Сама себе враг - Анна Михалева

Интересно, что скажет по этому поводу Вадим? Скорее всего попытается доказать, что именно Ганин сыпал димедрол в водку, когда его застукал за этим делом охранник. Ведь Терещенко все еще надеется, что именно Илья и есть убийца. Почему он так упорствует? Потому что он не знал Ганина раньше и ему не представилось случая убедиться в том, какой тот замечательный парень? Или Вадим вообще плохо разбирается в людях? Кроме него, ни у кого не возникает мысли, что Илья мог хоть каким-то боком быть причастен к убийствам. Похоже, что даже Горыныч и тот не согласен с Вадимом. Так почему же следователь держится за свои подозрения с уверенностью маньяка? Потому что ревнует ее? Нет, это, пожалуй, слишком смелая догадка. Да и вообще, ну его, со всеми его версиями! Думать о Вадиме ей совершенно не хотелось. Слишком уж странной казалась ей их связь. Романом это уже не назовешь. Какой там роман! Пару раз целовались в состоянии алкогольного опьянения, а теперь он и близко к ней боится подойти. Даже когда она изредка проводит рукой по его щеке, вздрагивает, словно его касаются не пальцами, а оголенными проводами. Вообще, все это странно. Сам признался в любви, сам делает вид, что она ему нравится, но никаких дальнейших шагов — однажды пригласил на свидание — и какая проза! — в Пушкинский музей. В «Сатирикон» — это уже она его затащила. О том, чтобы, как прежде, зайти к ней в гости на чашечку чая, так и речи быть не может. Он что, интересно, опасается, что она его затащит в постель?! Ну а если и так? Чего в этом страшного для мужика? «Тоже мне, романтик хренов! — выругалась про себя Алена. — Нужно его успокоить при случае, что не имею на него никаких сексуальных видов!» И вообще, отношения с Вадимом все больше напоминали ей деловое соглашение. Словно они заключили некий пакт о сотрудничестве — не слишком долгосрочный, всецело удовлетворяющий интересы обеих сторон. «Интересно, как Ганин понимал, что с Линой Лисицыной у них ненадолго? Вот я не могу разобраться, надолго ли у меня с Терещенко. Так же, как не могла догадаться, насколько серьезно у меня с Буниным…» Бунин. Гад последний! Крутит свои многочисленные романы, а ей даже ни разу не позвонил! Все мужики — сволочи, и черт с ними! Тем более что она уже пришла по указанному адресу. Дом был самый обычный — девятиэтажный, кирпичный, с большим количеством застекленных балконов. Она поднялась на четвертый этаж. Дверь квартиры Василия Ляхина тоже не вызывала особенных подозрений — самая заурядная дверь, обитая дерматином. Алена вдавила кнопку звонка. Где-то внутри раздались мелодичные переливы. Но и только. Хозяина дома не было. Это сразу стало понятно по гнетущей тишине, которая ответила на звонок. Она позвонила еще пару раз для приличия — тот же результат — и, повернувшись, вознамерилась пойти вниз. В этот момент из противоположной двери вышла соседка Ляхина — дама внушительной наружности, не то чтобы она была толстой, вовсе нет, скорее всего без одежды она выглядела поджарой. Внушительной ее делали высокий рост, прямая осанка и строгое выражение лица. На носу дамы покоились большие очки в тонкой золотой оправе. На секунду дама напомнила Алене ее собственную тетку Таю, она даже улыбнулась ей, но потом, решив, что радушие в этой ситуации вряд ли уместно, просто кивнула головой. Даму же, видимо, до глубины души тронула радостная улыбка незнакомой девушки, она тоже слегка расцвела, моментально перестав быть внушительной.

— Вы к Васе? — поинтересовалась она.

— Да, только его нет дома. Я из театра. Пришла сказать, что в нем опять нуждаются, — Алена быстро восстановила на лице приветливость.

— Какая беда! — всплеснула руками соседка. — Он ведь уже неделю крутится как белка в колесе. Родственник у него умер, так ему нужно срочно оформлять наследство. Там шикарная квартира на Ленинском проспекте может уплыть. Знаете ведь, какие в наше время аферисты — чуть отвлечешься, и оттяпают за милую душу.

— Родственник? — «Странно, что она задала этот вопрос. Вообще странно, что ее так интересует квартирный вопрос какого-то Васи Ляхина!»

— Да, — погрустнела соседка, — бедный мальчик. У него, кроме бабушки и этого дяди, никого больше не было. Родители два года назад погибли в автомобильной катастрофе. Да так глупо погибли. Что-то с машиной у них произошло. Вася тогда как раз школу закончил, поступал в институт. Ну и провалился. Какой там институт! Его все у нас жалели, кто-то предлагал даже отмазать от армии, а он: «Нет, — говорит, — пойду служить. Так легче». Вот теперь вернулся, устроился работать в театр. Такой замечательный паренек. Его ровесники и пьют, и колются, и гуляют на все стороны, а он тихий, скромный. Теперь еще одна трагедия. Просто рок какой-то.

— А что случилось с его дядей? — Алене было неудобно обрывать столь душевный разговор, тем более что соседка совершенно расчувствовалась.

— Я спрашивала, а он только и сказал: сердце. Теперь одна бабушка у него осталась. Ну той лет восемьдесят уже, долго не проживет. Бедная старушка — сначала дочь похоронила, теперь вот сына… А после смерти Васиного дяди стали к его бабушке какие-то люди ходить, насчет квартиры выяснять. Вот мальчику и пришлось забросить все, туда перебраться. Да он и телефон мне оставил на всякий случай. Вот, — дама покопалась в кармане пальто и вручила ей маленькую бумажку. Алена добросовестно переписала телефон Васиной бабушки и, поблагодарив добрую женщину, кинулась вниз по лестнице.

«Вот дуреха! — обругала она себя уже на улице. — Приперлась к незнакомому человеку, не зная зачем. А получается, что парень он замечательный, все его любят. Ну тебе-то что он сделал?! У него и так проблем выше крыши. Алены Соколовой только не хватает!»

20

Как и ожидалось, представители криминальных структур не слишком-то впечатлились арестом Ильи Ганина и, видимо, посоветовавшись со своим начальством, к великому неудовольствию Вениамина Федорова, апеллировавшего к не очень внушительной поддержке рабочих сцены, прибыли в театр аккурат к началу утренней репетиции, то есть к 9.00. Все остальные восприняли их появление как-то лояльно, без энтузиазма, но и без особого раздражения. Правда, Мария Клязьмина, войдя в зал, тут же переметнулась на сторону Федорова, заявив, что посторонние в зале мешают ей работать. Главный решил тактично замять конфликт, ответив ей:

— Машенька, это наш потенциальный зритель.

— Очень в этом сомневаюсь, — Машенька окинула Борика, сидящего на первом ряду партера, презрительным взглядом.

— В таком случае, думай, что он тебя защитит, если что, — предложил ей Людомиров.

— В этом я сомневаюсь еще больше, — фыркнула Клязьмина, но ей пришлось смириться с присутствием Борика, так как уходить он не собирался, а выгнать его представлялось всем акцией совершенно фантастической.

— Значит, так, в отсутствие Ганина проходим пятую сцену, — намеренно деловито проговорил главный и, бросив взгляд назад, громко осведомился: — Как там с фонограммой?

Ответом ему была тишина.

— Ну, будем надеяться, — буркнул режиссер и снова обратился к сцене: — Поехали.

— А мне кажется, что стоит пойти с плакатами к Петровке, — неожиданно громко предложил Людомиров. — Нужно спросить, с какой стати милиция позволяет себе такой произвол! Ганин — актер нашего театра, наш коллега, мы просто обязаны его защитить!

— Вообще, все это происки третьей власти, — гробовым голосом изрек уже нетрезвый Федоров. — Масоны, — он многозначительно взглянул на Клязьмину.

— Что ты хочешь сказать?! — взвизгнула та.

— Что все эти убийства не случайны! — просветил ее Вениамин и уверенно кивнул головой. — И Ганина арестовали не с бухты-барахты. За всем этим кто-то стоит.

— Ну да. Раввин из Марьиной Рощи, — усмехнулся Людомиров, — тоже мне, антисемит доморощенный.

— Нет, — Федоров погрозил пальцем в сторону правой кулисы, — нужно действительно пойти и во всем разобраться.

Фраза далась ему с трудом.

— Ну да, сейчас и пойдем, — истерично усмехнулась Клязьмина, — только выпьем на дорожку!

— А ты меня водкой не попрекай, девчонка! — взревел Вениамин.

— Простите, — деликатно вклинился в разговор главный, — я вот все хочу узнать: мы будем репетировать, — он вдруг перешел на рык, — или будем лясы точить?! Ганин играет превосходно, он мастер, и репетиции ему практически не нужны, чего не скажешь об остальных. Ты, Федоров, даже свою роль до конца выучить не можешь, стыдился бы! Маша, у тебя все номера проседают. И вообще, валите все со сцены к дьяволу! Маша с Леней будут репетировать номер из первого акта — Лаэрт и Офелия. Прошу!

Клязьмина скорчила презрительную физиономию, дабы показать, что главный насчет нее страшно ошибается, но вступать в открытый спор не стала, заняла позицию и приготовилась. Леня тоже встал на свое место. Остальные быстро очистили сцену.