Алиби от Мари Саверни - Иван Аврамов

Мужчина оттащил обмякшее тело девушки подальше за обочину и уложил его в неглубокий кювет. Оглядевшись, он склонился ненадолго над мертвой Леной.

— Никакой, черт побери, ясности, — вслух резюмировал капитан Игорь Бетко, закрывая папку с первыми материалами по убийству Лены Ветровой.

Впрочем, резюме это было чисто риторическим — откуда взяться ясности, если папка, по большому счету, пуста. Есть заключение патологоанатома — бедной девчушке, пусть непутевой, пусть «плечевой», но человек ведь, человек, и совершенно, кажется, безобидный, сломали шейные позвонки. Или, как говорят в народе, свернули шею. Кто это сделал прямо на трассе? И зачем?

Никаких вещественных доказательств на месте преступления не обнаружено, кроме одного — к куртке убитой желтой, «золотой», как говорят в обиходе, булавкой была пришпилена обыкновенная бумажка с достаточно крупными, шестнадцатый, как сказали компьютерщики, кегль, словами: «ИЩИ ВЕТРА В ПОЛЕ!». Благодаря этой издевательской «визитке» сам собой напрашивается вывод: умертвил Лену не какой-нибудь случайный клиент, а тот, кто заранее убийство спланировал и совершил. Он, во-первых, уверен в своей безнаказанности, а во-вторых, нагло бросает вызов ментам.

Ограблением и не пахнет. В кармане курточки Лены Ветровой нашли пятьдесят одну гривну восемьдесят девять копеек. И пять дешевых презервативов. В последний день жизни, где-то до обеда, жертва вступила в половой контакт. Обыкновенным, так сказать, способом. Оральный секс также имел место быть, но уже не с первым, а со вторым клиентом — образцы спермы принадлежат двум разным мужчинам. Что ж, это для Ветровой привычное дело. Девушка пробавлялась заработком на трассе, умудряясь на жалкое вознаграждение еще содержать и пьяницу-мать. Кстати, с опознанием трупа никакой мороки не возникло: гаишник Федоренко, вглядевшись при свете фар в лицо убитой, воскликнул: «О! Так это ж Ленка Ветрова! Если б вы знали, сколько раз я прогонял ее с трассы!..»

Бетко поморщился, вспомнив запах, которым его встретило жилье Ветровых. Кислая вонь от водочного перегара, перемешанная с удушливым табачным дымом от дешевых сигарет. Мать Елены, которая спала вчера ночью беспробудно пьяным сном при незапертой, между прочим, двери, узнала о том, что случилось с дочкой, только утром, на жутчайшее похмелье. Коротко всплакнув и до конца, кажется, не осознав трагичность известия, принялась клянчить деньги на похмелку. Бетко брезгливо сунул ей в ладонь десятку, хотя, если честно, хотелось тут же прикандычить эту потерявшую человеческий облик женщину. Впрочем, без всякой жалости подумал Игорь, ее дни и так сочтены: водка ее, теперь уже совсем одинокую, неприкаянную, вот-вот доконает. Никаким иным финал человека, запрограммированного на самоуничтожение, быть не может.

Придется, вздохнул капитан, навестить эту алкоголичку позже, хотя его просьбу быть к вечеру трезвой она вряд ли выполнит.

Тома Журавлева, о существовании которой Бетко узнал от всеведающего, что касается трассы, гаишника Саши Федоренко, из-за смерти подружки совершила в этот день вынужденный прогул.

— Ты хоть выводы какие-нибудь для себя сделала? — сурово спросил Игорь, отмечая про себя, что эта девица больше подходит для столь неоригинальной деятельности, как продажная любовь: и формы вызывающе аппетитные, и одета вызывающе кричаще, вульгарно — яркие цвета в одежде абсолютно несочетаемы, зато обращают на себя внимание.

— Делай не делай, а на жизнь зарабатывать надо, — шмыгнула носом слегка простуженная девчонка. — И не только себе, а и отцу.

— Пьет?

— Без передыху. Утром, когда проснется, еще есть что-то от человека, а вечером — в невменяемом состоянии.

— Плохо, — сказал Бетко. — Очень плохо. Тома, скажи мне, кому мешала Лена? Кому могла понадобиться ее смерть?

— Никому. Она была безобидной, как муравей. Врагов у нее… Нет, не помню. Даже так скажу — врагов у нее не было.

— Может быть, ее кто-то тайно любил? И не в силах был смириться, что она — проститутка?

— Да бросьте, — отрезала Тома и заплакала. — Никакой любви у нее не было. Она о ней только мечтала. Она хотела, чтобы у нее был любимый парень, который просто бы ее обнимал и целовал. Только целовал, понимаете? Это я знаю точно. Она сама мне об этом сказала. Что ни разу в жизни ни с кем не целовалась. Что она видела? Только бах-трах, двадцатка в зубы и пошла вон…

— Жаль мне вас, девочки, — Бетко сказал это так, будто рядом с Томой сидела и Лена, та самая Лена, при виде которой вчера даже у него, привыкшего не к киношным, а взаправдашним ужасам, сжалось сердце. — Что ж это вы с собой делаете?

Тома промолчала, но глаза ее еще больше наполнились слезами.

— Вы на дискотеки ходили? Или в гости к кому-то? Ну, компании с… мужиками?

— Нас тошнило и от дискотек, и от мужиков. Какие танцульки, если являешься домой и буквально валишься с ног…

— Наркотиками, только честно, не баловались? — наперед зная об ответе — оголенные по локоть руки девушки свидетельствовали, что игла шприца к ним не прикасалась, спросил Игорь.

— Хоть от этого Бог уберег, — с некоторым удовлетворением ответила Тома, и капитан понял, что уйдет отсюда ни с чем.

— У Лены, кроме тебя, были еще подружки, приятели?

— Не-а. Она со мной только и водилась.

— А школьные всякие друзья?

— Кто разъехался, а кто просто брезговал с Ленкой общаться. Ну, сами знаете, почему… Родства ж у Ленки никакого. Одна мать, да и та, одно только название…

Бетко тяжело вздохнул, сказал:

— Ладно… Ты, в общем-то, сделай для себя выводы, хорошо?

— Хорошо, — согласилась Тома, но и дураку стало бы ясно, что так она сказала из уважения к капитану, а может, желая поскорее избавиться от тягостного разговора с ним…

Всех, с кем встретился и кого опросил Игорь Бетко, не дали ему ни малейшего повода, чтобы мысленно воскликнуть: «Кажется, у меня в руках что-то появилось!» Если не считать Томы, ни с кем другим Лена Ветрова особо не сближалась. Соседи по дому, среди которых большинство составляли немощные бабки, слезно жалели несчастную девочку, браня и кляня на чем свет стоит ее непутевую мать, из-за которой, утверждали, девочка и пострадала. Лена, по их словам, была тихой и скромной, компаний к себе не водила, вино не пила.

Хозяин рыбного лотка, мордастый, хорошо откормленный, как ленивый монах, мужик, нагловатый и самоуверенный, будто схватил Бога за бороду, покривился, едва услыхав, о чем пойдет речь:

— Ну, работала у меня несколько месяцев, и постоянно — с недостачей…Такое впечатление, что рыбу с прилавка трескала килограммами.

Бетко мордовороту не поверил — слишком у того были плутоватые глаза. Да и, если разобраться, момент этот интересовал его поскольку-постольку.

— Никто, пока Лена у вас работала, возле нее не вертелся — ну, воздыхатели, так сказать? Мужиков, парней у вас на базаре хватает — и продавцы, и грузчики…

— О чем вы говорите, — с презрением сказал мордастый. — Тоже мне, нашли писаную красавицу. Да там глазу не за что было зацепиться — худенькая, невзрачная пигалица. Спросом пользовалась разве что на трассе. Шоферюгам все равно, кого они… А вообще-то жаль, что ее убили. Безобидная девка…

Это была единственная человеческая нотка, которая прозвучала из уст мордастого…

В ночном клубе Лену припомнили с великим трудом — очень уж, как пояснили, неприметная она была, да и текучесть среди официанток велика, некоторые после двух недель уже подают на расчет.

— Бывало, обижали ее. Пару раз прибегала жаловаться, но что я мог поделать, если нравы сейчас сами знаете какие, — развел руками директор «Ромео и Джульетты» (судя по названию, заведение его претендовало на роль некоего центра, где разыгрываются чистые и возвышенные страсти. Неизвестно, правда, согласился бы старик Шекспир, чтобы это злачное место, где часто бушевали охмелевшие от водки и легких денег братки, носило имя его героев).

Ничего толкового в ночном клубе ни директор, ни те из обслуги, кто помнил Лену Ветрову официанткой, рассказать не смогли — очень уж неприметной и безропотной была эта мышка-полевка, способная привлечь внимание только вдрызг пьяных кобелей. Наверное, если б Лена принадлежала к числу юных любвеобильных красоток, тогда, глядишь, получилась бы, как говаривал свеженький киношный герой, «картина маслом». Лену, в принципе, тоже можно назвать любвеобильной, только кто запоминает, скажем, кассиршу, которая выдала тебе билет на автобус, — она сделала свое дело, и ты тут же ее забыл.

Мать Лены Игорю несколько раз, уже как бы по привычке, хотелось прибить, поскольку та пребывала в перманентном запое. Никакими призывами, уговорами, заклинаниями или угрозами ее совесть пробудить не удавалось — она или сонно таращила на опера закисшие после непробудного сна глаза, или, тряся давно немытыми, нечесаными лохмами, пьяно плакала, или клянчила пятерку на сто граммов. Нутром, впрочем, Игорь чуял — надеяться не на что, ничего, кроме водки, эта конченая баба не знает. Один раз даже подумал: может, Лене и повезло, что она раз и навсегда избавилась от этого кошмара.