Пойду-ка я, наверное, у себя в кабинете прилягу…

— Иван Николаевич, что нам делать?

— Что хотите, — голос был сухой и безжизненный. — Я бы посоветовал бежать отсюда подальше, попытаться спастись, но судя по сегодняшним новостям, болезнь прогрессирует повсюду, поэтому бежать некуда. В кабинете я смотрел утренние новости. Говорят, в Европе и в Штатах все то же самое.

Лежавшая на кушетке без сознания медсестра, ее болезнь тоже зацепила под утро, заворочалась, пришла в себя и застонала. Ракитин долго смотрел на нее, затем мрачно усмехнулся и повернулся к Антону. На губах его была улыбка, но вот в глазах застыло выражение отчаяния вперемежку с ужасом.

— Вот и еще одна готовится отойти в лучший мир. А ведь совсем еще молоденькая…

— Думаете, шансов ни у кого нет?

— Думаю, ни у кого. Сегодня вроде бы только второй день, но ни про единого выздоровевшего я не слышал. Сплошь и рядом только смерть, — он закашлялся, и выражение ужаса в глазах стало доминирующим. — Похоже, я на очереди.

— Я не верю! Можно ведь что-то предпринять…

— Боюсь, еще два-три дня, и что-либо предпринимать будет уже некому. И не для кого. Я вот смотрю, ты еще держишься. Молодец. Дай Бог тебе здоровья. Хотя я бы на это сильно не рассчитывал…

После своего мрачного пророчества главный врач развернулся, пошатнувшись, и вышел из кабинета, провожаемый мрачным взглядом Антона. Мрачным не потому, что Ракитин был, по его мнению, не прав, или опустил руки, а как раз наоборот, он соглашался мысленно со всем, что сказал ему тут друг его покойного отца. И настроения ему это не улучшало. Совсем наоборот.

Антон приблизился к медсестре и с беспокойством посмотрел на ее искаженное страданием лицо. Видимо даже в этом полузабытьи ее мучила боль. Хрипы в легких были слышны с расстояния в несколько шагов. Тихо ступая, стараясь не потревожить больную (хотя он сильно сомневался, что ее чем-то потревожит, даже если приведет в ординаторскую целый симфонический оркестр), он вышел из кабинета и отправился на очередной обход. Ракитин был к несчастью прав, болезнь распространялась, устраняя все препятствия со своего пути, не помогали ни антибиотики, ни жаропонижающие средства. Однако Антон себя считал порядочным врачом и пытался этому званию соответствовать. А значит, ему предстояло делать все возможное для пациентов, пусть даже просто быть рядом с ними, провожая в последний путь, пока он не свалился бы от усталости, или болезнь не свалила бы его самого.