Московский инквизитор (сборник) - Алексей Макеев

— За что? — только и смогла в ужасе спросить Мария.

— Был бы человек, а статью найдем! — твердо пообещал Орлов. — Ты меня поняла?

Сил Марии хватило только на то, чтобы едва заметно кивнуть и стремглав выбежать из квартиры. Заперев за женщиной дверь, Орлов пошел к жене, слышавшей весь этот разговор из кухни, и удивленно спросил:

— Вот скажи мне, мать, как Гуров, умный, взрослый уже мужик, не мальчишка сопливый, мог жениться на такой непроходимой дуре?

— Ох, Петруша, зря ты между ними полез, сами бы разобрались, — вздохнув, ответила она.

— Нет, мать! — покачал головой Орлов. — Сама Мария теперь к нему первой не сунется — я на нее достаточно страху нагнал, а вот если Гуров первым ей навстречу шаг сделает после всего, что из-за нее вытерпел, то тогда я буду знать, что он действительно не мужик, а половая тряпка, и относиться соответственно. Кстати, мать, где мои таблетки от давления? Что-то затылок ломит.

— Не нервничал, вот и не ломило бы, — проворчала она, но таблетки, конечно, достала.

Мария же, добравшись до дому, заперлась на все замки и еще долго не могла прийти в себя. Есть хотелось страшно, но в холодильнике ничего подходящего не было. Она уехала так стремительно, что не догадалась хотя бы собрать испортившиеся продукты и выбросить их, а возвращалась в такой панике, что мысль заехать в магазин даже не пришла ей в голову. Конечно, можно было бы заказать пиццу или суши на дом, но она теперь просто боялась открывать дверь. Она сложила все испортившиеся продукты в большой мешок для мусора и выставила его на балкон, а потом, порывшись в морозилке, нашла застарелую пачку пельменей и решила их сварить.

После всего, что ей наговорили Крячко и Орлов, да еще демонстративного ухода Вилкова она начала понимать, что действительно сделала тогда что-то не так, но что именно? Достав из заветного места в кухне пачку сигарет, она выпила немного водки и стала вспоминать вечер той проклятой пятницы по минутам. Она сравнивала то, что сделала, с тем, что должна была, по мнению Петра, сделать, и постепенно поняла, что своей самодеятельностью втравила мужа в такие неприятности, что он чуть инфаркт не получил. А теперь она даже не знала, в какой он больнице, чтобы поехать к нему, плакать, рыдать, просить прощенья, объяснять, что это она не со зла. А он все поймет, как понимал всегда, и простит ее. Уж сколько раз они ругались и даже разъезжались, но потом все равно мирились. Ну и пусть Крячко и Орлов не хотят говорить ей, где Лева, она сама обзвонит все больницы и узнает. Но тут она вспомнила слова Петра о том, что если она хотя бы приблизится к Гурову, то он ее посадит, его горящие ненавистью глаза, его искаженное гневом лицо, и поняла, что он это действительно может сделать. Что же тогда делать ей? В ее голове метались разные мысли, но ни одну из них она не смогла додумать до конца. Когда она очнулась, оказалось, что пельмени разварились, превратившись в какую-то кашу, но есть хотелось страшно, и она ела их, обжигаясь и плача от обиды. А потом она выпила еще водки и легла спать — да, не таким ей представлялось возвращение к любимому и любящему мужу!

Проснувшись утром, она вспомнила все ужасы вчерашнего дня и — недаром говорят, что утро вечера мудренее — решила, что самым лучшим для нее сейчас будет действительно перебраться в свою квартиру, чтобы не злить Орлова. Ее не хотят пускать к мужу — пусть! Но ведь он сам выйдет из больницы и обязательно захочет узнать, что с ней, не может не захотеть! И тогда он найдет ее сам! А уж она ему все объяснит, и он ее поймет! Надо только подождать! И она подождет, потому что ей есть чего и кого ждать!

Завтракать в доме было нечем, так что она просто выпила кофе и стала собираться. Процесс затянулся почти на весь день, но зато в квартире не осталось ни одной ее вещи. С трудом перетащив все сумки в машину, Мария задумалась о том, что делать с ключами, а потом решила отдать их Саше. Да, так и надо сделать, но при этом объяснить ему, что она не по своей воле ушла из дома, а ее заставил Орлов. Тогда Саша все расскажет Леве, и тот сам ей позвонит. Так Мария и сделала, но вот, к величайшему ее разочарованию, Саша воспринял ее поступок как само собой разумеющееся и даже намеком не дал понять, что осуждает Петра. Мария от этого растерялась, но потом взяла себя в руки и решила, что ей все равно ничего не остается делать, как ждать, когда Гуров выйдет из больницы.

Шли дни, недели, уже целый месяц прошел, и следующий начался, но Лев не давал о себе знать. Звонить ему Мария боялась, но ведь никто не мог ей запретить общаться с племянником. Сначала Саша сухо отвечал ей, что дядя Лева еще в больнице, а потом сказал, что он уехал в санаторий.

— Саша, но ведь когда он собирался в санаторий, то не мог не заметить, что в доме нет моих вещей. Ты сказал ему, что это не я сама от него ушла, а меня Орлов заставил? — обрадовалась Мария. — Как он на это отреагировал?

— Никак! Вы же знаете, какой он сдержанный человек.

— То есть совсем никак? — растерялась Мария.

— Да, он просто промолчал, и все.

Мир для Марии рухнул — это был конец. А вот Саша, окончательно решивший для себя, что она его дяде не пара, закончив разговор с ней, не испытывал ни малейших угрызений совести за то, что соврал, потому что Гурову ничего не сказал, а тот, увидев, что вещей жены нет в доме, только заметил:

— Ну, что ж! Это было ее решение.

Гуров продержался в санатории всего две недели, да и то только потому, что с погодой повезло — природа наконец-то расщедрилась, и наступило запоздалое бабье лето. Но как только погода начала портиться, а перспектива ее улучшения не просматривалась, он сбежал из санатория и вышел на работу. Квартира к его возвращению приобрела приличный вид, но порядок наводился явно не женской рукой. О Марии Лев старался не думать и не вспоминать — ушла так ушла. Потом дела навалились, и стало уже совсем не до нее. А вот у самой Марии дела шли все хуже и хуже. Увидев актрису после ее последнего разговора с Сашей, главреж ахнул:

— Марья! Что с тобой? У тебя же глаза мертвые!

— Ничего! Выйду на сцену, и все будет нормально, — пообещала она.

Играла она, как и прежде, блистательно, пресса была благожелательной, об истории с ее арестом все забыли, потому что новые сенсации навалились, но она почувствовала, что в ней что-то надломилось. Хуже всего было то, что это понял и главреж.

— Маша, ты с собой что-то делай, — попросил он ее. — Мы скоро новый спектакль будем в работу запускать, так ты в таком состоянии роль главной героини просто не потянешь.

— Брось! — небрежно отмахнулась она. — Я уже столько всего вытянула, что по сравнению с этим роль главной героини — просто не стоящая внимания мелочь.

Но вот вернувшись домой, где ее никто не мог видеть, она уже не могла сдерживаться и разрыдалась — роль второго плана была бы для нее равносильна смерти. На людях Мария старалась держаться, но одинокими вечерами тоска по мужу изводила ее хуже самой страшной болезни, потому что от нее не было лекарства. Советоваться с приятельницами, как помириться с мужем, ей и в голову не приходило — их зависть всегда окружала ее плотным кольцом. Они завидовали ее славе, успеху, материальному благополучию, тому, что у нее такой долгий и счастливый брак, а мелких размолвок у кого не бывает? Мария перебирала в уме всех своих знакомых в поисках тех, с кем могла бы откровенно, по душам поговорить и знать, что никто не посмеется над ней, не позлорадствует, а искренне посочувствует и постарается помочь. И оказалось, что таких людей всего двое, причем это жены ее нынешних врагов Крячко и Орлова. И, подумав, Мария решила ехать к Крячко, потому что в дом к Орлову ее не загнали бы теперь даже под дулом пистолета.

Жена Крячко была женщиной простой, хорошей хозяйкой, и все ее интересы крутились вокруг семьи: накормить, напоить, обстирать, посадить по весне на даче то, что потом можно засолить, замариновать или сварить, чтобы потом всю зиму есть с удовольствием. В свободное время она любила смотреть сериалы, а позже обсуждать их со своими подругами. В общем, с высоты своего положения Мария относилась к ней несколько пренебрежительно-снисходительно. А вот теперь оказалось, что обратиться-то больше и не к кому. Звонить предварительно Мария не стала, а, подъехав утром к дому Крячко и дождавшись, когда он уедет на работу, поднялась к его квартире. Открывшая ей жена Стаса оторопела:

— Маша? Ты? — Но, приглядевшись, всплеснула руками и, затащив ее в дом, повела на кухню, причитая по дороге: — Господи! Да на тебе же лица нет! Садись, я сейчас чай приготовлю, вот пирожки со вчера остались, ты кушай! Да что же это делается? До чего ж ты себя довела! — И только собрав на стол и налив чай, села напротив и, пригорюнившись, спросила: — Ну, чего у тебя стряслось?

И от этого искреннего сочувствия, этой неподдельной душевной теплоты Мария разрыдалась так, что слезы градом полились, а женщина пересела к ней, обняла за плечи и стала утешать: