Песня зверя - Кэрол Берг

— Но…

— Я цел и невредим. Правда. Давай лучше подумаем о завтраке.

Кажется, я вчера вообще не ел, а поскольку, как выяснилось, я отчаянно цепляюсь за жизнь, надо бы перекусить.

— Хорошо. Конечно. Яра как раз растапливает печь.

Мы съели Ярину кашу — сытную, густую и горячую. Я не стал ничего объяснять Давину и отправился в обычный путь — в конюшню, к осыпи, к мосту, в сарайчик. Работал я в полную силу, и во мне не было места для мыслей — надо было заставить тело делать то, чего я от него хотел. Поздно ночью, зарывшись лицом в соломенную подстилку в углу сарайчика, я лелеял слабую надежду, что больше не проснусь.

Но я проснулся и снова увидел вынырнувшую из мглы темную фигуру. На сей раз ножа не было, и меня удостоили беседы.

— Вставайте, лежебока, пойдем. Надо поговорить.

— Не хочу ни о чем разговаривать, — пробормотал я в одеяло. — Где ваш нож? Я не стану сегодня вам мешать.

— А у вас никто и не спрашивает, чего вы хотите, Эйдан Мак-Аллистер.

Ну вот, хоть кто-то со мной честен. Но как только я понял, что голос принадлежит Нариму, я решил, что заключение мое преждевременно.

— Ладно, говорите, — буркнул я. — Поведайте какую-нибудь непреложную истину.

— Вы не мертвец.

Я едва не взвыл.

— Ну и дурак, — сказал я громко и натянул одеяло на голову.

— Это непреложная истина. Вообще-то это вас с легкостью можно назвать дураком — нашли время оплакивать потерю богов. Боги никуда не делись. Просто вы их имен не знаете, а сенай, конечно, с такими вещами смириться не может — вы иначе устроены.

— Мои убеждения меня никогда не подводили, — отозвался я. — Хотя времени было достаточно.

— Ах, друг мой, вы по-прежнему блуждаете во тьме. Ведь насколько боги, создавшие людей, драконов и элимов, удивительнее жалких божков, у которых нет даже собственного голоса!

— Я не отрицаю, что был дураком и им остаюсь.

— Но вы живой дурак, а не мертвый. Пойдем — я покажу вам, что спорил не зря.

— С чего мне, собственно, идти?

— Ради Каллии. Неужели она погибла зря?

Я поднял голову и уставился на элима — он затаился в сумраке, словно волк с бледными глазами, ожидающий, когда потухнут уголья в очаге.

— Вот ведь ублюдок.

— Если это самое худшее, что вы имеете мне сказать, прежде чем мы отправимся, — что ж, мне повезло.

Я стал молча и яростно натягивать ботинки.

— Отмечу, однако, что элим не может быть ублюдком. У наших отпрысков родитель всего один, поэтому мы не имеем представления о браке, внебрачных детях и супружеской измене и, по правде говоря, не до конца понимаем, какой смысл вы вкладываете в это слово.

Луна на западе стояла низко. Два часа мы шли через долину по тенистой дороге — она вилась между скал и наконец вышла на пустынный откос. Где-то за кустарником, зарослями травы, редкими низенькими деревцами и обломками красноватого гранита виднелся маленький упрямый огонек. Мы направились к нему насколько могли прямо — мы же не птицы, — и вскоре оказалось, что огонек — это светильник, который поднял над головой не кто иной, как Давин.

— Ты согласился?! — нетерпеливо спросил он. — Не бойся, мы пойдем с тобой и…

— Нет, не согласился, — ответил за меня Нарим. — Вообще-то мне пришлось его слегка расшевелить.

— Расшевелить? Нарим, ради Единого, что ты с ним сделал?

— Он хотел истины. Всей правды. Я сказал, что он не мертвец. По-моему, ничего более всеобъемлющего и непререкаемого сказать нельзя. Да ладно — разговоры, споры, истина эта… Он все равно не поверит, пока мы ему не покажем.

— Нарим!

Давина снова перебили. Из-за скальных стен донесся рокот, словно вдали бушевала гроза или ревел порывистый ветер. Но звезды ровно сияли на холодном небе, когда луна села за горную гряду на западе, они стали еще ярче. Ночь была тиха и прохладна, ни один листок не шевелился.

— Она уже там? — с беспокойством спросил Нарим.

— Да. Но время еще есть — пусть она его подготовит.

Я стоял как вкопанный, сложив руки и всем своим видом давая понять, что ни шагу не сделаю, пока мне всего не объяснят. Нарим прикусил губу и взглянул на Давина, а потом жестом предложил мне садиться. Я нашел подходящий валун, чтобы элимам не пришлось задирать голову, глядя на меня.

— Кто-то пытался убить вас вчера ночью, — начал Нарим.

— Вы?

Вопрос мой, казалось, его удивил, и если бы было больше света, можно было бы сказать, что он покраснел. Но светильник был у Давина, а Давин карабкался вверх по каменистому склону.

— Нет. Нет, не я. — Нарим сказал это так, что мне стало ясно: он может и убить, и, если бы это было нужно, убил бы, не колеблясь. Я стал слушать внимательней. — Но я знаю, кто это был, и покушение заставило нас пересмотреть планы. Надо действовать, хотя мы еще не готовы и не собирались ничего предпринимать еще несколько недель.

— И кто же это? — Ответ был для меня важен, и я не был намерен отступать.

— Не скажу. Это не имеет никакого значения. Среди нас есть такие… их немного, большинство с ними не согласны… страх так ослепил их, что они не видят никакой надежды. Из соображений безопасности они хотят, чтобы все оставалось как есть. И они считают, что вы несете элимам смерть.

— Но почему?! Я же говорил…

— А вот это действительно важно. Почему. Что-то заставило их вам не поверить. Они знают, что вы и только вы способны на то, что нам нужно. Они просто помнят, как впервые в дядюшкином саду вы услышали крик дракона.

Тут настал мой черед удивляться.

— А вы-то откуда знаете?!

Нарим нетерпеливо отмахнулся.

— Со дня вашего рождения до дня ареста мы знаем о вас все. У элимов везде есть глаза и уши, и все глаза и уши были направлены на вас. Нам известно, что вы в ту ночь сказали вашим учителям и что вы сказали матери. Нам известно, как вы прожили три следующих года и все дальнейшие. Вы что, еще не поняли? Мы же столетиями ждали, когда появится кто-то с вашим даром! Когда мы с драконами были еще друзьями, они поведали нам о тех, кому удается тронуть их души. Они называли их "нандитари" — Говорящие с драконами. Их очень мало, но они в состоянии понимать драконов даже в конце года, когда звери совсем дичают. Драконы говорили, что у этих редкостных существ открытое и спокойное сердце и такой слух, что они могут по шелесту крыльев отличить одну птицу от другой. И едва мы услышали, как вы поете, то сразу догадались, что вы — один из них.

Ну сколько можно! Ведь Нарим-то должен понимать, каково это — узнать, что вся моя жизнь — чудовищная ошибка! Я еще раз попробовал его уговорить.

— Не могу я вам ничем помочь, — сказал я. — И даже если когда-то и мог, сейчас, как бы я ни хотел, — не могу! Сколько ни хоти, сколько ни говори, ни рассказы, ни угрозы, ни мольбы, ни интриги не могут вернуть того, чего больше нет! — Я вытянул вперед руки с узловатыми искалеченными пальцами. — Видите? Внутри у меня все еще хуже! Нет у меня сердца, оно умерло! И музыка тоже умерла! Ну почему вы мне не верите? Да если бы я мог… О небо, Нарим, ну неужели вы думаете, я бы не сделал того, о чем вы просите?