Егоркин разъезд - Иван Супрун

Ему ответил Пашка Устюшкин:

— Жить будем очень просто: царя по шапке, а все казенное добро поделим.

Отец спросил:

— Что все-то?

— Ну, все как есть поделим между бедными, такими, как мы.

— А паровозы, заводы, хлеб, уголь, железо, это тоже поделим?

Подумав немножко, Пашка ответил:

— Хотя все оно и тяжелое, но, пожалуй, можно и это разделить.

— Ловко придумал! — выкрикнул отец. — А как же тогда, допустим, ездить и перевозить грузы по железной дороге? Кто будет делать паровозы, рельсы, мануфактуру, добывать уголь?

— Об этом пусть заботится казна.

— Так ведь мы же все растащим и поделим: у тебя будет колесо, у меня тендер. Антону Кондратьевичу достанется стрелочная будка, а Лукьянчиков будет владеть семафором.

— Вот будет житье, так житье! — подхватил со смехом Аким Пузырев, — Надо, скажем, мне съездить на станцию Протасовка — я к соседям: у одного прошу колесо, у другого тендер, а у третьего котел. Соберу все, налажу и поехал. Одобряю. Только вот что нужно не забыть — Пашке обязательно надо отдать свисток, чтобы он, когда напьется и залезет на барак, не горланил, а свистел.

Слова Пузырева рассмешили всех, Пашка же махнул рукой: «А ну вас» — и подался в угол. Когда смех затих, он снова подошел к столу.

— Забыл чего? — спросил Аким Пузырев.

— Не забыл, а надумал. Надо к казне приставить своих надежных людей и пусть они управляют. Вот как!

— Правильно, Павел! — одобрил Тырнов. — Своих, надежных и умных.

— А где их взять, надежных и умных? — спросил Вощин. — Давно известно, что умники самые первеющие воры. Все растащат.

— Надежные люди, Антон Кондратьевич, есть, — отозвался Шатров.

— Что-то не слышал.

— Ну если не слышал, так послушай.

Шатров оглядел всех и только хотел приступить к очередному рассказу, как открылась дверь и на пороге появился Самота.

Не поздоровавшись, Самота спустился со ступенек и спросил:

— Что у вас тут за сборище?

— Да вот беседуем, — ответил Тырнов.

— Беседуете? А по какому случаю-то, а? — Самота подошел к столу и увидел Шатрова. — Ага, вон оно что, Шатров прибыл!

— Так точно, Степан Степанович, здравствуйте! Шатров встал и протянул руку.

— Насовсем, значит? — поинтересовался, здороваясь, Самота.

— Насовсем.

— Без руки?

— Без руки.

— Ну, ничего, — утешил Самота. — Некоторые совсем не вернулись, царствие им небесное.

— Им небесное, а нам земное.

— Чего это нам, чего? — не понял Самота.

— Да царство-то.

— Ну, какое тебе царство.

— Да мне не царство, мне хотя бы какую-нибудь работенку получить. Устроите?

Самота посмотрел пристально на Шатрова — уж слишком он боек на язык стал — и, задержав взгляд на пустом рукаве, сказал:

— Нет, что ты, с одной нельзя.

— А как жить?

— Отечество позаботится, может, пособие будут выдавать. Наша казна…

— Казна наша, Степан Степанович, выказнилась.

— Это как же понимать?

— В трубу вылетела: деньги ушли на смертоубийство.

— Погоди, погоди, Шатров, ты что-то того…

Самота засуетился, повернул голову вправо, влево, даже на печку взглянул и, должно быть поняв, о чем перед его приходом шел разговор, уставился на Тырнова:

— А про что беседуете-то?

— Да про всякое разное, — Тырнов улыбнулся.

— Это я вижу: про всякое разное… В казенном помещении не дозволено, вот что. Понимать надо.

— А вот мы и стараемся понять, что к чему. Хотите — садитесь и вы с нами.

Ни слова не говоря, Самота повернулся и зашагал к двери. Поднявшись на верхнюю ступеньку, он остановился и некоторое время смотрел на собравшихся. Лицо его надулось, щеки покраснели… «Сейчас начнет кричать, распоряжаться, — подумал Егорка. — А Антон Кондратьевич или Аким Пузырев будут тихо оправдываться». Но нет, на этот раз ни Вощин, ни Пузырев не смутились, да и все остальные смотрели на мастера так же, как и он на них, — пристально и сердито.

Самота буркнул что-то под нос и быстро вышел.

— Скатертью дорожка, — сказал Аким Пузырев, когда закрылась дверь.

После ухода Самоты рабочие несколько минут разговаривали между собой о чем придется. Потом Антон Кондратьевич напомнил:

— Ну что же, Никита Аверьянович, бей, раз замахнулся — рассказывай про своих надежных да умных людей.

— Такие люди называются большевиками, — начал Шатров. — Многие слышали о них и знают их еще по пятому году. Они тогда были самыми правильными защитниками рабочих и крестьян.

— Слышали, — заметил Вощин. — А вышло тогда что? Царь испугался, издал манифест: мертвым свобода, живых — под арест.

— Помнишь, значит, Кондратьевич?

— А как же. Меня в то время судьба занесла в Самару. Я там в депо работал. А деповские, знаешь, какой народ? Но я ни в какие дела не ввязывался, все держался стороной, однако и мне перепало. Пошел как-то за город рыбку на Волге поудить и очутился недалеко от одного лесочка, а в нем в это время как раз собрались наши рабочие. Чего они там обсуждали, не знаю, только в самый разгар ихнего собрания наскочили казаки и давай их разгонять. Я струхнул, смотал свои удочки и наутек. Выбрался на дорогу, а навстречу мне лихой казак — ну точь-в-точь такой же, какого сейчас рисуют на папиросных коробках, то есть, как Кузьма Крючков: лампасы, фуражка набекрень, здоровенный чуб. Только вместо пики в руках плетка. Осадил он передо мной лошадь и спрашивает: «Ты тоже там был?» Я говорю: «Нет, я тут случайно оказался, рыбку удил». — «А много, — спрашивает, — наловил?» — «Да нет, мало». Он опять: «А щуку не поймал?» Отвечаю: «Какая там щука — одна мелочь». Он тогда посочувствовал; «Плохи твои дела, но ты не горюй, сейчас я тебе дам большую щуку». Сказал он эти слова, вздыбил коня, размахнулся да как полосанет меня плеткой по спине. Я белого света невзвидел, а он захохотал и помчался дальше.

— И хорошо, что помнишь, — продолжал Шатров. — Только сейчас не пятый год. Теперь большевиков стало больше: они и на заводах, и на железных дорогах, и на позициях, и в селах. Они помогают народу разобраться, что к чему. Когда понадобится, они сумеют одолеть и казаков и кого угодно.

— Никита Аверьянович, — вмешался в разговор Аким Пузырев. — Я слышал, за самого главного у них Ленин. Что это за человек, может, видел?

— Нет, я его не видел, а слышал о нем много. Ленин очень башковитый, очень честный и очень простой человек. Всю душу отдает за народ: сидел не раз в остроге, был в ссылке, а брата его старшего еще прежний царь повесил. Ленин говорит, что до тех пор на белом свете будут войны, нищета и всякие неурядицы, пока вся власть не перейдет к трудящимся людям.

— Сказать легко, а вот сделать как? — заметил Аким Пузырев. — У них же в руках все: и капитал, и заводы, и земли, и оружие.

— Сейчас много оружия и в наших руках — у солдат, — ответил Шатров. — А потом, если объединиться всем покрепче — ведь нас в сто раз больше, чем их, — то мы отберем у них все.

— Так ведь опять же война?

— Правильно — война, только не такая, как эта. Сейчас мы бьемся за ихний интерес, а тогда будем драться за свою лучшую жизнь, а за свой интерес повоевать не зазорно. И поднимутся за него все: и стар и мал.

Долго еще слушали Шатрова. Слушал его и Егорка — Гришка задремал, — слушал и рассуждал сам с собой:

— Когда царя вздумают сбрасывать с трона, то за него начнут заступаться министры, генералы, богачи, всякие господа и начальники. Они будут кричать, распоряжаться и стрелять. Но большевики и рабочие не испугаются, а скажут: «Катитесь к чертовой матери», — и вступят в сражение. Драться рабочие умеют лучше всех, потому что они сильные. Да вот хотя бы взять Лагунок. Нагрянут сюда большие господа, что приезжали летом. Павловский да Самота с Володькой-обезьяной будут тоже их защищать. Ну и пусть, ничего у них не получится. Если врукопашную, то всех их один Аким Пузырев расшвыряет. С Володькой-обезьяной, Витькой и Толькой придется расправиться им — ребятишкам.

Егорка начал ясно представлять себе картину будущего сражения с Володькиной шайкой, но вдруг вспомнил о своей заветной коробочке, на которой сидел Кузьма Крючков. С коробочкой придется расстаться. Иначе, когда будут свергать царя, ребятишки станут дразниться и упрекать: «Тебе, — скажут, — Егорка, нравятся казаки за то, что они лупят плеткой рабочих. Ты за царскую власть». А он вовсе не хочет быть за царя. Завтра же он разорвет и выбросит эту коробочку… Хотя нет: она вон какая красивая, почти новая. Что же делать с ней? Подарить Гришке или еще кому-нибудь из своих товарищей? Нет, разве им не позорно будет дожать у себя Кузьму Крючкова? Вот Володьке Сопатому отдать можно. Он все время предлагает за нее красивый шарик. А сделать нужно так. Бросить ему коробочку под ноги и сказать: «Подавись своим душегубом Крючковым, он мне больше не нужен».