Песня зверя - Кэрол Берг

Элим ничего не ответил. Он покачал головой и взял меня за локоть. И повел. Я безвольно поднялся с валуна и послушно побрел за ним к вершине холма. Давин стоял у круглого темного проема высотой чуть больше моего роста. Снова раздался рокот. Я почувствовал, как земля дрогнула под ногами, будто где-то под горами разыгралась буря.

— Это что? — Оказывается, я говорил шепотом, как у дверей склепа. По спине пробежали мурашки, словно это был мой собственный склеп.

Нарим по-прежнему молчал. Вслед за Давином и его светильником он нырнул в проход, увлекая меня за собой. Это был не просторный коридор элимских пещер, а грязная душная нора вроде лисьего логова или червоточины, прогрызенной зверюгой толщиной в человеческий рост. Вниз. Вниз, вниз, вниз. Было тепло — совсем не так, как обычно бывает в каменных туннелях, — и совершенно сухо. Ответвлений почти не было. Пахло землей и корешками. Похоже, мы углубились в самое сердце земли.

Прошло добрых полчаса, когда я уловил в неподвижном воздухе слабый запах серы. Невольно я замедлил шаг, но Нарим, по-прежнему храня молчание, потянул меня вперед. Мой покойный друг Джеральд Эдер смертельно боялся темных замкнутых помещений и не ходил с мной ни в угольные копи Боскара, ни в лачуги беднейших из бедняков. В этом длинном коридоре он бы просто свихнулся. Помнится, тогда я над ним немилосердно смеялся. Сейчас я начал его понимать.

Прошла еще четверть часа. Слабый огонек впереди оказался еще одним светильником. Он стоял на полу у широкого бокового прохода, а рядом лежал большой пустой кожаный мешок. Давин поставил свой светильник рядом и прикрутил фитиль, так что огонек едва теплился, и снова повел нас вперед. "Пятьдесят шагов от перекрестка", — шепнул мне в ухо Нарим. Я обнаружил, что мысленно считаю шаги. Молчание было осязаемо, как теплый воздух, пронизанный сладковато-гнилостным запахом серы. К нему прибавился другой аромат — густой, душноватый, животный… отдает мускусом… дракон!

— Да где же мы наконец? — выдохнул я.

Элимы не откликнулись, но очень скоро я и сам все понял. Пятно тусклого света в кромешной темноте ознаменовало конец путешествия. И едва я увидел, что же там, впереди, как застыл в изумлении и ужасе.

Наш темный коридор выходил под самый потолок просторной пещеры — не чистой, вылизанной, уютной подземной комнаты наподобие жилищ элимов, а громадной естественной каверны в сердце земли, освещенной грудами раскаленных камней. На полу пещеры кипели ярко-зеленые и молочно-белые лужи, из бесчисленных трещин поднимался пар, со стен текло, жаркий воздух был тяжел и душен. Между разломами и лужами виднелись полуобглоданные скелеты и разрозненные кости всех мыслимых размеров. Когда меня отпустило и я смог хотя бы вдохнуть, я едва не подавился густым запахом серы, падали и гнилостной мускусной вонью, которую источал чудовищный зверь, слишком долго пробывший взаперти.

Да, в пещере жил зверь высотой в два человеческих роста и длиной в пять, даже сейчас, когда шипастый хвост был подогнут под массивное брюхо. Дракон спал. Сложенные крылья — узорчатые, медно-зеленые, — торчали над его плечами, а чудовищная голова лежала на полу, и зияющие ноздри раздувались, мерно испуская язычки пламени. Тварь сипло дышала. Роговые выступы над глазами и острые словно бритва когти, способные без труда распороть слоновий бок, как бумагу, были толщиной с бревно. Бронированную шкуру, будто днище застоявшегося корабля, покрывали окаменевшие паразиты, а там, где голова соединялась с длинной мускулистой шеей, залегли глубокие складки. Дракон был немыслимо стар.

Нарим у меня за спиной шевельнулся, и я не сразу понял, что он сделал; заметив внизу на каменном уступе крошечную фигурку, я помотал головой, стряхивая наваждение. Почти под носом у зверя, вровень с его глазами, стояла та женщина, Лара. На ней были кожаные штаны и такая же куртка, перчатки с раструбом до локтя и войлочный шлем — всаднические доспехи. Нарим подал второй знак, и она подняла руку и заговорила, и эхо раскатилось в затхлом воздухе, отражаясь от заплесневелых стен. Сурово и повелительно прозвучали слова на древнем наречии Клана Всадников, несокрушимая воля звенела в ее голосе:

Аррит, тенг жа нав вивир!"Проснись, дитя ветра и огня!Восстань от мертвого сна, исполни мой приказ!"

Эхо затихло, словно мир прекратил движение вокруг светила, словно само время замерло. Все мое естество застонало от ужаса, требуя, чтобы я спрятался, скрылся, пока время не вернулось на свою тропу. Ноги едва сами не бросились бежать. Но Нарим и Давин удержали меня — их сильные тонкие пальцы больно впились мне в плечи, словно элимы боялись, что я вот-вот рассыплюсь. Зверь пошевелился. Бежать было поздно.

— Твое имя, тварь. Говори, — велела женщина.

Могучее тело дернулось. Хвост ударил в стену. Земля под ногами дрогнула. Зверь хрипло вздохнул и выпустил струю пламени, поднял голову и приоткрыл глаза. Сверкающие красные зрачки, бурлящие омуты алого пламени, прикрытые слепяще-белыми веками, полные дикой, бессмысленной ненависти. От такого взгляда жертва каменела, а тем временем в утробе чудовища, как в недрах вулкана, рождался огонь, от которого люди вспыхивали, как факелы, и кровь закипала у них в жилах. Сейчас эта женщина превратится в горстку золы.

— Скажи, как твое имя, и засыпай снова зимним мертвым сном. Снег на охотничьих угодьях еще глубок. Братья и сестры не услышат твоего зова. — В поднятой руке Лары что-то блеснуло красным в коротких яростных вспышках пламени, извергавшегося из драконьих ноздрей. Камень-кровавик — кай'цет на наречии Всадников. О небо! Но я не успел подумать, как ей удалось улизнуть от Клана и унести это сокровище, откуда она знает, что с ним делать, она же женщина, а женщин к тайнам Клана не допускают, — не успел, потому что дракон открыл пасть и выдохнул огненную дугу, прошедшую у Лары над головой, и струйка воды, стекавшая по стене у нее за спиной, обратилась в пар, и тут чудовище испустило рев, потрясший самые корни мира.

Волна его крика захлестнула меня, словно целый океан поднялся, чтобы единым махом смыть всю историю рода человеческого, — только это была не вода, а огонь. В тот миг я был уверен, что жизнь моя кончена, что плоть моя сожжена, а внутренности обратились в кровавый пар, как этот ручеек, и кости догорают на обугленной земле там, где мы только что стояли. Не было больше ни отчаяния, ни горя, ни воспоминаний, ни изумления, ни страха — все смыл поток боли. Я не закричал, не взмолился о пощаде, не заплакал — я не мог этого сделать, ведь каждая частичка моего тела корчилась в огне. И вот прошел какой-то миг — маятник не успел бы качнуться, — и оказалось, что я сижу, съежившись, на неподвижной теперь земле, а за плечи меня крепко держат два перепуганных элима. И тогда я прочел слово, выжженное в моей душе болью и пламенем.