Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов - Леонид Семёнович Словин

заметны.

— Директора давно вам порекомендовали? — Носильщик обернулся к Фаруку. — Спички есть?

Голубоглазый передал коробок.

— Я почему спросил… — Татарин прикурил, сделал глубокую затяжку. — Дело в том, что сейчас тут другой директор ресторана…

Он на секунду–другую замер. Ловил кайф.

— Другой?!

— Темная лошадка…

— А прежний?

— Тот, действительно, ворочал! Большой туз!

— А он где?

— В Лефортове, в следственном изоляторе! Там их человек двести привлекли! Расстрельное дело! Взятки. Валюта…

Андижанец и Фарук переглянулись.

— Директора гастрономов, ресторанов. «Новоарбатский», «Елисеевский»… Главные бухгалтера. Вся торговля! Дело ведет Лубянка.

Носильщик внезапно замолчал. Он вглядывался в человека с газетой, расположившегося у главного входа.

— Постой. Это ведь… — Внезапно он нашел отгадку. — Слушай!.. Вы предупредили директора, что приедете?

— Ну!

— А теперь смотри! — носильщик показал вдоль фасада.

Подкатившая машина со штырями радиотелефонов на крыше, развернувшись, с ходу прижалась к тротуару. Несколько человек в аккуратных костюмах, в галстучках, гуськом быстро побежали вверх по ступеням.

— Смотри дальше! Смотри!

Пассажиры расступились. Тот, что читал, сложил газету, что–то сказал вновь прибывшим, вместе с ними устремился в подъезд.

— Это по ваши души… Транспортный КГБ!

— Держи!.. — Андижанец, не глядя, сунул носильщику несколько купюр.

Все произошло в считанные секунды. Носильщик повернул назад, к камере хранения. Андижанец и Фарукуже бежали по площади. Мальчишка–таксист, увидев их, включил зажигание, резко подал назад, навстречу.

— Поехали!

Таксист все понял, с ходу заложил крутой вираж вокруг площади, к выезду на Садовое. Спросил только:

— В гостиницу?

Ответил Голубоглазый:

— В Теплый Стан. Место я покажу.

Начальник отдела Картузов — упругий, маленький, в милицейской форме — скатился по внутренней лестнице в кассовый зал. Прошел вдоль стеклянных клетушек касс–аквариумов. В зале царила обычная суета. Азиатских лиц не было вовсе. Ехали в основном липецкие, воронежские. Увозили назад продукты, вывезенные перед тем от них подчистую в «образцовый коммунистический город».

Железнодорожники так и именовали:

— «Крупяные», «колбасные» поезда…

Пару раз Картузов натыкался взглядом на проституток — девки цокали каблучками, пружинили обтянутыми ягодицами.

«Меняемся…»

Раньше Павелецкий вокзал традиционно значился за педерастами.

Картузов оглянулся.

— Карпец!

На площадке под видом пассажира крутился младший инспектор — симпатичный черноволосый мордвин. Он знал все последние вокзальные новости.

— Слушаю, товарищ подполковник… — Младший инспектор хитровато улыбнулся.

— Ты чего? — напер Картузов.

— Да–а… пустяки. Баба голая!

Картузов сразу не взял в толк.

— Голая?

— Я же говорю! Один халат… Подруга поехала к ней домой. За платьем.

— Откуда она? — Картузова сейчас это мало интересовало.

— С обувной! Я ее сразу засек. Маникюр, педикюр… И без лифчика… У них там секретарь парткома на фабрике…

Картузов заставил себя вникнуть.

— Ну и фотографирует их голенькими… — Карпец засмеялся. Факт этот его особенно смешил. — Стал приставать… А у нее гости… Она и сбежала! Платье, штанишки — все на фабрике…

— Она еще здесь?

— В третьем зале…

Сложной системой переходов они миновали старый, еще военной постройки, вход в метро, ставший частью интерьера. Эскалатором поднялись в зал для транзитных пассажиров.

— Вон! Ближе к окну, — Карпец, не оглядываясь, показал головой. — Кино смотрит…

Под потолком, вверху, работал телевизор. Девица оказалась достаточно развитой, с прямыми светлыми волосами.

«Батон! Обычная московская соска…» — подумал Картузов.

Карпец добавил, как о давно известном:

— Там воще! У секретаря парткома… Привычка… Фотографируется с девчонками–работницами во время этого дела… У него

фотоаппарат на самовзводе. Ногой — р–раз! И все — на пленку!

Картузов был само внимание.

— В самом парткоме?

— Прямо на столе. Мне уже не первая девчонка рассказывает…

— И девица это подтвердит?

— Почему нет? Конечно!

— А пленки?

— В парткоме, в сейфе. И фотографии.

— Любопытно…

Картузов еще не предполагал, как можно это использовать, понял только: «Нельзя упустить…» Тут же распорядился:

— Ее — в отдел! Кто там сейчас свободен?

— Старший опер — Борька Качан.

— Пусть возьмет объяснение: как, где, с кем… И мне доложит!

В вокзальной дежурке было душно — окна не открывали. Игумнов сбросил куртку. Она и нужна–то была, чтобы укрыть ремни спецкобуры под мышкой.

— Генерал Скубилин только уехал: — Дежурный — егерь в своей прошлой, гражданской жизни — дождался, когда Игумнов пройдет к нему за пульт.

— — видел. Это все?

— У нас заява! Кража денег…

— В поезде? — Это было и вовсе бесперспективно.

— Бабуся оплошала. Вон стоит!

Игумнов выделил ее сразу, как только вошел. Больная высокая старуха. Выцветшее, ставшее куцым платье. Дешевая сумочка.

Дежурный не вызвал следователя. Из этого можно было заключить, что преступник не найден, дело возбуждено не будет, а старухе уготовлен «выкинштейн».

Игумнов знал милицейскую кухню.

— На место выходили?

— Случай–то не у нас! — Егерь сделал несколько бесшумных шагов, заглянул за дверь — там никого не было. — На Ярославском! А обнаружила тут, на вокзале… И до этого ехала в метро!

Надеяться, что кто–то возьмет себе глухое это дело — хоть Ярославский, хоть милиция метро, — было абсолютно неразумным.

— Что она говорит?

— Переезжает к племяннику в Тамбов.

— Одна?

— Да. Деньги положила в узелок. Узелок — в сумку… В вагоне сумку сунула под матрас!

— А соседи по купе?

— Соседей не было. Старуха… Ночью бегает в туалет… То–сё! Короче: разбежались!

— Много денег?

Егерь вздохнул.

— Продала кооперативную квартиру. Так что считай!

Пока он говорил, женщина улыбнулась дурковато: хотела вызвать жалость.

«Господи! — У Игумнова так и заныло внутри, когда он увидел ее гримасу. — Этого еще не хватает!»

— А что по месту жительства?

— Все точно. «Жила, выписалась в Тамбов…» Ты не смотри, что она такая, Игумнов. Я с ней говорил. Она все понимает. Высшее образование. Работала инженером.

— Вот как…

— Да. Инженер–химик.

Со старухой было ясно. «Жаловаться не будет… Договорятся с бригадиром тамбовского поезда, сунут в вагон — и привет горячий! Малой скоростью. Племяннику дадут телеграмму, чтобы встретил…»

— На Ярославском хоть что–нибудь известно?

Дежурный вспомнил:

— Бригадир поезда в курсе! Я говорил с ним по телефону. Двое парней вышли в Москве последними — шли по составу, вроде чего–то искали… — Он взглянул на Игумнова. — Вот все! Поезд «Сибиряк». Новосибирск — Москва… Вагон пятнадцать.

— Старуху придержи… Я пошлю Качана к бригадиру. Может, еще вспомнит.

— Только недолго! — Егерь заволновался. — Тут полный атас! Скубилин опять появится! Куда ее спрячу?

Старуха что–то почувствовала. Обернулась. Невозможно было видеть дурашливый этот взгляд.

— Как ее фамилия?

— О! Фамилия у нее знатная! — Егерь засмеялся. — Розенбаум!

Игумнов с ходу ввалился в кабинет к старшему оперу.

— У нас заява. В курсе?

— Да. Но… — Качан был похож на атлетического студента–спортсмена, коротко остриженный, в очках. Он кивнул в сторону. — Картузов тут подкинул без тебя…

У окна на стуле раскачивалась пухлая