Демоверсия - Полина Николаевна Корицкая

А ты, принцесса, Берешь воду, А дождь И град или Снег раздает Виракоча, Создатель мира[53].

* * *

– А ну, быстро спать, – сказала мама, и Аня шмыгнула в комнату.

Светка уже легла. Они спали на двухъярусной кровати, Анино место было снизу. Когда ей будет одиннадцать, они поменяются, но пока наверху спала Светка, и Аня ей отчаянно завидовала. Позже поменяется вообще почти все в комнате, не только спальные места. На стенах появятся постеры разных групп – девочки начнут покупать журналы типа «Все звезды» и «Супергелз», и у Ани будут висеть плакаты с Леонардо Ди Каприо, а у Светки – с «Продиджи», со страшным зеленоволосым дядькой с высунутым проколотым языком. Но пока Ане восемь, а на стене вместо плакатов – ковер, который своими руками соткала баб Нюра.

На ковре изображены две девочки в платочках, собирающие ягоды в лукошко. Баб Нюра рассказывала, что как-то хотела принять участие в конкурсе ковров ручной работы, но ей никто не поверил, что ее ковры – не машинные.

Аня водит пальцами по тканой девочке в розовом платочке и не спит. Тихо потрескивает печка. Громко работает телевизор. Из-под шторы, над шторой, сквозь штору, – которая висит между комнатами вместо двери, – бьет свет. Как будто прямо в глаза.

– Мам, сделай тише! – кричит Аня, и становится капельку тише. Аня знает, что телевизор на самом деле работает негромко и свет неяркий, но она все равно не может уснуть из-за света и звука. Она не сможет спать при свете и звуке, даже когда ей будет тридцать.

А сейчас еще можно тихо прокрасться к родительской комнате и спрятаться за шторкой – и смотреть так все передачи. Особенно здорово, когда показывают ужастики. Там что-то клацает, ухает, и все время отрываются чьи-то головы, и брызжет кровища, и у Ани замирает сердце от восторга и ужаса.

Когда стоишь за шторкой и смотришь «Кошмар на улице Вязов» или «Кладбище домашних животных», главное – молчать. Надо стоять очень, очень тихо. И молчать.

Молчать.

* * *

Ее разбудил горячий толчок внутри тела. Будильник еще не звенел, он не понадобился Яну, которого разбудила эрекция, разбудило голое горячее тело Ани, лежащее рядом, вплотную. Чтобы войти в нее, ему понадобилось лишь передвинуть таз чуть ниже и слегка раздвинуть ей ягодицы. Он начал двигаться, быстро, агрессивно, и она застонала, еще не успев проснуться, и закричал где-то будильник, она протянула руку и выключила сигнал. У них был еще час до выхода из дома, два часа до концерта. Семнадцать часов до его отъезда. Сто шестьдесят один день до их последней встречи.

Она хотела закричать, но не могла: у нее не было голоса.

Настало время Тишины.

– 8–

Существовать без голоса было странно.

Голос не является чем-то необходимым для жизни. Без него можно есть, спать и даже добывать себе пропитание. Можно воспитывать детей, заниматься любовью и готовить еду.

Собираясь на концерт Яна, Аня смотрела на свои руки и думала, каково живется немым. Или глухим. Или тем и другим сразу.

Чуть позже, когда Ян расскажет ей про каганат, когда покажет его полноту и радость и – закроет его от нее, – она поймет, что уже была там. Она жила в Тишине восемь лет, только немного другой. Неизменным было одно: категорическая необходимость молчать. Восемь лет она провела в состоянии немоты, соседствующей с глухотой. Возможно, немота эта была не более чем горловым спазмом, вызванным глубоким, подкожным страхом. Когда-то бабушка сказала ей, что она, Аня, родилась с серебряной ложкой во рту, но восемь лет – после того как Аня перестала петь – она держала во рту одну лишь воду. Восемь лет Тишина гнездилась в ее гортани, подобно раковой опухоли.

Молчать было странно.

Странно, что она не могла подпеть любимой песне Яна. Не могла сказать, как здорово, что собралось столько зрителей, что он такой молодец и так классно поет.

В перерыве она подошла к нему и обняла.

После нелепого фестивального образа ей отчаянно хотелось быть красивой, и она надела черное платье, облегающее фигуру, и распустила волосы. Когда Ян увидел ее такой, он стоял некоторое время и растерянно моргал.

Она обняла его, а он сказал, что хочет кое-что показать, и достал телефон.

– Смотри.

Он открыл фотографии из своих морских путешествий. Вот он на фоне заката держит штурвал. Вот стоит у моря и широко улыбается. Вот…

– Ах, не трави мне душу своими морями, – прошептала Аня, вдруг рассердившись. Она почувствовала, как подступают к горлу злые слезы, отвернулась и надела куртку. – Пойдем покурим.

Ян смущенно спрятал телефон и открыл перед ней дверь.

Было уже темно и ощутимо прохладно, несмотря на июль: лето выдалось холодным. Они вышли на задний двор клуба, где уже стояла стайка курящих поклонников и поклонниц, которые тут же окружили Яна. Аня тихо отошла и достала сигарету. Вспомнила, что у нее кончилась зажигалка, и подошла к Яну, который как раз раскуривал трубку. Он наклонился, и она потянулась к трубке, прикуривая. В этот момент их вдруг сфотографировал один из друзей Яна.

Через пару дней он вышлет Ане эту фотографию, и она не поверит глазам: это будет похоже на кадр из фильма. Фильма, в котором главный герой стоит прямо, уверенно, рядом с героиней – он выше, но не слишком, – стоит слева, с длинной черной трубкой в зубах. Волосы у него седые и стянутые в хвост, на голове шляпа, на шее красная бандана. Он в фокусе, а героиня размыта, будто затеряна в клубах дыма, и смотрит прямо на него, в глаза, держа сигарету двумя пальцами и прикуривая из его трубки.

Несмотря на редкость встреч, фотографий у них будет много. Будет черно-белая, похожая на свадебное фото, где она стоит в его костюмерной в Белостоке, накрытая волчьей шкурой, взятой из реквизита, а он обнимает ее и смотрит в объектив, и лица у обоих счастливые и умиротворенные. Будет его селфи в костюме индейца из кустов черники, где он улыбается в окружении ягод. Совместное селфи с моста, где у него убраны волосы, а у нее во рту веточка можжевельника, зажатая в зубах, и такое счастливое лицо, что она сама не поверит, когда увидит.

Но та, первая фотография не сравнится ни с одной другой. Позже она распечатает ее на память, а в типографии спросят:

– Это что, кадр из фильма?

– Да, – скажет