Комсомолец. Часть 1 - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот раз я вот так же кряхтел под тяжестью ноши — несмотря на то, что обладал гораздо большей, чем теперь, грузоподъемностью. И не особенно присматривался к местным достопримечательностям. Если таковые на этом отрезке вообще встречались — хоть тогда, хоть сейчас. Потому и не мог бы сказать, что изменилось за двадцать лет на километровом участке дороги между свежепереименованным проспектом Гагарина (бывшим — Красносельским), в который переходил проспект Ленина, и спрятанной на краю города улицей Александра Ульянова, что начиналась там, где хрущёвки сменялись одноэтажными «сельскими» домами.
Миновавшее зенит солнце светило ярко, но уже не припекало, как летом. Сентябрь в Зареченске обычно всё ещё радовал глаз зелёной листвой. Но уже не мучал жарой и духотой — намекал, что всё же являлся осенним месяцем. Из рассказов Людмилы Сергеевны я помнил, что зима в нынешнем году будет необыкновенно снежной. А вот об этой осени Гомонова ничего не говорила. Я смотрел на следы, что остались на земле от ливневых потоков (дожди в Зареченске были, пока мы собирали урожай капусты) и размышлял о том, где раздобуду нормальную обувь на осень и зиму — вместо того, чтобы думать о Каннибале.
Улица Александра Ульянова поприветствовала меня громким собачьим лаем. Заасфальтированная дорога здесь закончилась, будто сообщая, что «частный сектор», как называли горожане подобные примыкавшие к Зареченску посёлки — это уже не город. На это же намекали и посматривавшие на меня с деревянных заборов коты — нечастые гости во дворах пятиэтажек (поблизости от общежитий я пока не встретил ни одной кошки). Странно, но около заборов я не заметил ни кур, ни прочей пернатой живности. Хотя, казалось бы: в этот деревенский пейзаж они вписались бы легко, как и те же козы, к примеру.
Я замер на перекрёстке: попытался сориентироваться. Память подсказала, что в прошлый раз я вслед за Гомоновой свернул направо. Вот только сейчас я шёл не в гости к Людмиле Сергеевне, которая в этом году отпраздновала четырнадцатый день рождения и перешла в восьмой класс средней школы. Пимочкины проживали в тридцать втором доме. Рихард Жидков — в тридцать восьмом. Я присмотрелся — на стене дома, за кустами сирени, разглядел цифру четырнадцать. Мимо меня проехал велосипедист: толстый усатый дядька в штанах, похожих на мои (судя по примотанным к раме удочкам — он возвращался с рыбалки).
Велосипедист лишь скользнул взглядом по моему лицу. А вот будёновка привлекла его внимание — дядька фыркнул в усы, ухмыльнулся. Промелькнул мимо меня — я смотрел ему вслед. Но не на спину мужчины, а на велосипед. Вспомнил название этого чёрного металлического коня — «Урал». У моего деда в сарае стоял такой же. Тяжеленный, зараза! Я целый день учился на нём ездить — укрощал велосипед, словно дикого жеребца. Разорвал брюки, дважды ободрал колени: рама мешала дотягиваться до педалей, приходилось ехать, изогнувшись «под рамой». А вот возить на «Урале» бамбуковые удилища было легко и удобно: та же рама и выручала.
Мужчина умчался к началу улицы. Я провожал его взглядом до тех пор, пока рыбак не свернул в сторону «города» — к пятиэтажкам. Поднятая шинами пыль неторопливо оседала на утрамбованную ногами и колёсами дорогу. Я смотрел на опустевшую улицу, улыбнулся воспоминаниям из детства. Воскресил в памяти лица деда и отца — они умерли с разницей всего в семь лет. Пообещал себе, что непременно куплю велосипед и обязательно поеду на нём к колхозным ставкам — рыбачить (и удочку тоже куплю… потом). Склонил к земле голову, будто прятал лицо от солнечных лучей, направился от четырнадцатого дома к шестнадцатому.
В прошлый раз я шагал по этой же дороге. Вот только тогда на земле лежали жёлтые и красные листья: дело было в начале ноября. А из дворов нам навстречу выскакивали мелкие голосистые шавки — собаки разрывали тишину громким лаем, так и норовили броситься нам в ноги. Помню: переживал, чтобы эти скандалистки не порвали мне пакеты с продуктами. Людмила Сергеевна восприняла тогда мою тревогу по-своему: убеждала меня, что собачки безобидные, не кусаются. Я кивал головой, пинал в сторону псин камни. Попробовали бы те дворняги меня тогда укусить! Да я бы затоптал их, как тот Слон Моську!
В шестьдесят девятом меня тоже провожал собачий лай. Вот только никто не выбегал из дворов. Да и собачьи голоса звучали далеко не около каждого дома. Я не терял бдительности. Приличные штаны у меня единственные, пусть слово «приличные» и можно было отнести к ним с большой натяжкой. Но если местные зубастые твари порвут мне штанину — придётся до стипендии посещать институт либо в драных портках, либо в жуткого вида трениках. Поэтому я держал чемодан наготове (он — и зашита, и средство нападения), зорко смотрел по сторонам, готовился дать немедленный отпор любому четвероногому неприятелю.
Дремавшие на заборах коты поворачивали мне в след усатые морды — точно, как те камеры наблюдения из будущего. Прохожие рассматривали мою будёновку. Я старался не смотреть им в лица — делал вид, что согнулся под тяжестью своей ноши, обливаюсь потом. Уже на подходе к тридцать второму дому сообразил, что выбрал неверный путь. Следовало подходить к дому Жидкова с противоположной стороны улицы. Потому что сейчас выходной — Светка Пимочкина наверняка укатила из общаги к родителям. А значит: я вполне мог сейчас с ней повстречаться. И моя затея с будёновкой и чемоданом разлетится прахом.
Самое время было вынуть из кармана телефон, набрать номер комсорга и задать той тривиальный вопрос: «Ты где?» А потом навешать девчонке на уши лапши об интересных новостях, что появились в социальных сетях. Та сунула бы нос на свою страничку (если уже там не зависала). И вуаля: можно было бы прогонять мимо тридцать второго дома стадо бизонов — прилипшая взглядом к экрану гаджета Светка его бы не заметила. Но в шестьдесят девятом даже проводные телефоны пока были редкостью — это я уже выяснил. Да и свой мобильный телефон я оставил в далёком
