Поручик Бенц - Димитр Димов

– Я дезертир, – просто сказал Бенц.

XXIII

На некоторое время Лафарж словно перестал думать об опасности, которая могла исходить от Бенца, – тот мог взбунтоваться против уставленного ему в грудь дула пистолета, проявить ревность и попробовать вырваться из-под его власти. Лафарж будто забыл, что перед ним немецкий офицер, в кармане которого лежит пистолет. Он даже перестал наблюдать за руками Бенца, за которыми он еще недавно так внимательно следил. Бенц равнодушно подумал, что сейчас ему ничего не стоило бы наброситься на Лафаржа, отобрать у него пистолет или же выхватить свой. Разумеется, он не двинулся с места.

Лафарж встрепенулся, лишь когда Бенц уселся в ближайшее кресло. Вороненое дуло браунинга чуть отклонилось, оставляя Бенца под прицелом. Нет, Лафарж не хотел верить, что немец может стать дезертиром из-за женщины!.. Согласно ходячему представлению о германских офицерах, они лишены способности чувствовать и страдать, испытывать восторг или умирать от горя. Словно у всех этих одинаковых холодных, железно-серых субъектов, которых под мундиром не различить даже по возрасту, нет ни сердца, ни страстей, ни желаний, словно они – бездушные механизмы, которых лишь дисциплина обязывает думать и действовать, скрывая от них бесчисленные соблазны любви. И все это потому, что они немцы, потому что они скрывают душевные порывы под обманчивой видимостью холодности и бесстрастия, которые превращаются в неотъемлемые и обязательные качества их нации. Как будто немцы не подвержены любви, в то время как французы готовы ради нее пойти на все!..

Однако вряд ли Лафарж сейчас сознавал все это. То ли ввиду исключительной напряженности ситуации, то ли бездумно следуя трафарету французского мышления, он видел в Бенце только пруссака – холодного, бесстрастного, который никогда не пожертвует ради любви ни жизнью, ни даже карьерой. Вероятно, к этой логике сейчас присоединялась и тревога, вызванная прошлыми загадочными связями Бенца с Еленой.

– Вы шпион! – повторил он, злобно прищурившись.

– Я не шпион, хотя мне безразлично, поверите вы мне или нет, – невозмутимо сказал Бенц.

– Нет, вы шпион!.. Вы шпион! – твердил Лафарж.

Лафарж кипятился, и Бенцу стало смешно. Бенц понимал, что иначе Лафарж не мог объяснить себе присутствие немецкого офицера в этом доме.

– Шпионы не ходят в мундире, – с досадой заметил Бенц.

– Когда надо, надевают.

– И не ждут смерти, сложа руки.

Лафарж оглядел его с ироническим любопытством.

– Вот как? Что же они тогда делают?

– Вовремя стреляют! – презрительно ответил Бенц.

Лицо Лафаржа преобразилось. Оно перекосилось, как от удара хлыстом, затем разгладилось и застыло словно в каменной неподвижности. Бенцу показалось, что ему стоило неимоверных усилий овладеть собой. Лафарж мысленно пытался представить себе все, что пережил Бенц до их встречи. Конечно, Бенц мог застрелить его… В этом нет никакого сомнения. Кем бы ни был Бенц, шпионом или дезертиром, какие бы чувства ревности или ненависти к Лафаржу ни кипели у него в груди, он мог стрелять, чтобы спастись или хотя бы отомстить, но не сделал этого… Почему? Вопрос этот поставил Лафаржа в тупик. Удрученный сознанием своей несправедливости, грубости и, быть может, жестокости, он пребывал в немом оцепенении человека, неожиданно увидевшего жуткую и печальную агонию другого человека, которому он ничем не может помочь, То, что было смутной догадкой, превратилось в уверенность. Да, Бенц ждал смерти именно сложа руки, и даже более того – он жаждал смерти!.. Лафарж, вероятно, видел на фронте, как сгорают летчики вместе со своими аэропланами, как разрывы тяжелых снарядов превращают в кровавое месиво и заживо засыпают по двадцать человек сразу, как падают целые цепи пехоты, скошенные фланговым пулеметным огнем. Но там трагедия была не столь зловещей, ибо гибли тела, а души, хоть и обезумевшие, до последнего мига тянулись к жизни. И вот теперь, когда пожар войны угасает и так страстно желаемый миллионами мир уже стоит на пороге, когда мертвых поглощает забвение, а живые возрождаются к новой жизни, перед ним терзается предсмертной мукой человек – дезертир, немецкий офицер, который хочет умереть, чтобы спасти свою честь. Наконец-то эта истина блеснула в сознании Лафаржа. По его лицу пробежала тень, рука с пистолетом опустилась.

– Да, вы правы!.. – хрипло пробормотал он. – Они стреляют вовремя.

Бенц с любопытством наблюдал за ним: Лафарж, видимо, не сразу осознал всю унизительность положения; неожиданно резким движением он положил пистолет в карман и сел в кресло рядом с Бенцем. Вынув портсигар, он протянул его Бенцу. Тот машинально взял сигарету и в свою очередь достал зажигалку и поднес огонек Лафаржу. Все произошло неожиданно и вместе с тем словно по обоюдному согласию. Они курили, не нарушая странного примирительного молчания, воцарившегося между ними.

Слабый шорох заставил их обернуться. На пороге стояла Елена. Бенц сообразил, что у нее было достаточно времени, чтобы прийти в себя, и что, может быть, она даже слышала их разговор. Он досадливо поморщился. Но как бы то ни было, она не ожидала увидеть их, миролюбиво сидящих рядом, будто в кафе. Она смотрела на них изумленным, недоумевающим взглядом.

– Выйдите! – отрывисто приказал Лафарж.

В смятении она попятилась к двери.

Снова прозвучал голос Лафаржа – четкий, с металлическими нотками:

– Закройте дверь! И не выходите из дома без меня!

Елена закрыла за собой дверь.

Бенцу показалось, что она осталась в коридоре, и это вызвало у него досаду. Ее присутствие словно нарушило их спокойное, проникновенное молчание.

Тем временем вечерний сумрак медленно наплывал из темных углов комнаты. Прошло, наверное, около часа с тех пор, как Елена с Лафаржем вошли в дом. Пока Бенц с раздражением гадал, стоит ли Елена за дверью, Лафарж поднялся и принялся расхаживать по комнате.

– Дезертир! – произнес он, и в голосе его прозвучало сочувствие.

Бенц мрачно усмехнулся.

– Ради этой женщины?

– Вас это удивляет?

– Нет, – тихо сказал Лафарж.

Стемнело, по Бенц еще различал обострившиеся черты Лафаржа.

– Что вы намерены делать? – вдруг спросил Лафарж.

Бенц вопросительно поглядел на него и нахмурился.

Несколько минут прошли в молчании. Лафарж продолжал шагать из угла в угол.

– Вам не свойственно позерство!.. – снова заговорил Лафарж. – Вы не станете мстить, не попытаетесь даже успокоить свою совесть раскаявшегося солдата, убив нескольких французов, прежде чем они убьют вас…

Бенц рассеянно прислушивался к его словам.

– Но если вы простили другим, то почему не простите и себе? – взволнованно спросил Лафарж.

Он остановился посреди комнаты с таким видом, словно нашел выход из драмы, вот уже час разыгрывавшейся у него на глазах. Его наивность показалась Бенцу смешной.

– Почему не простите и себе? – возбужденно настаивал Лафарж. – Сотни офицеров попадают по ошибке в плен и не стреляются.

– Смотря какая ошибка.

– Любую ошибку можно простить, если провинившийся не предатель и не трус.

– Да, но военный суд не прощает.

Лафарж опустился в кресло и ничего не возразил.

Снова наступила пауза. В комнате стало совсем темно. Бенц видел только силуэт Лафаржа и кончик горящей сигареты, который при каждой затяжке озарял багровым светом нижнюю часть его лица.

Бенц почувствовал, что пора прекратить разговор. Оп встал и сказал твердо:

– Уведите мадемуазель Петрашеву из дома!

Лафарж не двинулся с места.

– Давайте поговорим еще, – предложил он.

Бенц с досадой промолчал.

Лафарж медленно поднялся, подошел к двери и зажег электричество. Ослепительный свет залил комнату. В ярком блеске хрустальной люстры и зеркал Бенц увидел прояснившееся, спокойное лицо Лафаржа. Постояв у двери, Лафарж уселся в свое кресло, устремив взгляд на переливавшиеся всеми цветами радуги хрустальные подвески люстры. Он как будто сосредоточенно что-то обдумывал. Все это тяготило Беица.

– Военный суд! – задумчиво произнес Лафарж. – А что, если вы опередите военный суд?

Бенц устало поднял голову.

– Если вы вернетесь в Германию до конца войны?

Бенц поглядел на него с тупым безразличием и закурил новую сигарету. Оп воспринял слова Лафаржа как насмешку, но слишком устал, чтобы реагировать.

– Что вы хотите этим сказать? – мрачно спросил он.

– Есть способ исправить вашу ошибку.

Венца взволновали не слова Лафаржа, а его загоревшиеся вдохновением глаза – предвестник слов и мыслей. Хотя Бенц еще не имел ясного представления о замысле Лафаржа, он почувствовал, что тот задумал нечто невероятное по смелости. Бенц видел, что Лафарж сочувствует ему – и потому, что он порядочный человек, и потому, что в вопросах чести существует некая солидарность, которую мундир создает между офицерами, даже если они враги. Понял он и то, что Лафарж предпринимает самые искренние усилия, чтобы отвести его, как тот думал, от неизбежного конца. Но то, что Лафарж произнесет слова, которые Бенцу предстояло услышать, было невероятно, уму непостижимо. Проявление такого великодушия со стороны француза к немцу, в то время как их народы сражались в гигантской битве не на жизнь, а на смерть, сбивало его с толку.