Негасимое пламя - Уильям Голдинг

Чарльз умчался по делам.

— Мистер Тальбот, можно вас на минуточку?

Я обернулся. Из коридора вышел мистер Брокльбанк, завернувшийся в накидку.

— Чем могу служить, мистер Брокльбанк?

Он подвинулся поближе.

— Боюсь, во время последних событий я выглядел не лучшим образом…

— Что ж, вы пожилой человек, и вам простительно…

— Дело не в возрасте, мистер Тальбот, и не в дряхлости, но в болезни. Я подозреваю обморок, отказ жизненно важных органов.

— Мы чуть не утонули — это извиняет любое поведение.

— И все равно — лучше бы без обморока. Я боюсь болезни — врага внутреннего, больше, чем океана — врага внешнего! Помните, как возле нас остановилась «Алкиона»?

— Ну разумеется!

— Ах да, теперь я сообразил — вы лежали в своей каюте, вот, наверное, почему она плакала…

— Она?!

— Юная леди. Врач с «Алкионы» вышел из вашей каюты, и я только хотел его расспросить, а он, представьте, отодвинул меня в сторону! Вот они, доктора! Он вернулся на «Алкиону», вокруг него столпились женщины — да, теперь я понимаю! Они хотели узнать, что с вами!

— Наверняка это была мисс Чамли! Да, конечно же!

— Представьте себе — вы, молодой здоровый мужчина целиком завладели вниманием врача, не говоря уже о женщинах! Боже правый, никто еще не получал такой консультации, как я, когда наши судна расходились в разные стороны! Я звал доктора, женщины тормошили его, на кораблях выкрикивали приказы, кругом трещало и скрипело, а эта глупая девица все рыдала: «Мистер Трускотт, мистер Трускотт, он выживет?», а леди Сомерсет настаивала: «Марион, Марион, не при матросах! О, как это волнительно!», а офицеры кругом: «Пошевеливайтесь, ребята, ну, поживей!» — столько шума, а этот доктор — вообразите! — только и гаркнул мне: «Что вы хотели?», а я ответил: «Я насчет режима!», а он: «Не пить, не курить, меньше жрать и никаких сношений, старый вы дуралей!», а девушка бросилась леди Сомерсет на шею с криком: «О, Хелен!», и они уплыли, «Алкиона» то есть, так что пришлось обходиться своим умом, не получив медицинского совета, чем и объясняется мое поведение во время…

— Она и в самом деле спросила: «Он выживет?»

— Барышня? Да — ну, или что-то в этом роде. Может быть, она сказала: «Выживет ли он?» или «Он выживет!»…

— Нет, она скорее всего так и спросила — не стала бы она дважды выкрикивать имени доктора, если бы не переживала!

— Да. Наверное. Дважды — «Трускотт, Трускотт!», или, может быть: «Мистер Трускотт!» или «О, Трускотт!»

— Бог мой!

— Никогда не забуду. Не пить, не курить, не… — надо же!

— Ах, если она не окликнула его дважды — я несчастнейший человек в мире!

— Мистер Тальбот, вы сами на себя не похожи! Я пытаюсь объяснить свое поведение во время всеобщего испуга. Возможно, она позвала: «Трускотт, Трускотт, Трускотт!» и так далее. А самое плохое, что от такого режима газы у меня стали отходить сильнее, чем когда я был солидным мужчиной восемнадцати стоунов весом.

— Но главное — она восклицала!

— Ну конечно, иначе как бы я ее услышал?

— А Чарльз видел ее за ночь до того, и она смотрела на наш корабль…

— Что же все-таки он выкрикнул — «Не пить, не курить, меньше жрать и никаких сношений»? или «Поменьше сношений»? Может быть, под этим он имел в виду некое благотворное времяпровождение, которому периодически предаются женатые пары? Зачем он упомянул о еде и питье! Я и так прожил последние недели совершеннейшим монахом. Женщины — о, как они жестоки! «Отправляйтесь на палубу, Вильмот! — приказывает она. — Я не выношу эту жуткую вонь. Кроме всего прочего, она вредит моему цвету лица».

— Значит, мисс Чамли боялась за мою жизнь!

Я ждал ответа, но старикан, широко расставив ноги и положив руку на фальшборт, углубился в мысли о своем здоровье. Я поспешно удалился.

Вот так к паутине догадок и стремлений, привязывавших меня к мисс Чамли, добавилась еще одна крупица счастья и тоски.

На мой взгляд, в нашем повествовании осталось неописанным только одно событие, которого так страстно ждет читатель: когда же, после годового или почти годового плавания, мы увидели землю? Нетерпение это понятно. Мне и самому нелегко. Беда в том, что первое свидание с землей вышло очень обыденным, чего, собственно, и следовало ожидать. Я много раз обдумывал, как описать этот скучный момент. Изобрести какую-нибудь приманку, какой-нибудь фокус, который якобы сыграла с нами Природа? К примеру — туманное утро, легкий ветерок, и тут кто-то из пассажиров, лучше всего женщина или ребенок, с удивлением замечает, что произошло. Хохочет команда, смущенно улыбаются офицеры. Мы у берега, в тихой воде, которая медленно спадает, оставляя нас на мелководье, а по мере того, как дымка растворяется, мы понимаем, что достаточно спустить трап — и мы на берегу! Однако состояние нашего благородного судна свидетельствует, что в этом случае дело кончилось бы неутешительными рапортами — обнайтовка Чарльза не выдержала бы веса корабля, корпус бы осел под грузом наросших на него водорослей и попросту расплылся бы по воде!

Поэтому я стал подумывать о том, чтобы рассказать правду, чуть-чуть ее приукрасив. К примеру — обнаружилась дыра в фальшборте, под грота-штагом! Мистер Аскью, канонир, поведал мне о жутковатом развлечении под названием «катание пушечных ядер»: обиженный матрос выкатывал ядро с гондека, запуская его по палубе, куда придется. Мистер Аскью говорил шепотом, поскольку не желал, чтобы его слова дошли до нижней палубы. Оказывается, на корабле, который идет полным ходом, такое ядро вполне способно прокатиться по всей длине судна и снести что — нибудь с той же силой, как если бы им выстрелили из пушки. Но эта дырка вряд ли сделана с помощью ядра — иначе пострадал бы и грота-штаг. Возможно, сюда ударил кусок льда, хотя я лично подозревал крыс. Тем не менее рассказ о ядре облетел весь корабль, вызывая массу пересудов и превращая комедию в драму. Началась распря. Переселенцы и матросы рвутся к шканцам. Вызывающе стоит на шканцах несгибаемый капитан. Бунтари все ближе и ближе. Один уже готов нанести удар…

И тут с фок-мачты слышится крик:

— Эй, на палубе! Земля! Земля прямо по носу и по левому борту! Эй, на палубе! Вижу землю!

Разумеется, так не пойдет. Не потому что я пишу автобиографию — я пришел к выводу, что люди большей частью выдумывают себе биографии точно так же, как и все остальное. Просто мне бы все равно никто не поверил.

Правда оказалась и проще, и смешней. В чрезвычайно ясное утро мистер Саммерс вручил капитану сложенную в несколько раз бумагу с вычисленными им координатами. Капитан вздернул брови, но записку изучил и сопоставил с другой, полученной от мистера Бене. Ответом стал приказ держать тот же курс. Через несколько часов мы увидели землю.

Впрочем, никакой писатель не предположил бы, что события примут неожиданный оборот. Матросы, у коих были все основания катать ядра, бунтовать и устраивать забастовки, когда мы были в открытом море, на деле вели себя тихо, находились в добром расположении духа и отличались послушанием, пока не показался берег. Только тогда среди команды пошел явный ропот недовольства. Они почему-то решили, что мы незамедлительно высадимся на землю, текущую молоком и медом, задерживаясь только затем, чтобы выбрать рабов из числа жаждущих этой чести местных жителей — каждому по вкусу!

Именно в это время мистеру Преттимену было явлено некое… Скажем, откровение — другого слова я подобрать не могу. Он проникся идеей, что в самом сердце космоса есть некий секрет или даже тайна, которой может коснуться любой. Мистер Преттимен возрадовался. Что ж, у меня у самого бывали предчувствия — например, что Преттимен умрет. Не сбылось, как и все остальные. Короче говоря, однажды я случайно услышал несколько слов, которые мне не предназначались. Должен признать, это было трогательно и немного неловко, даже если Преттимен, как это часто с ним бывало, заблуждался.

В тот день я заглянул в каюту и, обнаружив, что он лежит с закрытыми глазами, хотел было выйти, так как сон в его положении был редким и ценным лекарством. Внезапно Преттимен произнес или, скорее, пробормотал крайне удивленным голосом:

— Выходит, я могу благословлять!..

Разумеется, мне следовало немедленно уйти, но, опешив от неожиданности, я невольно хихикнул. Преттимен открыл глаза и воззрился на меня. На щеках у него отчетливо загорелись алые пятна. Я выскочил из каюты, захлопнул дверь и только тогда осознал невероятную разницу между этими простыми словами и возвышенной идеей Добра, которую мы так часто обсуждали. Мысли мои вернулись к тому дню, когда я читал ему странные рассуждения старого мудреца из Вольтерова «Кандида»: «…Мы все священнослужители».

Я смешался и в очередной раз почувствовал себя на краю тайны, которую по причине своего характера, воспитания и образования я совершенно бессилен постичь. Однако стоило мне прийти в себя, как я вспомнил, что старому мудрецу было сто шестьдесят пять лет, и что даже он краснел, повествуя о религиозных таинствах Эльдорадо!