Лазурное море - изумрудная луна (СИ) - Евгения Кострова

— Прости меня, не хотел тебя пугать, — шептал он, и лицо его омрачила безмерная усталость, когда мужчина прикоснулся кончиками пальцев к переносице и лбу, стирая темное наваждение прочь. — Тебе есть, за что мне не доверять. Но я спас тебя, и хочу, чтобы ты поверила в мои добрые намерения, — он испустил глубокий вздох, сотканный из серебристой белизны мороза, собираясь с мыслями. — Этого требуют заветы земли, на которой ты была рождена — отдать должное благодетелю, что вернул из глубин вечной бездны жизнь твою, разве не так, Иветта? — и в глазах его сверкнуло пламя.

Иветта резко втянула в себя воздух, и спина девушки выпрямилась, как струна, когда человек произнес ее имя. Стена, к которой прижималась ее оголенная спина, стала ледяной. Молчание, окружившие их в янтарном воздухе было хрупким, как хрусталь. Темные курчавые волосы упали на изумрудные глаза, скрывая обескровленное лицо от его прямого лазоревого взора. Тот взгляд был дождем и свинцово-темным небом в грозовой день, мягким сонетом искрящихся капель, бьющих о стекло, когда темноту пронзали молнии медвяных опалов. Она приподняла голову, и в глазах вспыхнуло узнавание, и губы ее задрожали, когда воспоминания окутали батистовым шлейфом в коконе. Образы врезались в память, и невнятные очертания событий ушедшей ночи возвращались. Иветта вспомнила, как сама сказала ему в тиши ночной свое имя, как слезные глаза зеленых орхидей всматривались в непоколебимые и строгие черты, когда он поднимал ее сломленное и разбитое тело, вытаскивая из зараженной плоти зазубренные бледные рога змей, впившихся в нее острейшими и искривленными клыками. В горле ее что-то сжалось, и, подняв руки, она несильно стиснула его в ладонях, чтобы ослабить изнуряющую боль всхлипа, когда она увидела в тени сознания, как ласково расчесывал он ее влажные локоны своими ослабевшими пальцами, утешая в кошмарной мгле, и шептал стихи заклятия, возвращая к беспокойному, но глубокому сну. Сомнения и противоречия разрывали ее изнутри, когда она поняла, что должна кланяться челом перед его ногами, целовать подол платьев, и не сметь поднимать глаз, ибо голова ее должна всегда быть опущенной пред ним за спасение.

— Ты не сможешь ходить, если не разрешишь мне перевязать свои ноги, — почти беззвучно прошептал Анаиэль, поднося к ней руку, и легко отбрасывая темную прядь волос, что восставала рубежом перед чутким голубым взглядом. — Позволь помочь тебе.

С минуту Иветта не двигалась, но потом сдалась, к чему упрямство и строптивость, если она не сможет самостоятельно двигаться. Она старалась скрыть свою наготу от его прямого и открытого взгляда, но пока двигалась, хрупкое плечо выдвинулось вперед, очерчивая чеканные линии на ключицах и длинной шеи, превращая каждое движение в грацию танца. Нерасторопными и неуклюжими движениями рук, она сбросила меховые подушки. Простыни окровавились, но Иветта совсем не ощущала боли. Мужчина присел на карточки, когда она спустила вниз к изножью кровати свои стопы, а он положил их к себе на колени, вытягивая из тесьмы опаловые шпицы, удерживающие ткань, и со всей осторожностью и заботой сворачивал хлопковый материал в ладонях.

— Тебе лучше не смотреть, — предупредил он, и Иветта отвела взгляд в сторону, но не удержалась от манящего любопытства, когда мужчина достал из-за пазухи бриллиантовый флакон с затейливым рисунком на золоченой крышке. Комнату заполнил цветочный аромат фиалок и гладиолусов, и, наклонив тонкое горлышко сосуда, на кровоточащие раны полилась молочно-белая, тягучая жидкость, переливаясь радужными бликами сиреневого и янтарного, ошпарившая кожу, как кипяток. Иветта зажала ладонью рот, прикусив пальцы до крови, чтобы сдержать рвущийся наружу стон, когда от ран повалил к потолку шипящий дым. Глубокие и уродливые язвы затягивались, стирая багровые разводы с заживающих струпьев, и кремовый раствор полностью проник под кожу. Ноги дрожали, мышцы натянулись, терзаясь медленно уходящей болью, но на коже не было, ни шрамов, ни рубцов. Иветта с усилием вывела свои мысли из увиденного чуда, бессознательно притрагиваясь к идеальной ровной и чистой коже, как у ребенка, и она подняла голову на мужчину, легко поднимающегося с колен.

— Думаю, что сегодня тебе будет лучше полежать и набраться сил, ходить будет больно, а лекарство должно впитаться в кровь, чтобы полностью извлечь ядовитые примеси.

Иветта откашлялась, и с неожиданной для себя мягкостью робко сказала:

— Спасибо.

Анаиэль, заворачивающий стеклянные сосуды и перебирающий алмазные хирургические ножи замер, медленно повернувшись к девушке, что с восторженным трепетом взяла в руки чашу с молоком, восторженно и, не веря, вглядываясь в белоснежное отражение своего лица, и одними губами произнесла:

— Вы не очень похожи на целителя.

Она подняла на него невозмутимые глаза, и солнечные отблески скакали по черным локонам ее волос, как стая белоснежных лошадей.

— Ты тоже, девочка, не очень похожа на путешественницу, — сказал мужчина, расставляя склянки в белоснежный футляр. — На твоих предплечьях и спине были мелкие шрамы, ты принадлежишь к какой-то религиозной группе?

— Нет, — прочистив горло, коротко ответила она. — Это было наказание за воровство. Мне не отрезали руки, так как один человек заплатил хорошую сумму денег городскому чиновнику, но нанесли мне на тело семьдесят три ранения, в надежде, что шрамы загноятся, когда меня сошлют прочь.

— Как ты оказалась в Дарэссе? — спросил он, не глядя на нее, тогда, как она делала глубокий глоток сладкого молока, и, заметив в чаше янтарно-изумрудные полосы, поняла, что в напиток добавили мед и корицу.

— Что Вы сделаете со мной, если я не отвечу или скажу, что оказалась там по чистой случайности, — ее руки крепко сплелись вокруг чаши, и Иветта держалась за нее, чтобы не дать дрожи проникнуть в голос.

— Я не хозяин твоей жизни, если ты не отвечаешь на мой вопрос, на то твоя воля, — он скрестил руки на груди, облокачиваясь на столешницу, наблюдая, как несмело она отправляет небольшой ломтик лепешки в рот, давая возможность хлебу растаять во рту. На плечо Анаиэля взобрался один из туманных драконов, чья чешую блестела, как павшая звезда, цепляясь когтями за шелковую накидку, он перебирал бриллиантовыми лапами, сверкая сапфировыми глазами, и взмыв в воздух, растворяясь в солнечных лучах, растаяв, как лед. Белоснежные крылья хрустели на солнце, как ветви в огне, как журчанье ручьев в весенние дни, пока тот не разбился в стеклянных осколках. И с замиранием сердца Иветта следила, как опадают жемчужные чешуйки, сгорая в голубом огне, едва касаясь мраморных плит. Она услышала рядом с собой шипение, и индиговое дыхание выплывало клубами искрящегося пара, и глаза ее расширились, когда к ней по покрывалу карабкался змей, и на шкуре его вырисовывались созвездия, небесная плеяда звездных карт, диамантовые тропы и горящий млечный путь над северными облаками. Иветта вытянула руку вперед, дотрагиваясь подушечкой указательного пальца до прямых и изогнутых вдоль длинной шеи рогов, и почувствовала укол. На коже выступила капля крови, а застыв, она превратилась в аметистовую ледяную бусину, упавшую на покрывало, а скатившись вниз, звонко ударилась о плиты. Драконы, созданные из сферического воздуха и лунного света, были материальны, как настоящие, живые существа. Такого мастерства добивались немногие, и имя каждого властелина стихии вписывали в золотые скрижали, что хранились в древнейшей библиотеки Империи. Поговаривали, что опаловые купола были из цельного опала, и в глубокой ночи, на дне красного моря можно было разглядеть очертания далеко простирающихся павильонов из горного хрусталя, и дорогу в нефритовые залы знали немногие. Иветта редко встречала властелинов стихий, детей со столь редким врожденным даром отбирали у родителей, отдавая на воспитание ко двору, прививая еще с раннего детства самоотверженное служение во благо страны. Но в последние десятилетия не утихали распри на границе с враждующей Британской Империей, и многие воины заканчивали свои жизни на полях сражений. Тела их не омывали перед встречей с богами, не предавали огню, и разрубленные конечности поглощали медные пески, и лишь звук ветра, скользящей по стали брошенных клинков и утопающих под барханами воздушных кораблей, чьи алые полотнища парусов развивались в медовом злате солнца, сливался с эхом песчаных бурь. И музыка вихрей, облетающих черные разбитые сходни и орудийные палубы, была злее и ненавистнее рева голодных гиен, что беззвучно бороздили покинутые долины по усеянным лунными перлами дорогам. Бездонные и пустые глазницы звериных ящеров утопали в блестках ночи, бурунах предрассветных дымчатых покровах. В костях драконов возлежали тяжелые стремена и седла бесщадных наездников, и прах огромных останков хищников развивался белоснежным нетронутым снегом в мерцающем шлейфе. И все же в пыльном воздухе, окутываемом серебряными волнами, можно было расслышать нечеткий шум когтей, разверзающих землю, смоляное дыхание, что чернее черной древесины эбена, и полыхание летнего заката в златых зрачках, звук ломающихся костей и течение темной крови.