Жена солдата - Маргарет Лерой

— Да, милая? Ты так решила?

Ее религиозное рвение порой заставляет меня содрогаться.

— Дело в том, что эти немецкие мальчики предлагают встречаться, — говорит она. — Но это было бы неправильно, да, мам? Стать девушкой немца.

Я удивлена. Не думала, что Бланш задумывается над этим.

— Ну, это с какой стороны посмотреть, — неопределенно говорю я.

— Я не хочу. И тебе бы тоже это не понравилось. — Ее взгляд сосредоточен на мне — голубой, как летнее небо. В нем сквозит такая ясность и чистота.

— Ну, конечно же, есть люди, которые этого не одобрят. Но если он хороший человек… — Я замолкаю.

— Но ведь в этом нельзя быть уверенной, так? — спрашивает она. — Я хочу сказать, ты же не можешь знать наверняка, хороший он или нет.

— А Селеста? — спрашивает она. — Она все еще встречается с Томасом?

Бланш утвердительно кивает.

— Он очень ей нравится, — говорит она. — Хотя, я думаю, что ей не следует с ним встречаться.

— А она знает, что ты так думаешь? Думаешь, что она поступает неправильно?

— Конечно, мама. Мы с Селестой говорим обо всем. У нас нет друг от друга секретов. Но она говорит, что я ошибаюсь, что он не такой, как все остальные.

— Что ж, может, она и права… может, он действительно не такой, как другие.

Музыка в шкатулке замолкает, когда заканчивается завод. Внутри слышны перестукивания и жужжание. Бланш закрывает шкатулку.

— И все равно, я не стану так поступать, — говорит она. — Я думаю… как вообще можно узнать кого-то по-настоящему? Как можно быть уверенным в том, что они из себя представляют?

— Но разве ты не можешь назвать человека хорошим? Даже если он воюет на другой стороне.

Она бросает на меня недоверчивый взгляд, словно я вообще ничего не понимаю.

Когда девочки и Эвелин улеглись, сижу на кухне и жду его. Тени бархатными складками залегают на стенах моей комнаты, меня начинают одолевать сомнения. Все становится очень отчетливым: необузданное, иррациональное намерение — необдуманное, импульсивное, неправильное. Сидя здесь, облаченная тенью, я принимаю решение.

Скажу ему, что больше он не может сюда приходить, я передумала. Наши отношения не могут продолжаться по многим, многим причинам. Он поймет или, по крайней мере, не будет удивлен. Может, даже стоит снять свое платье из шаньдунского шелка и надеть что-то будничное. Может, мне даже стоит задуть свечи, которые я зажгла наверху в своей комнате.

Слышу стук в дверь. Сердце подпрыгивает в груди. Иду открывать.

Он не улыбается. Вижу, что он тоже очень нервничает, и это кажется мне трогательным. Понимаю, что не смогу попросить его уйти. Я уже выбрала свой путь.

— Вивьен…

Мне нравится, как он произносит мое имя: медленно, почти бережно.

Он заходит и стоит в коридоре прямо передо мной. От его близости идет волна желания, но более рассеянная, более эфемерная, чем я чувствовала прежде, когда он пробегал пальцем по моему лицу. Лишь ниточка. Шепоток.

Отворачиваюсь и веду его вверх по лестнице, стараясь не разбудить спящих. Показываю ему, где скрипит, тихо говорю, на какие места лестницы наступать не нужно. Сердце бьется быстро, как у воришки. Я вор в своем собственном доме.

Открываю дверь и завожу его внутрь. Закрываю дверь и поворачиваю ключ в замке. Звук красноречиво повисает между нами.

Он стоит в свете свечей и смотрит, смотрит на меня, будто и не собирается отводить взгляд. Я думала, что в такой момент мне будет неловко, даже стыдно, но меня одолевает абсолютная радость от того, что мы вместе.

У меня появляется ощущение бесконечной свободы. В этой комнате мы можем делать, что захотим. Здесь, куда не добралась война. Меня переполняет радость, когда он заключает меня в свои объятия. Я пробегаю пальцами по его лицу, чувствую кости его черепа под коротко стрижеными волосами и ощущаю, насколько ему приятно мое прикосновение. Он ласкает меня руками, полностью захватывая меня своими прикосновениями.

С Юджином, много лет назад, когда мы еще занимались любовью, я всегда была как будто где-то вне происходящего, наблюдала со стороны. Смотрела с потолка, на расстоянии. Меня это не касалось, я была где-то на удалении, разделенная надвое: часть меня принимала участие, а часть просто наблюдала.

Но здесь, сейчас, я присутствую при каждом прикосновении, каждой ласке. Я четко ощущаю твердость его тела, запах его кожи, его губы на моих губах. Мое тело сотрясается от его рук, словно я разваливаюсь на части. Он прикрывает мне рот рукой.

— Тсс, — произносит он, — Тише.

Потом я чувствую его внутри себя, и мое тело обнимает его. Я прячусь в нем, прячу его в себе.

После мы тихо лежим рядом. Открываю глаза и вижу, что моя комната осталась такой же, какой и была, и это меня удивляет. У меня такое чувство, как будто я унеслась на большое расстояние и оказалась в другой стране.

Его форма лежит на кресле. Ее вид раздражает, напоминая мне о том, о чем я думала до его прихода. Отвожу взгляд. Говорю себе, что это все часть другой жизни — его жизни, когда мы не вместе. Ничего не говорит о том, кто он такой на самом деле здесь, в моей комнате.

Он целует меня и говорит:

— Спасибо.

Ощущаю внезапный прилив счастья. Так странно, что он благодарит меня, когда сам дал мне так много.

Кладу голову ему на грудь, слушая тихое биение его сердца. Его же рука у меня на волосах. Мы молчим. И эта тишина такая сладостная. Не знала, что близость может подарить такое умиротворение.

А потом я слышу то, чего так боялась: звук шагов, поворот дверной ручки и стук в дверь

— Прячься под одеялом, — говорю я ему.

Надеваю халат и открываю дверь.

Я очень боюсь, что это Бланш. Она заглянет в мою комнату и сразу все поймет: почему на мне было мое лучшее платье, почему между нами состоялся тот разговор. Но это Милли в своей карамельной пижаме. Ступни в вязаных ночных носках кажутся огромными и неуклюжими. Ее глазки широко распахнуты, но я не знаю, что она видела. Она еще не проснулась толком, у нее сонное личико.

— Мамочка, пчелы прилетели. Они повсюду.

У нее тоненький, пронзительный голосок. Она до сих пор еще проживает свой кошмар. В глазах Милли отражается блеск свечей — крошечное, безукоризненное отражение.

— Нет, милая. Это всего лишь сон.

— Они у меня в кровати, мамочка!

Я приседаю и обнимаю Милли. Ее сердечко бьется напротив моего, словно ее сердце — моё сердце. Вокруг ее глаз залегли тени.

— Там нет никаких пчел.

— Мамочка, пчелы у меня в волосах. Я слышу их… Я бежала, бежала, но не могла убежать, — говорит Милли тонким, словно прозрачным, голосом.