Опочтарение - Терри Пратчетт

— Э… не обязательно кричать, мистер Губвиг — сказал репортерша, слегка отодвигаясь назад.

Мокрист взял себя в руки и шепот стал тише.

— Извините — сказал он и откашлялся — Да, я намерен доставить всю почту. Если адресаты переехали, мы попытаемся найти их. Если они умерли, мы попытаемся доставить почту их наследникам. Почта будет доставлена. Такова наша задача, и мы от нее не отступим. А что еще нам делать с этими письмами? Сжечь их? Выбросить в реку? Вскрыть их и прочесть, чтобы решить, какие важные, а какие нет? Нет, письма были доверены нашим заботам. Доставка — единственный путь.

Шепот теперь почти утих, так что он продолжил:

— Ну и кроме того, нам нужно больше места. Почтамт возрождается! — он достал лист марок — с этим!

Она озадаченно уставилась на них.

— Маленькие портреты лорда Ветинари?

— Марки, мисс Крипслок. Стоит приклеить одну из них на конверт, и вам гарантирована доставка в пределах города. Это пробные листы, но завтра мы начнем продавать их уже намазанные клеем и перфорированные для удобства использования. Я хочу, чтобы пользоваться почтой было просто. Безусловно, мы пока только становимся на ноги, но вскоре я намерен добиться, чтобы мы были способны доставить письмо кому угодно в любую точку мира.

Глупо было болтать об этом, но его язык как будто ему не принадлежал.

— Вам не кажется, что вы несколько слишком амбициозны, мистер Губвиг? — спросила она.

— Извините, я иначе не умею — ответил Мокрист.

— Я просто подумала, что у нас ведь уже есть семафорные башни.

— Семафорные башни? Ну что же, они просто бесценны, осмелюсь сказать, если вам нужно знать цены на креветку в Колени. Но разве можно написать З.Л.П.О.Д. на семафорном сообщении? Разве можно запечатать его любящим поцелуем от всей души? Разве можно поливать это сообщение слезами, разве можно обонять его запах, разве можно вложить в него засушенный цветок? Письмо это нечто большее, чем просто сообщение. А семафорные сообщения слишком дороги, и обычный средний человек может использовать их только в экстренных случаях: ДЕДУШКА УМЕР ПОХОРОНЫ ВТОРН. Отдать дневной заработок за сообщение такое же сердечное и теплое, как брошенный нож? Письмо же, это нечто реальное.

Он замолчал. Мисс Крипслок царапала в блокноте как сумасшедшая, а его всегда беспокоило, когда журналист проявлял внезапный интерес к его словам, особенно если он подозревал отчасти, что вся эта болтовня не более чем куча голубиного гуано. А уж когда они улыбаются, это еще хуже.

— Люди жалуются, что семафоры стали дорогими, медленными и ненадежными — сказала мисс Крипслок — что вы на это скажете?

— Я скажу только, что у нас служит почтальон, которому восемнадцать тысяч лет. Вот он-то не сломается за здорово живешь.

— Ах, да. Големы. Некоторые говорят, что…

— Как ваше имя, мисс Крипслок? — перебил ее Мокрист.

Женщина слегка покраснела. Наконец она ответила:

— Меня зовут Сахарисса.

— Спасибо. А я Мокрист. Пожалуйста, не смейтесь. Големы… Вы все-таки смеетесь!

— Я всего лишь кашлянула, честно! — ответила репортерша, подняв руку к горлу и неубедительно изображая кашель.

— Извините. Звучало немного похоже на смех. Сахарисса, мне нужны почтальоны, клерки за прилавком, сортировщики… Мне нужна масса народу. Почта должна двигаться. И мне нужны люди, которые помогут ее двигать. Любые люди. А, спасибо, Стэнли.

Мальчишка появился с двумя чашками чая в руках, причем совершенно не сочетавшимися друг с другом чашками. На одной был изображен котенок, однако постоянные коллизии в тазике для мытья посуды исцарапали картинку до того, что он больше всего напоминал животное в последней стадии бешенства. Другая чашка радостно информировала окружающий мир, что для работы на почте быть сумасшедшим не обязательно, но большая часть слов стерлась, осталось только:

"не обязательно БЫТЬ СУМАСШЕДШИМ

чтобы работать здесь, но ЭТО ПОМОЖЕТ"

Он осторожно поставил чашки на стол Мокриста; Стэнли все делал осторожно.

— Спасибо — повторил Мокрист — Э… теперь можешь идти, Стэнли. Помоги там с сортировкой, э?

— Вампир в главном зале, мистер Губвиг — сказал Стэнли.

— Это Отто — быстро пояснила Сахарисса — Вы не… против вампиров, э?

— Эй, если у него есть пара рук и он умеет ходить, то я дам ему работу!

— У него уже есть работа — сказала Сахарисса, рассмеявшись — Он наш главный иконограф. Иконографирует ваших людей за работой. Нам кстати и ваш портрет нужен. Для первой полосы.

— Что? Нет! — воскликнул Мокрист — Пожалуйста! Нет!

— Он отличный иконограф.

— Да, но… но… но… — начал Мокрист, а мысленно продолжил фразу "но я не думаю, что мой талант выглядеть незаметным, как самый обычный человек, переживет эту картинку на первой полосе".

Вслух он произнес:

— Я не хочу отделять себя от трудолюбивых людей и големов, который возрождают Почтамт! В команде нет понятия «я», верно?

— Вообще-то есть — возразила Сахарисса — И кроме того, вы единственный, кто носит шляпу с крылышками и золотой костюм. Ну же, мистер Губвиг!

— Ну хорошо, хорошо, я не хотел об этом упоминать, но иконографироваться мне не позволяет моя религия. — сказал Мокрист, у которого было время подумать — Нам воспрещается присутствовать на любых изображениях. Это ведь лишает человека части его души, знаете ли.

— И вы верите в это? — удивилась Сахарисса — В самом деле?

— Э, нет. Нет. Конечно, нет. В общем-то. Но… религия это не шведский стол, понимаете? Нельзя сказать: "дайте мне, пожалуйста, Царство Небесное, и полную тарелку Божественного Плана, коленопреклонений много не надо, а уж Запрет на Изображения я и вовсе не возьму, меня от него пучит". Короче, брать надо комплексный обед, или вовсе ничего, иначе… ну, иначе было бы просто глупо.

Мисс Крипслок смотрела на него, склонив голову набок.

— Вы работаете на его светлость? — спросила она.

— Ну конечно. Это государственная служба.

— И я полагаю, что вы заявите мне, будто раньше работали просто клерком, ничего особенного?

— Верно.

— Хотя ваше имя, возможно, и вправду Мокрист фон Губвиг, потому что просто я не могу вообразить себе человека, который выбрал бы такой псевдоним.

— Вот уж спасибо!

— Мне кажется, что вы появились неспроста, мистер Губвиг. С семафорными башнями сейчас масса проблем. Очень дурно пахнут их махинации, то как они увольняют людей, и то, как они заставляют оставшихся работать до смерти, и вот тут выскакиваете вы, как чертик из коробочки, весь бурлящий новыми идеями.

— Я серьезен, Сахарисса. Послушаете, люди уже передают нам новые письма для отправки!

Он вытащил их из кармана и помахал в воздухе.

— Вот поглядите, это отправлено на улицу Сестричек Долли, это — на Сонный Холм, а это адресовано… Слепому Ио…

— Он бог — заметила женщина — доставка может стать проблемой.

— Нет — оживленно ответил Мокрист, запихивая письма обратно в карман — Мы будем доставлять почту самим богам. У Слепого Ио три храма в городе. Это будет несложно.

"И ты забыла о дурацких картинках, ура…"

— Да вы человек находчивый, как я вижу. Скажите мне, мистер Губвиг, а что вы знаете об истории этого места?

— Не так уж много. А мне бы очень хотелось знать, куда пропали люстры!

— Вы еще не говорили с профессором Пелчем [83]?

— А кто это?

— Я потрясена. Он работает в Университете. Посвятил Почтамту целую главу в своей книге о… ох, ну там что-то насчет того, как обращаться с большими массами письменных документов, которые обретают собственный разум. Но хотя бы о погибших здесь людях вы знаете?

— О, да.

— Он говорит, это место каким-то образом свело их с ума. Ну, на самом деле это мы так говорим. То, что говорит он, звучит гораздо сложнее. Так что я отдаю вам должное, мистер Губвиг, не так это просто, принять на себя работу, которая уже убила четверых. Нужно быть особым человеком, чтобы решиться на такое.

"Ага — подумал Мокрист — человеком, который не в курсе".

— А вы сами ничего странного здесь не заметили? — продолжила она.

"О, я думаю, мое тело путешествовало во времени, а вот подошвы моих ботинок — нет, но я не уверен, что из этого было галлюцинацией; меня чуть не убил письмолзень и письма разговаривают со мной" — это были слова, которые Мокрист не произнес вслух, потому что такие вещи не следует говорить в присутствии открытого блокнота.

Вместо этого он сказал:

— О, нет. Это прекрасное старое здание, и я твердо намерен вернуть ему былую славу.

— Хорошо. Сколько вам лет, мистер Губвиг?

— Двадцать шесть. Это важно?